Самои - Анатолий Агарков

Всё началось с того памятного сабельного удара в польском походе. Раненый в плечо Дергалёв упал с коня и потерял сознание. Пришёл в себя на чьём-то сеновале, перевязанный. Первое, что увидел в косом луче солнца, падавшем сквозь худую соломенную крышу, был кувшин на коленях у сидевшей рядом девушки. Пока поила его водой, он рассмотрел большие синие глаза под чёрными надломленными бровями, нежный овал лица южной красавицы, такой непохожей на уральских девок. Впрочем, истинную красоту Марты, дочери польского шляхтича, на хуторе которого отлёживался Игнат, он познал позже и влюбился без памяти. Хитрый шляхтич подобрал и лечил раненого красногвардейца, чтобы использовать в нужный момент в нужном назначении. Плен и унижения грозили Дергалёву — подорвала свои силы могучая Красная армия под Варшавой. Но Марта спасла любовника. Бежали они с хутора тёмной ночью и после многих злоключений стали мужем и женой в родном Игнату Соломатово.

Всё это и с большими подробностями знал Демьян. От греха спаивая теперь своего приятеля, он с тревогой разглядывал до неузнаваемости изменившееся лицо Дергалёва с печатью обречённости. "Вот она, любовь окаянная", — думалось Попову.

— Никакого самочинства, — голос Демьяна витал над столом, — Тебя, как председателя, за такое в районе по головке не погладят. Мы его и так, по закону достанем. Надо только правильно бумагу составить. В девятнадцатом году батька-то его с беляками путался. На фронте ему и сказали наши последнее слово. А сам-то он по лесам шнырял, должно быть, в банде у Лагутина обретался.

— Ну-ну…. Расскажи! — Игнат уронил голову на руки и вновь тяжело поднял. — В банде?

Попов некоторое время молчал, собираясь с мыслями, а затем стал рассказывать.

Наехали казаки в деревню харчами запастись да и заночевали. Делили добро, награбленное у башкирцев. Петька, брат, возьми да и спроси:

— За что бедных башкирцев убиваете? Люди же.

— Они, мужик, татарва немытая, — говорит Лагутин. — Ты что, с ними в родстве?

— Неужели вы, господин казак, их за людей не считаете за то, что они Магомету поклоняются?

— А ты сам-то чей будешь?

— Я с ними торги веду. Я им хлеб, они мне кожи да мясо, да мало ли чего.

— Ага! Ну-ка, хлопцы, всыпьте этому другу магометцев сто плетей.

Сотню он не выдержал, похворал немного и помер.

— Ну и что, Фёдор этот с ними был?

— Не видел.

— То-то, что "не видел".

Да ты не убивайся так, — хлопнул Демьян приятеля по плечу. — Надежда — хлеб несчастливца.

— Это я-то несчастливый? — встрепенулся Игнат. — Да ты же, Косоротый, первый, мне завидуешь, от своей хромоножки отворачиваешься на мою басенькую заглядываешься.

Попов отшатнулся, обиженный за колченогую от рождения жену и деревенское своё прозвище, буркнул, хлебнув самогона:

— Твоя басенькая не по тебе сохнет, не для тебя цветёт.

— Как это?

— Таких баб знаешь, как держать надо? — Демьян сжал кулак перед носом Дергалёва. — А ты — хлюпик, сопли со слезой мешаешь да жалишься, ждёшь, когда она на стороне натешится, да к тебе вернётся.

— Это я хлюпик? На стороне тешится? — Игнат пошарил вокруг себя взглядом, подхватился из-за стола и ринулся в спальню, на ходу выдёргивая ремень из брюк. — Запорю паскуду!

Кровать была пуста. Мужики растерянно топтались на месте, оглядывая сумрачные углы и друг друга.

— Я знаю, где искать, — нашёлся Демьян. — Айда к Шаминым.

Испуганная Татьяна распахнула калитку непрошенным гостям, отступила к крыльцу:

— Засветло уехал. Вон смотрите — ни лошади, ни телеги — нет Фёдора.

Демьян покликал приятелей. В двухместный ходок взгромоздились шестеро мужиков и погнали по Волчанской дороге самого резвого ТОЗовского скакуна.

Беглецов настигли в ночном лесу. Скакун резко заржал и встал на дыбы, ткнувшись в Фёдорову телегу. Матрёна вскрикнула и в чащу. Агапова мужики стащили с телеги, свалили в грязь и принялись пинать, матерясь, толкаясь и мешая друг другу. Когда замешательство прошло, Фёдор сумел подняться, привалился спиной к берёзе и некоторое время терпел град ударов, прикрывая руками голову. А потом изловчился и стукнул одного, стукнул другого, и пошла кутерьма. Сильный и злой, он бил нападавших наотмашь, и те кубарем летели прочь, не сразу вставали и уже без прежнего энтузиазма подступали вновь.

— Ножом его надо, ножом, — рычал Демьян. — У кого нож?

