Ненависть и ничего, кроме любви - Любовь Романова

-Отойди от меня, - выдаю с трудом.

-Или что? Придумаешь остроязычный ответ? Я это переживу.

Радецкий склоняется к моему лицу так резко и стремительно, что я всерьез полагаю, что он хочет меня поцеловать, поэтому отворачиваюсь, но его губы останавливаются всего в миллиметре от моего уха, а голос, тихий и завораживающий, как шипение змеи, произносит:

-Скажи мне, ты надела белье под такой откровенный джемпер? – его ладонь проходится сбоку – по ребрам, явно пытаясь отыскать что-то прикрывающее грудь, - или позволила себе вольность?

Конечно я не позволила, благо в двадцать первом веке есть множество альтернатив классическому бюстгальтеру, но ему-то я что должна ответить? Сказать как есть – может отстанет? Но нет, полагаться на это так же глупо, как на то, что бензин подешевеет из-за подорожания нефти. Оставив разумные доводы против моего решения, я принимаю правила игры. Уверена, что в моих глазах зажегся озорной огонек, ведь я больше не тушуюсь и не зажимаюсь от его откровенных касаний, а распрямляю спину, поворачиваюсь к Радецкому всем корпусом, от чего его рука сама собой соскальзывает со спины, умудряюсь даже ногу на ногу закинуть, протягиваю руку, ухватываюсь указательным пальцем за ворот его рубашки и смело тяну на себя. Радецкий ведется, как Ослик, которому показали морковку. Тяну медленно, смотря прямо в его бесстыжие глаза, призывно закусываю самый кончик губы и с упоением наблюдаю, насколько расширились его зрачки после этого действия. Притягиваю его настолько близко, что носы почти соприкасаются.

-Марк, - произношу томным голосом, почти касаясь губами его рта, - а кто ты собственно такой, чтобы задавать мне подобного характера вопросы?

-Скажем, я заинтересован в том, чтобы блюлась честь дамы, - отвечает он быстро, словно заранее знал, что я спрошу.

-О, не беспокойся, об этом аспекте моей жизни есть кому подумать.

-Вспомнила про Фирсова? А в тот вечер ты тоже о нем помнила?

-Ну разумеется, - уверенно говорю я, одаривая Радецкого новой лучезарной улыбкой, - а вот ты, кажется, о нем совсем позабыл.

-А будет ли он доволен, если узнает о том, что произошло? – Боже, Радецкий пытается меня шантажировать? Его жалкие попытки вызывают во мне приступ смеха, который я с трудом сдерживаю.

-Намекаешь, что расскажешь ему? Напоминаю, что я там присутствовала не в бессознательном состоянии и помню, как все происходило. Думаешь у меня не хватит убедительности, чтобы внушить Диме, что именно ты полез ко мне с непристойными действиями, еще и угрожал рассказать все ему, если откажусь тебе подчиняться.

-Ты что несешь, Воронова? Не было такого! – его опешивший взгляд смешит еще сильнее.

-Но Дима-то об этом не знает, - отвечаю я, посмеиваясь, - а я умею быть очень убедительной, так что прежде чем угрожать, убедись, что мне нечем крыть.

-Стерва, - произносит Марк презрительно, но при этом уголок его губ приподнимается в весьма неоднозначной улыбке.

-От тебя это звучит как комплимент, - тут же парирую я.

Марк не двигается с места, а я не могу отстраниться первой, поэтому терпеливо выжидаю его действий. А он, как на зло, уходить будто и не собирается: то ли хочет что-то ляпнуть, то ли сделать, но все же стоит и взглядом впивается. Но вот, наконец, он делает шаг назад, а потом молча разворачивается и уходит вверх по лестнице, а я, имею возможность восстановить дыхание.