Меж двух орлов (СИ) - Зиентек Оксана

А это, вот, осталось. Носить самому – зазорно, выкинуть – жалко. Бабка взаправду верила, что сила там сокрыта немалая. Если не путала ничего на старости лет, то пусть тебя хранят твои боги.

Борута раскрыл мешочек и вытряхнул на ладонь медную бляху, какую подвешивают к шейным гривнам ядзвины, да еще их соседи – поморы. Только в колечко этой бляхи был продет толстый кожаный шнурок. Кожа местами была потертая от долгого ношения, местами потрескалась от долгого лежания. Так что первым делом, подумалось само, надо шнурок заменить.

Но когда мужчина провел рукой по бляхе, его, буквально, накрыло волной силы. Причем, сила эта была не грозная, а какая-то… добрая, что ли, словно и правда любимый прадед на нерадивого правнука с той стороны взглянул.

– Пане Януше… – Голос сорвался от волнения. Артефакт такой силы – это же сокровище, за которое многие их старейшины все имущество готовы отдать.

– Бери, раз дают. – Пан Януш как-то странно посмотрел на Боруту и, вдруг, резко отвернулся и заморгал, словно пытаясь сморгнуть попавшую в глаз песчинку.  – Скажешь, я ему цены не знаю? Знаю, но молчу. И ты молчи. И возвращайся.

Думаешь, не вижу, как моя Мироська к тебе прикипела? Вы и виделись-то всего-ничего, а она уже за тобой, как трава за ветром, стелется. Я-то, дурак старый, просто союз с твоим отцом заключить хотел, чтоб Соколув с вашей стороны прикрыть. Но, смотрю, не надо моей дочке другого жениха. Так что возвращайся скорее.

Пан Соколувский привычным жестом хотел благословить Боруту, но тут же смущенно одернул руку. Однако, к его удивлению, будущий зять сам шагнул под благословение и склонил голову, как почтительный сын перед отцом.

– Эх, все мы – дети Творцовы… – Пробормотал пан Януш и широким жестом благословил яздвина.

Всего этого, Мирося, понятное дело, ни видеть, ни слышать не могла. Вернувшись в свой покой, она осторожно разделась, стараясь не разбудить дремавшую тут же хлопку. После случая с Марысей пани Малгожата решила поберечься, так что и после замужества сестры Мирослава не оставалась на ночь одна. Девочка то ли из-за возраста, то ли из-за хозяйкиного повеления пришла с гуляний намного раньше своих товарок и сейчас сладко посапывала на своем тюфяке.

Мирося тоже улеглась, укутавшись в тонкое летнее одеяло. Некотрое время она прислушивалась, как внизу за окном перефыркивались кони. Потом раздался осторожный перестук копыт, словно кто-то шагом выводил коней со двора. Не утерпев, Мирося кинулась к окну. Но в щелочку в ставнях она успела разглядеть только мелькнувшую в темноте светлую рубаху да створку ворот, что закрывалась за Борутой.

Натруженные за день и ночь ноги ныли. Однако, сон не шел по совсем другой причине. Снова и снова вспоминала Мирослава сегодняшнюю прогулку и думала, что, наверное, за Борутой будет совсем неплохо замужем. Вон, как сладко оказалось с ним обниматься и целоваться! А все остальное… Уж кем-кем, а пустобрехом ядзвин явно не выглядел. И если сказал, что все будет хорошо, то, наверное, знает, что и как.

Глава восьмая: Ядзвины

Борута вернулся домой почти перед самым рассветом. Ложиться спать было уже поздно, поэтому он не стал дожидаться отроков. Сам обиходил коней и отвел в стойло. А после сел на большое бревно, специально для этого лежащее под домом, и стал ждать. Откинувшись на стену, Борута спиной чувствовал утреннюю прохладу.  Ничего, скоро придет пора идти в баню, отогреется.

Баня была обязательным ритуалом праздника Солнца (или, как смешно называла его Мирося, Яновой ночи). В эту ночь истончались границы между мирами, смешивалось зримое с незримым. Не было ничего лучше, чем очиститься поутру живительным теплом, солнечным огнем и водой, настоянной на семи травах.

Сначала, как водится, в баню пойдут мужчины, воины. Самый горячий жар, вся ярость солнца, до поры припрятанная в дровах – для них.  Женщины и дети пойдут потом, для них – тепло и ласка, забота и защита.

