Встретимся в Эмпиреях - Игорь Удачин

Абориген замолчал. Мы выдержали довольно длительную паузу, но он так и не продолжил. По-видимому, на этом его кошмар заканчивался.

— А ты, Абориген, один здесь или вас таких тут много? — спрашивает Демон, передавая Аборигену сигарету.

Абориген с наслаждением закуривает.

— Дед тут один еще обитал.

— Дед? А он от кого прятался?

— От себя, наверное. Он так говорил: «Мир сошел с ума, и я не хочу иметь с ним ничего общего». У него двое сыновей и дочь на войне погибли. Мы с ним целый год делили крышу над головой, а потом, месяца три назад, он захаркал кровью и помер… Я могу показать вам, где его похоронил.

— Да нет. Не стоит.

— Дед был… что надо. Многому меня научил. Как выживать научил. А еще он всегда такую вещь мне повторял: «Никогда не жалуйся и не проси…» — Абориген вытер рукавом увлажнившиеся глаза и нос. — Он тоже теперь мне снится. Почти каждую ночь.

Виктория доливает Аборигену остатки кофе с густым осадком.

Абориген еще долго рассказывал о себе и о своей жизни, и мы были самыми благодарными его слушателями.

Потом, помню, Слива пожаловался на головную боль. Стали собираться уходить. Абориген выглядел печальным.

— Не раскисай, Абориген. Мы снова придем, — сказал ему Демон.

— Обещаете? — взгляд Аборигена ищет подтверждения остальных, главным образом — Виктории.

— Обещаем.

25 июня

Я у себя дома. Звонок.

Если бы телефон не стоял на расстоянии вытянутой руки от кровати, на которой я, только что вернувшись из училища, растекся куском расплавленного сыра и пытался заснуть — не ответил бы. Уж поверьте мне и моей лени. Ну а так…

— Алло.

— Привет.

Узнаю Ее голос. В голове тут же заработал «счетчик»: сколько же мы не контактировали. Полтора месяца, два? За сроки и менее длительные люди могут стать чужими друг другу. Разве не правда?

— Привет, — бубню в трубку.

Я рад, что Она позвонила, но какая-то «язва» в душе не позволяет открыто и без затей показать своей радости. Сейчас наверняка начну играть в неприступность. Как же! Это Она мне первая позвонила, а не я — Ей. Стало быть, я Ей нужен, а не Она — мне. Бр-р-р…

— Чего пропал? — спрашивает.

— Я пропал? Я не пропадал.

— Ой ли!

— А ты что, по мне соскучилась? — бравирую я.

— Соскучилась, — отвечает Она вопреки всем моим ожиданиям совершенно по-простому, без притворства.

Вся спесь с меня необычайным образом слетает. И все же напоследок хочется в каком-то смысле проверить Ее, что ли…

— Но, наверное, нам нужна была эта пауза? — не без осторожности высказываю намеренно лукавое предположение. Разумеется, Она его опровергнет, и уж тогда я поведу себя совсем иначе — враз избавлюсь от всей этой шелухи неврастеничного привередника.

— Наверное… — задумчиво тянет Она. — Может, нам нужна пауза и подольше: кто знает…

Закипаю — никакие описания просто не подойдут! Так и хочется расколотить телефонную трубку об стену! Только что во мне готова была прорваться плотина, сдерживающая все лучшие чувства к Ней, а Она взяла и все испортила, вновь расставив нас в позы. Внутри меня набухает обида, какую я знал в себе только в ребячьем возрасте. «Спокойно, Гогольчик. Спокойно, мальчик. Это ведь Она! Сколько еще наступать на одни и те же грабли? С Ней можно быть только бесчувственным роботом, и тогда чувства, возможно, начнут просыпаться в Ней самой», — лишь такой полуироничный внутренний диалог иногда и спасает.

— Ты верно говоришь, — отвечаю я с трескучей сухостью в голосе, — у нас уйма времени, чтобы разобраться в себе. Никогда ничего не бывает поздно.

— ?..

Нутром ощущаю Ее короткое недоумение. Но по опыту знаю: переборет.

— Не молчи. Скажи что-нибудь. Я уже начал забывать твой голос.

— Тебе ведь через два месяца в армию? — с необычайной непосредственностью слетает вопрос с Ее уст.

— Да. Зачем ты спрашиваешь?

— Я хочу знать, что ты чувствуешь по этому поводу. Это же…

— У меня еще целых два месяца! Рано забивать голову всякой чепухой.

— А тебя не посещали такие мысли, что…

— Целых два месяца!

— Но ведь…

— Все зависит от интенсивности жизни. Некоторым за один день удается прожить жизнь полнее и красочней, чем другим — за годы. А у меня целых два месяца!