— Обронил я его, — гнусил Дергалёв.

Фёдор зацепился за эту мысль.

— Всё, мужики, сейчас я буду вас резать, — сказал он не громко, но твёрдо.

Соломатовцы дружно попятились. Кто-то прыгнул в ходок, попытался развернуть скакуна на узкой дороге. На Фёдора нашёл кураж:

— И лошадь зарублю и тарантас сломаю.

Скакун будто от слов его заржал дико, дёрнулся, затрещали оглобли. Ходок ударился о пенёк колесом, оно подломилось, ходок перевернулся. Скакун, оборвав постромки, умчался в ночь. Следом соломатовские мужики дружно зачавкали чуть прихваченной ночным морозцем дорожной грязью. Когда стихли их топот и голоса, Фёдор разжал онемевшие кулаки, попытался успокоиться. Болели битые рёбра, пылала щека под глазом, больших увечий он не ощутил.

— Матрёна, — позвал он тихо.

И из темноты совсем рядом:

— Я здесь, коханый…

Чёртово колесо

Вторую неделю колесил по увельским селениям уполномоченный Челябинского облземотдела по делам коллективизации Иван Артемьевич Назаров. Выступал перед казаками, крестьянами, агитировал за колхозы. В помощники Увельский райком определил ему бывшего председателя Соколовской казачьей коммуны Константина Алексеевича Богатырёва, человека в районе известного ещё со времён Гражданской войны и особо уважаемого в станицах. Ездили избитыми просёлками, ночевали в чужих избах, но никак не удосужились поговорить по душам. А порасспросить Богатырёва у Ивана Артемьевича было о чём, да только не было повода: слишком суров на вид казался "отставной козы барабанщик Богатырёв" — как он сам представился при знакомстве. И вот, наконец, по дороге в станицу Кичигинскую признался Назаров:

— Где-то в этих местах в восемнадцатом году без вести сгинул мой задушевный друг Андрей Фёдоров. Пошёл в Кичигинскую станицу с продотрядом и пропал по дороге. Не слыхал?

— В восемнадцатом? — переспросил Богатырёв. — Нет, не слыхал. Должно быть, Семёна Лагутина рук дело. Он тут один из первых против Советской власти пошёл и дрался до конца. Как говорится, до последнего патрона. Когда поймали — покаяться хотел, говорил: в монастырь уйду, если простите, грехи замаливать. Да где там — столько крови на руках. В Троицке, в чека и расстреляли. Перед смертью-то он словоохотлив был. Вот его бы расспросить, может, что и поведал.

— Да-а, мёртвого не спросишь. А что, может и правда получился бы из него поп-праведник или послушник какой. Глядишь — и святой, помрёт — народ мощам молиться станет. Бывает и так жизнь поворачивает. Иные элементы раньше насмерть бились с Советской властью, а теперь вдруг стали её активистами. Иного тряхни в НКВД, а у него за душой и эсеровщина, и колчаковщина, и чёрт знает ещё что.

— Меня вон тоже трясли, — уныло сказал Богатырёв. — В бандитские потатчики записали, коммуну пропил…. Спасибо, Василий Константинович спас от стенки да позора.

— Блюхер?!

— Он. А кабы не он, где бы я сейчас был?

Собеседники умолкли, думая каждый о своём, и долго на лесной дороге слышны были лишь топот копыт да скрип тележный.

Назаров не верил в фатальность судьбы, но сейчас, глядя на бородатое лицо Константина Богатырёва, готов был поверить. Те же места, быть может, та же дорога, и вот такие бородачи напали из засады и порубали продотрядцев Фёдорова, и концы упрятали в воду. Подумалось ненароком: а может и Богатырёв к тому делу причастен и вот-вот сделает признание. Ох, как бы не роковое для него, Ивана Артемьевича Назарова.

День венчался к полудню. Стояла невыносимая, удушливая жара. Вроде бы чистое и в то же время хмурое небо повисло над головой — как всегда бывает в густом лесу или в преддверье дождя. Издали донёсся громовой раскат. Богатырёв подстегнул вожжами лошадь:

— Успеть бы до грозы, станица-то совсем уж рядом…

Гроза надвигалась стремительно. Вековой бор утробно шумел под напором ветра. В местах, где сосны подступали вплотную к дороге, длинные колючие ветви угрожающе раскачивались сверху вниз, норовя хлестнуть по глазам. Но вот они расступились, открылась станица на крутом берегу реки. Стало видно, что небо туго забито лиловыми тучами. Ветер стих, но было ясно, что грозы не миновать. На широкой улице — ни души, молчат собаки, молчат петухи.

— Тихо как, — подивился Назаров.

Иван Артемьевич уже подметил, что казаки внешне очень похожи друг на друга. Вот и Кичигинский председатель Совета Парфёнов казался родным братом Богатырёву. Встретил он их без особого энтузиазма. Долго и настороженно разглядывал предъявленные документы, вчитываясь в каждое слово.