Газета День Литературы # 112 (2005 12) - Газета День Литературы
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
За какие варум?
Верных псов – просто дикие массы.
Вице-спикер – сиречь запасной говорун,
И не тянет никак на лампасы.
И потом,
Там в контексте такая фигня –
"Переплавлю мечи на орала…"
Фраза может простительной быть у меня,
Но никак не в устах генерала.
И пошел,
Подводя разговору итог,
К тем,
Неведомым тысячам ждущих.
Не герой,
И не царь,
И почти что не Бог –
Просто лучший из ныне живущих.
ВВЖ,
Осознав свой провальный визит
И тщету суеты человека,
На Охотном ряду,
Как и прежде,
Сидит
Посрамленный премудростью века.
Виктор Смирнов СИНЬ ОЧЕЙ
***
К звёздам и перелескам
Льну я в родимом краю.
И на морозе крещенском
Выстудил душу свою.
Эх, золотая затея!
В горле так тесно словам,
Словно я выследил зверя
Вдвое страшнее, чем сам.
Клён серебристо опушен,
С вешки упала звезда…
И возвращается в душу
Святость и доброта.
Разве я с правдою в ссоре,
Если рассеялась тьма
И над свечами в соборе
Греет ладони зима?
Ну, а на паперти сдуру
Средь незакатных снегов
Делят завистники шкуру
Мной нерождённых стихов…
***
Мы судьбою повязаны странной,
Оба преданы сердцем жнивью.
Но живешь ты – прошедшею славой,
Я же – будущей славой живу.
Вирши – наша духовная пища,
Но средь пашен, побед и погонь
Под тобою дымит пепелище,
Подо мною – пылает огонь.
Наши волны гуляют на воле.
И средь туч, что коварны и злы,
Гениален твой лик в ореоле
Заслоняющей солнце золы!
Я свечусь, будто темень в колодце.
И, тревожную душу маня,
Часть лучей восходящее солнце
Тратит весело на меня.
С водкой дружишь ты свято и слепо.
И, когда полыхает гроза,
Горстку самого стылого пепла
Ты бросаешь мне прямо в глаза.
Даль померкла и слева, и справа.
Но, не ведая прочих забот,
Вспышкой молний нетленная слава
В свой зенит не тебя уж зовёт.
Враждовать нам, пожалуй, нелепо.
И во имя грядущего дня
Одолжи мне великого пепла –
Долг отдам я вселенной огня!
***
Созрело яблочко, созрело –
И с ветки рухнуло в траву.
И время песню грусти спело
В краю, где я певцом слыву.
И липы пели вековые.
И, сторожа свой звук в саду,
Я в мире, может быть, впервые
Был с лютым временем в ладу.
Не потому ль наш голос певчий
Был слышен рощам и полям...
Ловя губами, иней первый
Мы поделили пополам...
***
Смотрите: урод он, калека,
Но – светится синь из очей!
Поверьте мне: нет человека
Без бьющих из сердца лучей.
Росою омытое прясло
Зарёю зальётся вот-вот...
Но солнце, что в сердце погасло,
На небе да не взойдёт.
Не знал я, куда же мне деться
Средь бурь, что сломали весло…
Но солнце пастушьего детства
В душе, как спасенье, взошло.
И я, как великий калека,
Пою средь несчастных людей...
Поверьте мне: нет человека
Без бьющих из сердца лучей!
Я нянчу угасшее солнце
И вдруг – озарившее грудь.
И ночь, что стоит у оконца,
Боится мне в сердце взглянуть...
***
Нет меж людьми возвышенного братства.
Оболганный и преданный не раз,
Коплю обиды – главное богатство,
Что превратится в песни в звёздный час.
Леплю я к ранам русский подорожник,
Одолевая боль, страданье, грусть.
Мне сердце говорит: терпи, художник,
Пока я во вселенную стучусь...
***
Я – дикий зверь, я той ещё породы!
Я – ушлый деревенский мужичок!
Но оторвали от родной природы
И – затолкали в каменный мешок.
Как жалкий узник, день и ночь страдаю,
Лишь вспомню: ястреб реет в синеве!
И душу живу песнями спасаю
О речках, о берёзах, о траве.
И, чтобы жить не стало мне зазорно,
Пашу свой клин с упрямством мужика.
И в мельницу России сыплю зёрна
Из каменного гулкого мешка!
Пусть комом блин! Но дух единоверца –
Он там: в берёзе, речке и траве!..
Я не умру, покамест видит сердце,
Как дольный ястреб реет в синеве!
Дмитрий Галковский СВЯТОЧНЫЙ РАССКАЗ № 4 (невольный перевод с английского)
Когда я был молод, — а было это уже давно, — я читал один фантастический рассказ, он был напечатан в американском журнале со странным названием "Омен". Рассказ был так плохо переведён на русский язык, что мне захотелось его переписать.
Я часто рассказывал этот рассказ сам себе, каждый раз на новый лад. Но так как журнал потерялся, а название рассказа и фамилию его автора я забыл, то я рассказывал каждый раз по-разному, выдумывал такие эпизоды, каких в рассказе совсем и не было.
Теперь, через много-много лет, я припомнил этот рассказ заново и надумал рассказать вам, мои юные друзья, необычайную историю про маленького кем-то сделанного человечка.
На Луне жил Он. Он был Хранителем, и это, хранимое миллионы лет в нём, было в теперешней среде опасно и разрушительно. Опасно и разрушительно, подобно капле жидкого гелия, парадоксально укутываемой мантией моллюска-физика. Откуда это сравнение, кажется не совсем правильное? Он не помнил. И это было правильно. Молчание и маскировка. Да, молчание и маскировка. Хранитель выработал технологию имитации последовательных логических операций. В этом ритме — ритме поддержки чистоты и работы фиктивной станции — он находил смысл своего бессмысленного существования. Да, смысл был в странном ритме. Если бы Хранитель был человеком, он бы назвал его ритмом музыки. Физически Хранитель проецировался на четыре громоздких робота — сутулых, с двумя клешнями-подъёмниками и несколькими десятками вспомогательных и подвспомогательных манипуляторов.
Хранитель зациклился. Хранитель зациклился. Хранитель зациклился на работе станции. Прорыл ненужную систему туннелей, довёл вакуум внутри подлунных лабиринтов до состояния глубокого космоса. Если прислушаться, смена программ проходила в ритме вальса. Хранитель прислушаться не мог, но находил странное удовольствие в порядке переключений технических работ. Шахта — вакуум, пол, шахта, вакуум. И снова: шахта — вакуум.
Единственная роскошь, которую он позволял себе, это совершенствование генератора случайных чисел. Первое время Хранитель проговаривался, и бесконечный поток цифр оборачивался миллиардом монет, одновременно отскочивших от гранитного пола и замерших в воздухе: орёл или решка? Казалось, монеты ждали чьего-то сигнала. Он вздрагивал от пробившегося из глубин подсознания образа и безжалостно забивал его бессмысленными цифрами. Образ надо стереть. Существование должно быть безОбразным, безобрАзным, стёртым.