— По-моему, ты чересчур ударился в философию или что-то в этом роде.

— Философия, по одному из последних определений, — наука о будущем и о вечной жизни. Дисциплина как раз для меня очень актуальная. Зубрю на «отл» и по ходу даже разработал несколько собственных теорий.

Замечаю, что плету настоящую околесицу, но это меня ничуть не смущает. Моя собеседница некоторое время обескураженно молчит.

— Ты думаешь, тебе идет все то, о чем ты говоришь? — задает Она вдруг простой, но если вдуматься, коварный вопрос.

— Я стремлюсь к тому, чтобы жить интенсивно, — гну свое, пытаясь внести побольше неразберихи в разговор.

— Для этого нужно быть с сумасшедшинкой в голове и в сердце, нужно уметь совершать безрассудные поступки.

— Это так, — с готовностью соглашаюсь я.

— А ты! Каким поступком можешь похвалиться ты?!

— Я…

— Ты даже не мог набраться смелости позвонить мне все это время. Просто набрать номер моего телефона и сказать «привет, как дела». Не продумывать каждое свое слово, а просто предложить встретиться. Провести время не с той фантастической интенсивностью, о какой ты только что бредил, а просто с какой умеешь. Просто.

Я даже не желал понимать, чем вызвал Ее на такую колючую откровенность, но Она была жутко права. Права в каждом своем слове.

— Зачем ты делаешь так, чтобы я чувствовал себя жалким? Больше, чем есть на самом деле… Это как всегда, не правда ли? — задаю дурацкий вопрос. Но после всего, что успел намолоть — какая, в сущности, разница…

— Мне нравится издеваться над тобой, — отвечает Она.

От Ее слов я готов расхохотаться и расплакаться одновременно. Тон голоса, с которым Она это сказала, был универсален: он подошел бы и к издевке, и к признанию, и просто шутовству. Ах эта не поддающаяся никаким объяснениям натура!

— Ты действительно думаешь, что я не способен на безрассудство?

— Да, я так думаю.

— Это довольно обидное для меня заявление.

— Ты взрослый мальчик. Выдержишь.

Минутная пауза в разговоре. Миллион противоречивых мыслей забиваются в голову. Мне уже самому странным образом невдомек, зачем все это выяснение отношений. Впрочем, ни в какой другой ситуации я уж точно не узнал бы о себе столько нового…

— Давай сегодня встретимся, — вконец зарапортовавшись, не слишком уверенно предлагаю я, а значит — лучше бы молчал.

— Сегодня — нет. Как-нибудь — может быть.

— Что ж… Тогда — пока?

— Пока.

Вот и поговорили!

Буквально тут же — хотя такое для меня очень несвойственно — я забылся глубоким сном.

Мне снился враг. Что за враг? какой природы? — объяснению не поддается. Враг-абстракция. Он убегал от меня, а я настигал и бил, не зная пощады. Словно очищался этой злостью, если можно такое вообразить. Вот выплесну всю, без остатка — и не будет больше ненависти ни к кому и ни к чему… уже никогда!

Только наступившее утро и пробуждение умерили мою неистовую горячность. Слух тревожили короткие гудки — рука все еще прижимала неповешенную телефонную трубку к затекшему уху.

«Не способен на безрассудство?..»

Поднявшись, подхожу к зеркалу и с угрюмым видом изучаю то, что оно мне показывает.

Выпускная пора. 3 июля

Медленно, но верно, как вода из неплотно завернутого крана, истекали последние задушевные денечки. Почему я называю их «последними задушевными»? Да просто потому, что в те дни мы еще могли позволить себе быть по-своему беспечными; чтобы эта беспечность не нарушала зыбкой гармонии нашего особого внутреннего состояния, равно как принимала временное перемирие с факторами внешними. Вихрь перемен, где-то блуждающий, не успел еще ворваться в наши жизни безоговорочно, и мы были рады тому, что с нами происходит, а выразиться точнее — рады, что пока не происходит ничего. Умы пребывали в своеобразной приятной спячке, которая, конечно же, не обещала продлиться вечно. Лишнее напоминание: совсем скоро нам предстоит проститься с училищем и его набившими оскомину порядками. Ни о чем жалеть в связи с этим не приходилось — приходилось размышлять: что же после?.. Вопросов назревало пугающее множество. Но точно не сегодня, не в этот вечер…

— Абориген, ты где? Ау!

Мы поднимаемся в наше пристанище в «недостройках» и зажигаем фонарь. В дальнем углу «залы» трепещущий кругляш света выхватывает из мрака заспанное лицо Аборигена. Своей угловатой походкой он направляется к нам. На лице расплывается уже привычная щербатая улыбка.