Тайфун над пограничной заставой - Георгий Метельский

— Раз уж такое дело, то когда старший лейтенант придет дайте ему поспать хоть маленько.

— Конечно, Надежда Петровна, пусть поспит начальник.

Бочкарев, однако, не приходил. К страшной тревоге за жену прибавилась тревога за непутевого Константинова, грубо нарушившего воинскую дисциплину. «Где он? Что с ним? — думал Бочкарев, представляя в своем воображении самое худшее. — Замерз. Сбился с дороги»... Что только не приходило ему в голову. Домой он не звонил — боялся да и не хотел понапрасну тревожить Тоню; звонил ему дежуривший там Гоберидзе, тихонько докладывая: «Спит»... «Попросила воды»... «Дал лекарство»...

Константинов вернулся под утро. От жеребца шел пар, лошадь выбилась из сил и едва дошла. Выбился из сил и всадник. Он отдал поводья выбежавшему часовому, а сам, шатаясь и держа перед собой огромный тюк — закутанные в тулуп канистры, — побрел к офицерскому дому.

— Товарищ старший лейтенант, Константинов вернулся. Живой, — доложил дежурный по заставе.

— Где он?

— К вам домой пошел.

Бочкарев рывком поднялся со стула.

— Если понадоблюсь, я на квартире, — бросил он на ходу.

Порыв, ветра едва не сбил его с ног, и ему снова пришлось держаться за канат. Окна во всем доме светились. Войдя к себе в комнату, Бочкарев увидел обоих Стародубцевых, Гоберидзе и Константинова, который стоял, наклонясь к горячей грубке. Вид у него был измученный до предела.

— Товарищ старший лейтенант, — через силу начал он, завидя Бочкарева.

— Да будет вам... — прервал его начальник заставы.

— Вот для Антонины Кирилловны привез, — Константинов попытался улыбнуться. — Не остыла.

— Горячая, — подтвердила Надежда Петровна. Она уже принесла ведро, в которое выливала из канистры воду.

Тоня полусидела на кровати, прикрывшись одеялом, и смотрела на Константинова. Глаза ее лихорадочно блестели, губы пересохли, и она поминутно облизывала их.

— Сейчас, милая, сейчас станет тебе легче, вот попарим твою болячку — все и пройдет, — ласково приговаривала Надежда Петровна. Она попробовала воду рукой. — Горячевато, но ничего, потерпишь маленько. Ну, милая, давай-ка я развяжу твою ноженьку.

Стародубцева откинула край одеяла и стала сматывать бинт. Запахло йодом и еще чем-то очень неприятным. Тоня услышала этот запах, и слезы градом покатились из ее глаз.

— Нога у меня гниет, — простонала она. — Понимаете, нога гниет!..

Бочкарев молчал, зажмурившись от того, что услышал. Константинов весь съежился и отвернулся. Гоберидзе что-то пробормотал по-грузински. Старшина продолжал стоять в той же позе, ни один мускул не дрогнул на его лице.

— Ничего, ничего, миленькая, вот попаришь свою ноженька сразу легче станет. Ты мне верь, — утешала Стародубцева.

Бочкарев открыл глаза и мучительно смотрел, как хлопотала около Тони Надежда Петровна.

Тоня поодолжала плакать. Она села на край кровати и опустила больную ногу в ведро с водой. Вода пузырилась и пахла сероводором.

— Тебе не горячо? — спросил Бочкарев, наконец обретший дар речи.

— Нет, не горячо, — ответила Тоня чуть слышно.

Он опустил руку в ведро и тут же отдернул: вода была очень горячая, но Тоня не чувствовала этого.

— Может быть, разбавить? — спросил Бочкарев

— Не надо. Оно чем горячей, тем полезней, — ответила Надежда Петровна. Она стояла возле Тони и гладила ее по голове.

Процедуру закончили через полчаса. Тоня вынула из воды ногу, неприятного запаха не было. Нога порозовела, а опухоль слегка уменьшилась.

Тоня расслабленно улыбнулась и вытерла кулаком слезы.

— Кажется, мне немного лучше, — сказала она.

— Вот видишь! — Бочкарев бурно обрадовался. — Я ж говорил!

Он глубоко, облегченно вздохнул и лишь сейчас вспомнил о Константинове. Тот по прежнему стоял возле горячей грубки и смотрел на Тоню. Противоречивые чувства испытывал Бочкарев. Он был искренне благодарен этому непослушному солдату за то, что он, рискуя жизнью, совершил почти что невозможное. И в то же время Бочкарев испытывал неприязнь к Константинову за его излишнее внимание к Тоне. Ему не нравилось, что этот человек сейчас смотрел на его жену, что в то недоброй памяти утро нес ее на руках. Наконец, и это было сейчас главным, Константинов грубо нарушил воинскую дисциплину и за это его надо было наказать по всей строгости устава.

Он тупо, в упор посмотрел на Константинова и встретился с его усталым, однако ж вызывающим и дерзким взглядом.

