Сталинъюгенд - Алексей Кирпичников

15 июля на стол Меркулова легло пятитомное, к тому моменту, «Уголовное дело № 17371/43-ОВ». К нему прилагалась записка Влодзимирского, где говорилось, что следственной бригаде не удалось установить причастность живых членов организации или иных лиц к убийству Уманской и Шахурина, как и не удалось получить прямых или косвенных свидетельств, что антисоветская организация «Четвёртая Империя» осуществляла какую-либо конкретную политическую деятельность. Кроме того, следствие не получило подтверждений, что к антисоветской организации имел отношение кто-то из взрослых. Окончательный вывод Влодзимирского был однозначно неутешительным: «Дальнейшие мероприятия в отношении антисоветской организации «Четвёртая Империя» без привлечения к следственным действиям обвиняемых и членов их семей, а также без обысков на площадях, занимаемых обвиняемыми, представляются неперспективными». В конце докладной начслед божился, что готов выполнить любое задание партии, если высшее руководство развяжет ему руки.

Меркулов прочитал записку и почти час изучал документы. Естественно, после открытия уголовного дела он исправно получал устную информацию о ходе следствия, и его уже известили, что ничего существенного нарыть не удалось, но такого однозначного вывода опытного чекиста, из которого следовало, что ответственность за дальнейшие события ложилась на его литераторские плечи, нарком не ожидал. Имевшееся в распоряжении НКГБ не давало возможности идти наверх с каким-то конкретным предложением.

Всеволод Николаевич напряжённо размышлял:

«Товарищ Сталин ничего не забывает. При этом, почти за месяц Он ни меня, ни Лаврентия Палыча ни разу не побеспокоил по вопросу следствия… Это должно означать, что товарищ Сталин хочет сначала получить объективную картину происшедших событий, а уж потом, увидев реальную роль тех или иных высоких родителей в этой истории, принять решение, как довести её до ума… С одной стороны, не так уж и плохо, что дело пустое — вскройся заговор, ещё неизвестно, как Иосиф Виссарионович среагировал бы на то, что органам он стал известен лишь случайно, благодаря неуравновешенному характеру Владимира Шахурина… С другой стороны, есть безусловные факты, вокруг которых можно столько накрутить, что хватит на громкий процесс. Надо только, чтобы Хозяин захотел этого и дал указание вместо «терапии» провести стандартное "хирургическое вмешательство" — заговорят сразу все и вспомнят, чего и не было».

Меркулов встал и зашагал по кабинету. Пора было принимать решение:

«Конечно, надо идти к Лаврентию. Он уже несколько раз интересовался ходом следствия. Но ведь не нажимал. Ждал, что получим на предварительной стадии и как на это отреагирует товарищ Сталин… Иосиф Виссарионович, естественно, тоже знает, чем мы располагаем. Но ведь было событие… и последовало указание проверить всё тихо. Мы его выполнили, а вот какое продолжение выбрать — дело не наше. Наше дело — всю работу показать и ждать, что наверху решат. Поскольку Хозяин дал добро информировать о деле Лаврентия Палыча, надо попробовать сделать так, чтобы тот Ему обо всём и доложил», — похвалил себя за находчивость драматург с погонами генерал-полковника.

Приняв непростое решение, Меркулов написал короткую сопроводительную записку.

Лаврентий Павлович!

Согласно указанию товарища Сталина, направляю Вам на ознакомление материалы уголовного дела, возбуждённого по факту убийства П. Уманской, с комментарием тов. Влодзимирского.

Считаю возможным запросить товарища Сталина о необходимости продолжать следственные действия с привлечением к ним обвиняемых и членов их семей.

Руководство НКГБ и следственная группа готовы выполнить любое указание Высшего руководства страны о дальнейших действиях в отношении «Уголовного дела № 17371/43-ОВ от 03.06.1943».

Нарком госбезопасности В. Меркулов 15.07.1943

Закончив, Всеволод Николаевич вызвал секретаря и распорядился отправить материалы Берии. Снова всесторонне обдумав ситуацию, народный комиссар решил, что его личная судьба в связи с этой пикантной историей не должна подвергнуться дополнительным испытаниям.

Но этим же делом в то же самое время продолжала заниматься и прокуратура. Важняк Шейнин честно отрабатывал хлеб — он долго беседовал с матерью Володи Шахурина и познакомил её с содержанием копий дневников и письменных документов тайной организации.

Софью Мироновну совершенно не устроила руководящая роль сына в классе. Не помогали переубедить и железные аргументы, написанные его рукой и подтверждавшие это. Ослепление матери можно понять — семье хватало кривотолков о роли Володи в гибели Нины Уманской. Подняв бучу, она уже не могла сделать сыну хуже, а вот попытаться перенести часть ответственности за недостойные игры с пятнадцатилетнего «рейхсфюрера» на его друзей ей казалось вполне по силам. Мать считала, что допросы остальных участников смогут выявить ключевую роль кого-нибудь из друзей Володи. Лев Шейнин не возражал против такой постановки вопроса.

В рамках расследования он вызвал к себе одного за другим всех мальчишек и даже кое-кого из одноклассников заговорщиков. Им разрешили приходить вместе с родителями. На протоколах, которые велись по ходу бесед, следователь зачеркивал типографскую надпись «Допрос» и от руки писал — «Опрос свидетеля». Отношение Льва Шейнина к ребятам складывалось лояльное. Кончилось тем, что он написал заключение, где охарактеризовал действия школьников «игрой» и высказал мнение, что уголовное дело против них заводить нецелесообразно. Узнав об этом, ребята заметно успокоились и начали потихоньку забывать волнения, охватившие их сразу же после трагедии.

Такое положение дел никак не устроило Софью Шахурину. Поняв, что от прокуратуры ей не добиться не только обелить сына, но даже констатации факта, что ответственность за происшедшее вместе с Володей делит кто-то третий, она написала заявление на Высочайшее имя с просьбой разобраться во всём более объективно и наказать виновных. Похоже, Шахурину не смутило ничего — ни авторство документов, ни «должность» сына в организации, ни его конкретные поступки. Получив письменный вопль Софьи Мироновны, Иосиф Виссарионович изучил его и положил на время в стол.

«Обвиняемые», как их уже априори именовал Влодзимирский, не подозревали, что оставались считанные дни или часы до момента, когда Сталин примет окончательное решение об их судьбе и судьбе их родителей. И тогда всех их или спихнут кованым чекистским сапогом в выгребную яму жестокого следствия, или пока помилуют, после чего в их биографиях происшедшие события останутся до поры до времени только бельмом в личных делах, строго напоминая и им, и надсматривающим, что всё-таки спотыка-а-ались они на пути строительства светлого будущего.