Газета День Литературы # 112 (2005 12) - Газета День Литературы

Глаголы света отливать, переливаться переходят в глагол воды лить, литься. А уж если учесть приставку, этот воистину волшебный ключик русского языка и в то же время его заветный ларчик с самоцветными камнями, то всего один глагол разольется в целое море: пролить, вылить, долить, залить, подлить, налить, прилить, влить, недолить, перелить, слить. Итого — одиннадцать. Это, прикинув с разбегу, на первый взгляд. Итальянцы же обходятся одним глаголом versare, что еще значит и лить, и сыпать, и класть деньги на счет, и проливать кровь — в зависимости от контекста и дополнения.

Следующий глагол воды — течь. На итальянский он переводится как correre, что значит бежать. У нас и время, и вода могут как течь, так и бежать. У них только correre (кстати, наш курьер), и даже форма "scorrere" корня не изменяет.

Глагол хлюпать стоит на перекрестке между глаголами воды и звуков.

Повернем в сторону глаголов звуков, начиная со звона бокалов, колоколов, колокольчиков — звонить, звенеть и кончая испортить воздух, у которого по-русски, посчитайте сами, по меньше мере три эквивалента. В промежутке этими крайностями и самыми простыми случаями, без которых уж никак нельзя обойтись (шуметь, стучать, кричать), стоят: громыхать, топать, греметь, гудеть, вопить (не орать), завывать, скулить, журчать, сипеть (осипнуть), хрипеть (охрипнуть), лязгать, бряцать, гундосить, шушукаться: не знаю, относить ли сюда шамкать — все-таки процесс со звуковым сопровождением.

Еще итальянскому языку (а по аналогии с ним и всем романским) неведомы глаголы с оценочной окраской: жрать, лопать, дрыхнуть, кочевряжиться, ржать (в смысле хохотать), балдеть, ухмыляться, шамкать, прозябать, дубасить, кипятиться и т. д.: в том числе неведомы с оценочной окраской и глаголы движения: шляться, шататься, околачиваться, болтаться.

Этих слов просто нет.

На нет и суда нет.

Но в русском-то языке они есть. Мы-то с вами, двести миллионов человек плюс эмиграция, знаем.

Иностранному студенту приходится туго, чтобы постичь глаголы преизбытка действия: напиться, наговориться, разболеться, заболтаться и т. д. Их тоже нет в его языке. Надо ломать свой лингвистический менталитет и приноравливать к чему-то незнакомому, необъятному, как Сибирь. Но и Сибири в Европе нет. Вероятно, именно это сказывается и на широте языка.

Трудно представить, чтобы даже самый блестящий русовед употреблял в разговоре наши "животные" глаголы в их оценочно-характерной функции по отношении к человеку и его действиям. Глаголы эти можно расфасовать на "зверинные": озвереть, вызвериться, обезьянничать — раз; "скотинные": набычиться, раскороветь, ишачить, пыжиться-напыжиться, учитывая, что "пыжик" — теленок северного оленя и его мех, — два; "свинские": раскабанеть, насвинячить — три; "птичьи": распетушиться, накаркать, куковать (долго и/ или безрезультатно ждать), проворонить, осоловеть, попугайничать, осоветь, нахохлиться, петушиться — четыре; "домашние": насобачиться, рассабачиться (рассориться) — пять; один "рыбий" — щучить и один "грызунов" — окрыситься, крысятничать.

Помимо этих отдельных групп, наша глагольная система, состоящая из трех времен — прошедшего, настоящего и будущего (простого — пойду — и сложного — буду идти) и двух видов — совершенного и несовершенного (решать-решить), дает гораздо больше широты и полноты для выражения и описания разных ситуаций и протекания действий, чем громоздкая полувымершая система романских языков из четырнадцати времен, но без видов. Наш вид позволяет каждый иностранный глагол, будь он испанским, французским, итальянским или английским, перевести двумя: прыгать- прыгнуть, писать-написать, возвращаться-вернуться и так далее до бесконечности. Ни в коем случае немногочисленность наших времен нельзя воспринимать как примитивизм: в старославянском языке были и аорист и другие времена, существующие в романских поныне, но у нас они претерпели изменеия, усовершенствовались и вышли из употребления. Ведь никто не станет зажигать плитку кремнем и кресалом, если рядом лежат спички.

