Газета День Литературы # 112 (2005 12) - Газета День Литературы

И всё-таки, оспорю всех своих коллег, да, он был сечевик с православной душой, он оставил поистине бессмертный труд "Сорок сороков", но главным для себя всегда Петр Паламарчук считал свое литературное творчество. Он был певчий дрозд с редчайшим голосом. И умер раньше своего срока. Уверен, он не написал своего главного. "Великий неудачник". Кстати, такими же "великими неудачниками" были и многие его сотоварищи по поколению. Тот же Леонид Губанов, тот же Саша Соколов, Николай Дмитриев… Поколение великих неудачников.

Прошло уже почти восемь лет со дня кончины Петра Паламарчука. Вот и встречаем мы его пятидесятилетие. Родился Петр Георгиевич 20 декабря 1955 года. Как уже отмечали, очевидно, в сотнях статей, и без этого не обойтись, родился Петр в элитарной советской семье. И его жизнь могла длиться мягко и плавно со всеми номенклатурными удобствами. Отец — Герой Советского Союза, капитан первого ранга, дед — дважды Герой, прославленный маршал Пётр Кошевой. Дед по матери — малороссийский писатель, писавший под псевдонимом М.Чечель. Правда, позже сам Петр нашел себе еще одного деда, тоже Кошевого, но уже в эмиграции. Монашествующего епископа Кошевого из русской Зарубежной Церкви, жившего довольно далеко от России и похороненного на святом кладбище Джорданвильского монастыря, что расположен в штате Нью-Джерси. Петр Паламарчук откровенно гордился и советским дедом — маршалом (реально командующим западной группой войск на оккупированных восточных территориях), и антисоветским дедом — епископом (весьма условном и выловленном из богатой родословной Кошевых). В этом его раздвоении дедов Кошевых, очевидно, так судьбою было определено, таилась и раздвоенность его личной судьбы.

С одной стороны, несомненный державник, православный русский националист, вполне пригретый державными властями, печатающий в советских издательствах свои книги почти каждый год, начиная с 1982-го, когда вышла его первая книга "Един Державин", отмеченная сразу же советской литературной премией. Впрочем, премию было за что давать. Блестящая стилизация под восемнадцатый век, любовная тщательность всех документальных данных, и при этом вольный авторский художественный замысел. Такова и вся историческая проза Петра Паламарчука. Стилизация, даже излишняя узорчатость, кружевная отделка, и мощные точные исторические образы. Не хуже Мережковского. К тому же, несомненно, проза державная, и вся ирония скорее в адрес обидчиков России, в адрес исторических неумех и растяп, которых Паламарчук никогда не жалел. Ни в "Современных московских сказаниях", ни в "Хронике смутного времени", ни в "Ивановской горке"…

С другой стороны — не хуже Андрея Синявского тайный антисоветчик, печатающийся в западных диссидентских изданиях под псевдонимами Носов, Денисов, Звонарёв и так далее, и первая его публикация в страшеннейшем эмигрантском журнале "НТС" состоялась за год до советской книги, в 1981 году. Потом публикации за рубежом шли почти непрерывно и в журналах, и в газетах; в "Гранях" и "Вестнике РСХД", в "Нашей стране" и "Посеве", в "Континенте" и "Русской жизни", вплоть до австралийского "Единения". Выходили и книги. "Ключ к Гоголю" в Англии в 1985 году, "Сорок сороков" в Париже в 1988-90-е годы. Догадывались ли об этом наши органы — не знаю. Уверен, что Пётр Паламарчук не имел никакой связи с этой организацией. Но, может быть, имя деда прикрывало иные "баловства" внука, и гэбэшники тихо наблюдали за "чудачествами" Петра Паламарчука, тем более никаких политических, разнузданно антисоветских книг он за рубежом не выпускал: то мистическое исследование о Гоголе ("Ключ к Гоголю") задолго до книги Игоря Золотусского, то свои церковные раскопки, то всё те же "Сорок сороков".

