Похищение Адвенты - Дункан Мак-Грегор

Слушая возню наверху, варвар едва сдерживал себя, чтоб вслед за товарищем не выпрыгнуть в зал и… Нет, если Тарафинелло еще в силах, более Конан ничего не успеет — только выпрыгнуть… Он надеялся на Майло, на его силу и ловкость — то единственное, что может освободить их от туманов Серых Равнин…

Мысли в голове киммерийца начали путаться, как будто прагилл и его опутал колдовскими чарами: тягучая дрема вдруг сдавила виски, веки стали тяжелыми, будто у железного идола. Он встал, забыв о том, что Тарафинелло может увидеть его и обратить в камень, и сделал шаг в квадрат света, дабы посмотреть, что творится в зале над его головой.

Тишина, наступившая внезапно, насторожила. Дрема, отступая, унесла с собою его злость, раздражение, бывшие вялыми и для истинного варвара бессмысленными. Он снова стал собою: огромное тело его, сильное и гибкое, метнулось к стене тенью, слилось с ней, как и тень сливается с тьмой, а чуткий слух стал ловить малейшие колебания воздуха. Спустя всего миг он услышал чье-то дыхание там, наверху — тихое, хриплое, тяжелое… Это мог быть Майло, но мог быть и Тарафинелло.

Злость — уже не вялая, а настоящая, разгорячившая кровь в один вздох — взбурлила в груди. Он ухватился здоровой рукой за край стены и, не задерживаясь и на долю мгновения, резко подбросил тело вверх…

…Кто из них был мертв, а кто жив — с первого взгляда понять было нельзя. И Майло, и ублюдок прагилл, оба залитые кровью, лежали на мраморном полу в паре локтей друг от друга и не двигались. Конан с подозрением посмотрел на тощее тело Тарафинелло, действительно до сих пор пронзенное мечом, и подошел все-таки к Майло.

Морщинистая кожа на морде оборотня тряслась всеми складками; клыки, вымазанные в крови, уменьшались и уходили под губы; шерсть исчезала, обнажая чистую белую кожу тела; с треском выпрямлялись кости; колтун на голове распрямлялся, светлел, превращаясь в прежние длинные прямые волосы.

На глазах Конана оборотень снова становился человеком, но это не могло еще успокоить варвара: он отлично знал, что перед смертью оборотни всегда принимают свой первоначальный вид, и посему снова и снова всматривался в изменяющиеся черты товарища, вслушивался в хрип его дыхания (там, в каменной коробке, он слышал именно его дыхание), ладонью проверял на его шее тепло вены.

Вдруг Майло открыл глаза — зеленые и прозрачные, без обычного злобного огонька — и посмотрел на киммерийца.

— Ы-ы-о… — еле слышно прошептал он. — К-кыо-н-нан…

— Кром! — Сердце варвара замерло на вздох, а потом снова забилось — быстро и горячо. — Повтори, что ты сказал!

— К-ко-она-н-н… — с усилием произнес Майло и попробовал улыбнуться.

Улыбка вышла жалкая, кривая, но Конан и такой не видал прежде на его устах. С надеждою поглядев на почти что человеческое уже лицо товарища, он полою куртки вытер кровь с его шеи и рук — кожа на них висела лохмотьями — и обернулся на Адвенту.

Девушка стояла у возвышения, кое служило здесь троном, и безучастно взирала на мертвого Тарафинелло, сейчас уже более похожего на зверя, чем на человека. Брата, похоже, она не узнала, потому что на него не обращала внимания вовсе.

— Хей, Адвента! — Низкий сильный голос Конана разнесся по залу и эхом улетел в дыру над наузом, — Ты двойник или настоящая?

Как всякий варвар, он говорил то, что в данный момент думал; Адвента же от его вопроса вздрогнула, подняла брови и с удивлением посмотрела на него.

— Двойник? — Серебристый голосок ее соединился с эхом Конанова рыка. — Что это — двойник?

Словно пробуждаясь от долгого и крепкого сна, девушка хлопала густыми длинными ресницами, и бледные щеки ее постепенно розовели. Вот она с ужасом отшатнулась от трупа прагилла, после смерти покрывшегося черной курчавой шерстью, вот перевела взор на брата, что менялся с каждым мигом, становясь все более человеком, самим собой…

— Майло! — звонко вскрикнула она вдруг, протягивая к нему тонкие руки.

Конан хмыкнул и отвернулся. Женщины всегда превращают простую встречу в балаган… Сейчас наверняка начнет рыдать, причитать, целовать новообретенного братца…

Подойдя к Тарафинелло, который перед смертью весьма предусмотрительно закрыл глаза толстыми веками, варвар выдернул меч из его звериной бугристой груди, выпустив наружу целый фонтанчик темно-фиолетовой его крови. При этом он обнаружил, что и с него спали чары прагилла — правая рука снова была из плоти и крови и снова держала рукоять меча уверенно и крепко. Что ж, иного Конан и не ждал. Наклонившись, он тщательно вытер клинок о балахон Тарафинелло.

— Ты знаешь, как выбраться отсюда? — хмуро вопросил он Адвенту, не оборачиваясь.

— Да. Надо опуститься на дно науза — там есть кольцо…

Конан быстро сунул меч в ножны, подошел к Майло и легко поднял его. Глаза юноши были закрыты, но не так, как у мертвого прагилла — сын доброго хона всего лишь спал, измученный не только последними жуткими для него днями, но всей жизнью своей. Судя по умиротворенному выражению его красивого чистого лица, с коего совсем уже исчез налет зверя, душа его впервые, наверное, познала истинный покой, окунулась в простое, поднялась к высоким небесам, где нет места ни ужасу, ни мраку…

Осторожно опустив Майло на окаем науза, Конан отцепил от пояса ножны, положил их рядом с товарищем и прыгнул в воду.

Как и говорила Адвента, в мраморное дно действительно было вделано кольцо. Киммериец поостерегся дергать его сейчас, когда брат с сестрой еще в зале. Вынырнув, он дал знак девушке спуститься в науз, а сам стащил туда же Майло, предварительно зацепив ножны за его руку. Даже прохладная вода не разбудила его товарища: веки его не дрогнули, и лишь на бледно-розовых губах промелькнуло нечто вроде улыбки… Конан передал его в объятия Адвенты и снова нырнул ко дну.

Вода испарилась из науза за несколько мгновений, после чего воздух со всего зала начал стремительно втягиваться в дыру. Со свистом смерч подхватил и людей, втянул их в черную воронку свою, закрутил, понес по коридору смерти — в жизнь.

Этот полет показался варвару много короче первого, хотя на сей раз на руках у него был все еще спящий и совсем не легкий Майло, а за рукав цепко держалась испуганная, но мужественно молчавшая Адвента. Но теперь вязкая дрема, едва проникая в мозг, тут же улетучивалась снова, так что душа жила постоянно, каждый миг, то отдельно от тела, вспархивая куда-то ввысь (и немедля возвращаясь обратно), то в содружестве с ним. Никогда еще Конан не испытывал подобного. Может быть, он сумел бы даже заплакать, если б вспомнил Мангельду из племени антархов или шемита Иаву Гембеха…