А глаголами fare и mettere можно заменить львиную долю нашей лексики. Первый буквально переводится как "делать". Но чтобы сказать, допустим, завтракать-позавтракать, надо говорить "делать завтрак". Второй глагол можно перевести как обувать, надевать, намазывать, класть, вешать, ставить, положить и прочая, в зависимости от нужды. Казахи тоже говорят русскому гостю: "Поставь пальто". Но они веками жили в юртах, где ни полку не повесишь, ни гвоздя или крючка не вобьешь, и этим все объясняется. А у европейцев всегда были в употреблении и вешалки, и шкафы. Чего же тогда не доставало? Фантазии?

По схеме поливалентных fare и mettere надо понимать фразу sono cambiato: это либо "я изменился", либо "переоделся". Provare же — это и пробовать, и примерять, и пытаться, и репетировать. Подобная обстановка в английском и французском.

Они не видят разницы между частицами —то, —нибудь, кое-: кто-то позвонил, кое-кто позвонил и кто-нибудь позвонит излагается при помощи одного qualcuno.

Одним словом в романских языках обозначаются сознание и совесть, венец и корона, человек и мужчина, держава и государство, хороший и добрый, шпион и разведчик, шуба и мех, пыль и порошок, время и погода, молчание и тишина, предательство и измена, знать (в смысле аристократия) и благородство, скорбь и жалость, просить и молиться, печаль и грусть, где и куда, туда и там, сюда и здесь, почему, потому что и зачем и т. д.

Правда, случается и наоборот. Но гораздо реже. Легкий, например, переводится одним словом (leggero, по-фр. leger), если речь идет о весе, и другим (facile, по-фр. facile), если о поведении, нраве, положении. Хитрый тоже имеет два перевода на итальянский: один для хитрого умного — astuto, другой для хитрого проходимца — nipote. Но это уже тонкости нам неведомой психики.

А итальянское слово nipote найдет у нас четырех родственников: внука, внучку, племянника, племянницу.

Зато сливочное масло — burro — четко отличается от растительного — olio (по-укр. олiя). А по-испански burro — осел, и это тема для анекдота.

С русским тоже какая-то свистопляска. Потому что русский по-итальянски будет russo. Iо russo — это еще и "я храплю". Что стало объектом стереотипной шутки: "Ночью и я тоже russo, а днем ни-ни, ни в коем случае". Москва и муха тоже омонимы — mosca.

Наши 1) правда, 2) правые (взгляды, лидеры), а также 3) в значении наречия места справа, направо, а потом еще 4) право в смысле гражданское, юридическое, и 5) право (ты прав или не прав, не говоря уже об однокоренных правильно, справедливо) в итальянском языке не имеют ничего общего и обозначаются совершенно разными словами: 1 — verita`, 2, 3 — destra, а destra, 4 — dirito, 5 — ragione, torto. А это разница не просто в словах, но и в сознании, во взгляде на мир, события и факты.

Вот, кстати, само слово мир. Оно включает у нас понятия мироздания, не войны, общества и тем как бы выражает, что все они должны пребывать между собой в любви и согласии, и тогда будет настоящий мир во всех трех значениях, в других же языках для каждого из этих понятий есть отдельное слово, что можно трактовать как невозможность им между собой договориться — word, peace, society (англ), monde, paix, societe (фр.), mondo, pace, societa (ит.), mundo, paz, sociedad (исп.). Попробуйте с этой точки зрения перевести "Войну и мир" (только название).

В наши задачи не входит проводить подобный сравнительный анализ русского и романских языков, а всего-навсего лишь привести несколько примеров, определяющих некоторые из направлений неэквивалентности вульгарной латыни (а все романские языки еще иначе называются вульгарной, а значит, деградировавшей латынью) и русского языка. Примеры эти схематичны, а схемы могут применяться и в другом направлении; только не всегда можно будет вывести целые группы, как с глаголами света, но отметить разрозненные случаи, которые, впрочем, можно объединить в группу и классифицировать как разрозненные случаи.

Неадекватность идиоматических выражений (например, приказал долго жить) и конкретно-образных определений (занемевшая рука — у них заснувшая) и названий (анютины глазки, иван-да-марья) может послужить темой для отдельной статьи. Зверобой, например, называется травой святого Джованни.

Наш батюшка у них становится маленьким отцом, а матушку или юродивого, к счастью, не переводят, так и оставляют. Вместо уметь они говорят знать, делать. А сверхчеловека, как ни переводи на английский язык, — ничего, кроме супермена, не получается.

Среднего рода в романской группе, как и в английском, нет. Очень странная эта модель мироздания, привязанная только к женскому и мужскому началу, не допускающая чего-либо, стоящего если не выше этих начал, то хотя бы вне их: озеро, благородство, отечество.