В органы Паламарчука практически не таскали, лишь однажды по делу Леонида Бородина. И то, как уверяет нынче Леонид Бородин, в отличие от куда более опытных, но сломавшихся диссидентов, Паламарчук стойко отвечал "нет", на все вопросы следователя. И возможная дополнительная статья Леониду Бородину, благодаря тихой стойкости Паламарчука, не состоялась. Он смотрел на очной ставке своими открытыми хохляцкими глазами на соучастника, уверявшего, что тот лично передал от Бородина книги Паламарчуку (что влекло статью по распространению антисоветской пропаганды), и раз за разом говорил: первый раз в жизни вижу этого человека. Пытать и мучить внука советского маршала, конечно, не стали и, видя его упрямство сечевого атамана, потомка Тараса Бульбы, отстали от него.

Таким он был во всём: безудержный гуляка, бабник, весельчак, балагур, только что закончивший писать "Письмо турецкому султану", но в деле, в дружбе, в творчестве своём — стойкий и мужественный борец. Зачем ему, монархисту и энтээсовцу, лезть в красно-коричневые затеи 1993 года? Но он видел, что эпоха КПСС закончилась, бояться советской власти уже не нужно, грозит новая опасность. Приход чубайсовских либералов — это неизбежная затяжная агония и смерть исторической России. Он был талантливым историком, умел связать причину и следствия. Умел предвидеть. И люто ненавидел русофобию во всех видах. Вот потому и выступал последовательно на вечерах красно-коричневой газеты "День", и последний свой рассказ принес мне в "День литературы". Мы были для него гораздо ближе, чем те другие — либеральные.

ВЕНИЦЕЙСКИЕ СТРОФЫ

Эзра ПАУНД

***

Айдахо из Итальи не видать.

Глазная резь грозит обманом зренья.

Австралию увидишь вдалеке

С любовью к спорту и душевной ленью.

В своей неосмотрительной игре

Мечтал я получить богатый выигрыш.

Я пленником был книжных представлений,

Где ненависть меня учила

Ей обезьянски в жестах подражать,

Ломая дух... в агоньи мира.

Спокойствием душевным наслаждаясь,

Я по Венеции теперь брожу.

Один. В дорожных пыльных сапогах

Неторопливой старческой походкой.

И старые крестьянки, уважая

Моё смирение, "маэстро"

Меня на улице, встречая, называют.

На разных поэтических концертах,

Казалось, неплохие сочиненья

Элите и богеме я читал.

Но оборвал я их аплодисменты,

Сказав, что, строго говоря,

В моих поэзах точной правды нет.

И запер дверь моей духовной клети,

Приговорив свой дар к безмолвью.

И ещё скажу:

Когда-то я мечтал, что можно

Всё обновить, и мир омолодить,

И сделать честными

Поэтов, критиков, весь сброд политиканов.

Что за безумное желанье побуждает

Бросать всю жизнь

На смелую борьбу

С бессмертным, неизменным мраком глупости?

Венеция, 1960

(Перевод С.Красовицкого)

Томас ВЕНЦЛОВА

San Michele

Щель, как двуликий Янус, оперлась

О лодку, что прибой однажды вынес

На пристань. Так и возникает связь

Меж куполом, зрачком, белесой высью.

Стучит мотор среди белесых вод,

И глину борт изъеденный бодает.

Среди слепящих стен в июне — под

Прозрачным солнцем — Орк нас поджидает.

Трава и камни. Тот же остров. Вот

Спешит расслышать странник, каменея,

Как над кустами тишина плывёт,

Как сфере глухо вторят сферы неба.

Как режет воду клин известняка,

Покуда мозг, оцепененьем полный,

Уже не боль пробудит, но пока —

Не пароход, не дерево, не волны.

1998

(Перевод В.Куллэ)

Владимир ВЕЙДЛЕ

Riva degli Schiavoni

(Берег славян)

Золотисто здесь стало и розово:

Ветерок. Он под осень бывает.

Ветерок, ветерок, от которого

Сердце ослабевает.

Да и биться зачем ему? Незачем.

Заслужило оно благодать

Под крыльцом у цирюльника Чезаре

Розовым камнем спать.