А потом, очистившись от волшебства ночи, можно будет приступать к завтраку. После ночи гуляний – самое то. Чуть зажмурив глаза, Борута мечтательно улыбнулся, вспоминая ночь. Кто бы мог подумать, что он, словно безусый юнец, будет всю ночь водить панну за ручку. Но, что поделать, если маленькая пущаночка смотрела на него с таким доверием, что вспугнуть его казалось кощунством.

Ничего, если она уже сейчас, как ее отец говорит, «травой за ветром стелется», то на свадьбе точно не будет думать о своих глупых страхах. А о чем будет? А уж он, Борута, постарается, чтобы подумать перед свадьбой ей было о чем. Жаль только, что приходится бросать ее сейчас, когда у них все так хорошо сладилось.

– О-о, Борутко! – Скирмунт возвращался из леса веселый и, кажется, чуть хмельной. – Ну что, проверил свою пущаночку? Не обманул сосед?

Борута сообразить не успел, как тело само взвилось, захватывая Скирмута тем особым хватом, вырваться из которого непросто даже сильному воину. Опомнился уже тогда, когда занесенный кулак полетел Скирмуту прямо в лицо. Опомнился и невероятным усилием сумел остановить руку. Ну, почти остановить. Вместо настоящего воинского удара старший брат получил шлепок раскрытой ладонью по лбу.

– Ты чего?! – Взревел Скирмут, стряхивая ослабевший захват и, в свою очередь, становясь в боевую стойку. – Из-за какой-то девки пущанской на старшего брата, будущего твоего вождя руку поднима-ать?!

– Дети! – Голос Сколоменда звучал спокойно. Больше он ничего не сказал, развернувшись и уйдя в дом. Дверь старейшина оставил открытой, как приглашение следовать за ним. Оба мужчины, повесив носы, словно виноватые подростки, поплелись за ним.

– Ну? – Устало просил Сколоменд, когда за сыновьями закрылась дверь, отделяя семью старейшины от любопытства возвращающихся из леса и с лугов односельчан. – Кто-нибудь расскажет мне, что это было?

Но Борута и Скирмут только сердито переглядывались, не желая первым начинать разговор. В самом же деле, не уподобляться же матерым воинам малышам-безштанькам: «Та-ату! А он первый на-а-ачал!!!» Но Сколоменд был неумолим. Впрочем, сколько его Борута помнил, отец всегда был неумолим, когда дело касалось склок между своими.

– Прости, отче! – Он покаянно склонил голову. – Приснул чуток на колоде, не сразу сообразил, что творю.

– Скирмут? – Старейшина Сколоменд вопросительно поднял бровь, приглашая старшего сына высказаться.

– Ну-у… – Скирмут помялся. То ли не хотел выглядеть перед отцом зачинщиком свары, то ли, наоборот, не хотел, чтобы всю вину на себя брал брат. – Шутнул неудачно.

– Шутнул? – Переспросил Сколоменд, поворачивая голову в сторону окна. Борута проследил за отцовским взглядом и заметил, что заслонка на окне притворена неплотно, впуская свежий утренний воздух.

Сильно прихрамывая на больную ногу Сколоменд несколько раз прошелся туда-сюда. Потом подошел к окну, задвинул-таки заслонку до конца и лишь после этого позволил себе сесть на лавку. Сыновей оставил стоять, в наказание за глупую выходку.

– Боруто, ты – воин. Ты знаешь, чем в бою может окончиться твое: «Сперва сделал, потом подумал»?

– Да, тату. – Снова покорно ответил Борута. Хотя мысленно добавил: «Тем, что я выживу? Потому что сначала отвечу на удар, а уже потом буду разбираться, кто бил?». Но спорить с отцом не стал. Не время и не место.

– Скирмут, – Сколоменд продолжал. Морщины на его лице сложились в горькие складки, показывая всю глубину горя.  – Скирмут, ты сам сказал, что ты – будущий вождь. Ты вырос с этой мыслью, как старший сын. Я сам учил тебя всему. Неужели я не научил тебя, что вождь, именно вождь, не может позволить себе ни пустого слова, ни, тем более, глупой шутки?!

– Тату,  – теперь Скирмут выглядел по-настоящему смущенным, – я ведь не с кем попало пошутил, а с родным братом. Откуда ж мне было знать, что он так за этой пущанкой упадает?

– А должен был знать, – сокрушенно покачал головой старейшина. – Как ты будешь знать, чем дышит каждый из твоих воинов, если не знаешь, что на сердце у родного брата?