Сталинъюгенд - Алексей Кирпичников

Ко времени появления Тёмки в Куйбышеве туда переехали и семьи советского руководства. Вера Ивановна стала заведовать столовой генштаба, а дети пошли учиться в школу № 85, где Тёмка встретился со многими будущими московскими одноклассниками. Почти одновременно туда же, в эвакуированный кремлёвский госпиталь, доставили и отца.

Закончив сдачу экзаменов и получив аттестат о неполном среднем образовании, Тёмка остался в Москве — держала выставка, где он подрядился работать до середины июля. По воскресеньям уезжали на дачу в Нагорное, рядом с поместьем Ворошилова, а 21 июля планировался отъезд Артёма в Барвиху — к Кирпичниковым.

10

Изучив материалы уголовного дела, Берия остался недоволен. Его, как всегда коварный, план — закрутить вокруг этих нерядовых событий многоступенчатую интригу — проваливался. Первым начал путать карты Сталин. Изначально нейтральная реакция Вождя недвусмысленно говорила, что, по обстановке, он не хотел крови ради крови. Естественно, выйди следствие на какое-либо подобие заговора, от того же Сталина немедленно последовало бы разрешение на все, без исключения, виды следственных действий, и головы полетели бы без счета.

Но ни Берия, ни тем более Меркулов с Влодзимирским даже не думали о нарушении указания. В итоге получили результат, делавший дальнейшее разбирательство малоперспективным — реального разносчика крамолы Володю Шахурина земные силы уже не могли притянуть к ответу, а поведение остальных, при любом мало-мальски объективном взгляде, тянуло не более чем на шалости, достойные порки.

Однако если кто-то и хотел взглянуть на эту картину объективно, то — не Берия. Такой подход к лакомому куску интриги противоречил его натуре. Поразмыслив, он всё-таки решился предпринять новую попытку раздуть затухающий костёр. На это его натолкнул очевидный факт, что проиграть он не мог.

«Даже, если не получится расшевелить подозрительность Хозяина, очков на этом не потеряю, а вот нервы Микояшке пощекочу», — решил Лаврентий Павлович и начал обдумывать, как снова запустить маховик «дела» уже на ближайшем докладе Вождю.

Вскоре представилась хорошая возможность. После очередного заседания членов ГКО Сталин задержал его и попросил доставить всю оперативную информацию о политических настроениях ряда высших военачальников, поступившую за последние три месяца, — Вождя беспокоило, что некоторые командующие фронтами набирают всё больший вес и популярность в войсках и в народе. Перед уходом Берии Хозяин, как бы невзначай, спросил:

— Ну а что у тебя нового по линии госбезопасности? Я назначил Меркулову докладывать на послезавтра. Ты тоже приходи. Посмотрим, успеваешь ли, сидя в двух креслах, контролировать, что происходит в органах. Не забывай, от этой работы я тебя не освобождал, — едва заметно, с хитрецой, чуть раздвинул губы Верховный.

— Иосиф, за что — за что, а уж за госбезопасность отчитаюсь перед тобой в любой момент, как за самого себя. — Вскинулся оберчекист, уловив нужное ему настроение Хозяина, и начал немедленно развивать успех. — Послушай, Коба[10], может, я немного преждевременно… не дожидаясь послезавтрашнего доклада. Но хотел бы посоветоваться по поводу истории с Шахуриным. Правда, ты не интересовался с тех пор и, возможно, за военными заботами забыл или отодвинул «на потом»…

— Лаврентий… ты знаешь, что товарищ Сталин ничего не забывает. Он ждёт. Это Я уже начал думать, что вы потеряли интерес к «делу».

Услышав порицание, прозвучавшее как высшая похвала, Берия подхватил не лету:

— Коба! Мы действовали строго по твоим указаниям. Следствие провело огромную работу. И абсолютно тихо. Допрошены десятки людей, собрана масса информации, подготовлены пять томов уголовного дела с нашими комментариями… На первый взгляд может показаться, что всё это результат, хотя и плохо пахнущих, но мальчишеских проделок. Нет прямых свидетельств, что обвиняемых что-то связывало с фашистской идеологией или открытой антисоветской деятельностью. Нет доказательств, что ими руководил кто-то из взрослых… Но это только на первый взгляд. Я глубоко убеждён, что мы не имеем права не считаться с теоретической возможностью того, что антисоветская группа «Четвёртая Империя» очень высоко организована и хорошо законспирирована… что в активе у обвиняемых конкретные планы, а может быть… даже действия. Если так — это тем более опасно, поскольку никто из окружающих не догадывался о существовании детской антисоветской организации. Считаю, что реальную картину мы сможем установить только, если ты, Иосиф, дашь указание на проведение прямых мероприятий в отношении школьников и их окружения, включая родителей. Уверен — в случае ареста дети не смогут скрыть правду. Тогда мы окончательно убедимся, до какой степени опасна их затея.

Закончив давно выношенный монолог, Лаврентий Павлович ждал реакции Сталина на наживку. Он почти не сомневался, что предложенный план будет одобрен. Дальше всё становилось делом техники, однако Вождь в какой уже раз доказал, что просчитать заранее его шаги не дано никому, даже, казалось бы, так хорошо изучившему его Берии.

— Это правильно, что ты не спишь. Конечно, необходимо проверять все варианты. Тем более в таком серьёзном и неприятном вопросе. Но спешить не надо. Одна голова хороша, а две лучше… Сейчас пришло время. Дай мне дело. Я посмотрю его. А потом вернёмся к плану мероприятий.

Лаврентий Павлович вышел расстроенным — так благоприятно начавшийся разговор обернулся пока ничем, но оберчекист решил, что впустую эта беседа не пройдёт. Он прекрасно знал, до какой степени прожорлив окопавшийся в Сталине червь сомнения.

Параллельно Хозяин затребовал из прокуратуры заключение Шейнина.

На следующий день, вечером 21 июля, закончив приём посетителей и работу с наиболее важными документами, Сталин придвинул к себе, как бы на закуску, «Уголовное дело № 17371/43-ОВ». Взяв лежавшую поверх томов докладную записку Влодзимирского с комментариями Меркулова, он углубился в чтение.

Как и всё в жизни, Вождь делал это обстоятельно. После ознакомления с запиской, он открыл «дело» и начал изучать расшифровку дневников Шахурина. И чем дальше читал, тем интереснее ему становилось. Он никак не ожидал, что в голове пятнадцатилетнего парня могло так хорошо сформироваться непреодолимое стремление к власти — к абсолютной власти. Он вспомнил себя в юности и признал, что подобные мысли пришли к нему позже — было другое время и другие обстоятельства. Конечно, Шахурин ещё мечтал только о самой власти, не задаваясь особенно вопросом, для чего эта власть нужна кроме удовлетворения собственных амбиций. Но то, что он грезил о мировом господстве и что судьбой других людей школьник пренебрегал, делало парня перспективным.