— Я вас должен немедленно арестовать, рядовой Константинов, — сказал Бочкарев внятно. — Я должен...

— Вася, опомнись! Как тебе не стыдно!- — перебила его Тоня. Полные слез глаза она переводила с мужа на Константинова. — Как тебе не стыдно, — повторила она чуть громче.

Бочкарев растерянно замолчал и посмотрел на старшину, словно спрашивая у него совета. Но Стародубцев стоял, опустив голову на грудь и плотно сжав губы. Он тоже не знал, что ответить. Ответила за него Надежда Петровна. Она никогда не вмешивалась в дела службы, но сейчас сочла своим долгом сказать слово.

— Повременил бы с арестом, Василь Иванович...

— Хорошо. Надежда Петровна... Но я не кончил. За проявленное мужество рядовому Константинову объявляю благодарность. С арестом пока подождем. Все.

Полагалось стать по стойке смирно, козырнуть и ответить по уставу: «Служу Советскому Союзу!», но здесь, на квартире начальника, рядом с больной Тоней, Константинов замялся и ответил домашним «Спасибо».

Он виновато улыбнулся.

— На обратном пути с дороги сбился, думал пропаду. Хорошо, что Орленок сам на заставу пришел.

— Иди отдыхай, Константинов. — сказал Бочкарев.

...Утром шквальный, небывалой силы порыв ветра сорвал крышу со склада, и несколько солдат вместе со старшиной с превеликим трудом укутывали брезентом продукты. Связи с ушедшими на границу нарядами по- прежнему не было. Надежды на то, что сегодня прилетит вертолет, — тоже.

Бочкарев пару часов поспал, пока у него дома дежурил Перепелица, а проснувшись, вспомнил о наказе доктора. Он разбинтовал Тонину ногу и увидел, что вокруг раны появились какие-то бронзового цвета пузыри, наполненные жидкостью, хотел было сказать об этом Тоне, но не сказал и был рад, что она даже не взглянула на свою ногу.

— Почти не болит, — сказала она. — Только вот что-то пальцы не очень слушаются.

Это открытие совсем ее не огорчило, а Бочкарев похолодел от ужаса, представляя, что это значит.

— Вот и отлично, — сказал он через силу. — Сейчас я тебе опять ниточку повяжу.

Целый час Бочкарев ходил из угла в угол сам не свой. Страшные мысли лезли в голову, нервное напряжение нарастало, особенно, когда он увидел, что нитка утонула, глубоко врезалась в набухшую ногу. Бочкарев до боли стиснул зубы.

— Ну, как там? — спросила Тоня.

— Порядок, Тонечка... Как вчера... Пойду вызывать доктора.

— Иди. Скажи ему, что после горячей ванны мне гораздо лучше. И вот еще что...

Бочкарев заметил, что Тоня была чем-то неестественно возбуждена. Если вчера она все время молчала и плакала, то сейчас ей все время хотелось говорить.

— Когда я поправлюсь, мы с тобой поедем в Крым. Правда, Вася? — произнесла она скороговоркой, и эти планы на будущее были в таком противоречии с ее теперешним состоянием, что Бочкарев испугался еще сильнее.

— Лучше всего в Ялту, — продолжала Тоня. — Или в Феодосию. Там, говорят, пляж песчаный, а в Ялте галька. Сходим в музей Грина, в галерею Айвазовского. Оттуда Коктебель недалеко, где жил Волошин...

— Я сейчас должен идти звонить доктору, Тонечка, — осторожно перебил жену Бочкарев. Он не мог больше ждать ни минуты, ему надо было немедленно обо всем рассказать врачу.

— Ну, иди, если ты так торопишься...

Михаил Михалыч был дома, он даже не поехал на аэродром. Пурга неистовствовала по-прежнему, и синоптики не могли ответить, когда она стихнет.

— Слушаю вас, товарищ Бочкарев. Докладывайте, как больная, — раздался в трубке знакомый голос.

Бочкарев рассказал обо всем — о появившихся пузырях и о врезавшейся глубоко в тело нитке, о том, что Тоня даже не почувствовала этого. И почему-то стала разговорчива, строит планы на будущее, будто и не больна совсем...

— Пальцами на ноге она может шевелить? — спросил доктор.

— Немного... Они у нее как бы не свои, Михал Михалыч.

— Ногти на ноге не синюшные? Ну, не синие?

— Кажется, — ответил Бочкарев упавшим голосом.

Михал Михалыч надолго замолчал, Бочкарев даже подумал, что нарушилась связь с отрядом.

— Слушайте меня очень внимательно, а еще лучше, возьмите ручку и записывайте, — каждое слово доктор выговаривал очень четко и громко. — У вашей жены газовая гангрена, и я не скрою, что ее жизнь в опасности. В большой опасности, — добавил он.

— Что же мне делать? — в отчаянии крикнул Бочкарев.