Встретимся в Эмпиреях - Игорь Удачин

— Заткнись, умник! — брызжа слюной, перебил меня Нарожалло. — Не я развязал эту войну! Но я многое сделал для своего государства, на! Потому что «гражданский долг» и «патриотизм» для меня не пустые слова, на! А вы… — издает тошнотворный гортанный звук и сплевывает под ноги. — Вы — позор своей нации! Выродки! Отребье, на!

— А вы — муть!.. — Демон соскочил с лавки.

— Но-но-но, на! — попятился Нарожалло, решивший, по всей видимости, что его собираются хорошенько отмутузить.

— Муть, которая всегда поднимается на поверхность, если взболтаешь стакан.

— Последи-ка за своим поганым языком, недоносок! Понаберутся всякой диссидентской дряни… мыслители… молокососы…

Демон пропускает его выпад мимо ушей.

— Никогда не пробовали пофантазировать, господин Нарожалло, кем бы вы были не в условиях хаоса и безумия войны, а в нормальной мирной жизни? Никем! Плевком на заборе! Жалким и завистливым существом, не стоящим внимания! Только в такой среде, как сейчас, вы способны процветать. Паразитируя, отравляя все вокруг себя, беспринципно предавая и продавая и принуждая верить других в собственную ложь!

Я не без подсознательного удовольствия наблюдал как нижняя челюсть Нарожалло все больше и больше отвисала после каждого сказанного Демоном слова. Еще бы! Этот «ходячий абсцесс» нарисовался здесь, чтобы показать свой апломб, потоптать нас ногами и понаставлять, а вышло все абсолютно по-другому.

— Змееныш, — затравленно выдавил из себя Нарожалло, но затем набрался смелости и, вплотную приблизившись к Демону, прошипел ему в лицо: — Не вижу повода для твоей бравады, мальчишка. Это ты… ты, как был никем, так и остался ничто! Мусор, на. А я все еще имею вес и связи, на. Ты еще о многом пожалеешь…

— Учтите: если меня берут на понт — я наношу удар первым! — резанул Демон. Даже мне сделалось не по себе от прозвучавшей интонации.

Нарожалло порывался ответить, но мучительно медлил. Противостояние их с Демоном ненавистных взглядов, казалось, вот-вот породит в воздухе электрический разряд. Я тоже поднялся на ноги и был готов к роли разнимающего… Но ничего не произошло.

Экс-куратор развернулся и весь пунцовый зашагал прочь.

11 июня

— А здесь довольно мило, — изрекает наконец Виктория, и мы с Демоном облегченно вздыхаем.

— Ну а ты, Слива, что скажешь?

— Вполне, знаете ли… Следует отдать вам должное, не схалтурили!

Демон выходит в круг света под проломом в крыше и указывает себе под ноги.

— Тут можно жечь по вечерам костер. Дымоотвод над головой. Будет очень оригинально.

— Вечером здесь, наверное, жутковато, — говорит Виктория, присаживаясь на импровизированную мягкую мебель из досок и одеял.

— С нами, Вик, ты не имеешь права ничего бояться, — треплю ее по волосам. Этим отеческим жестом я хотел ее попросту позабавить — но кое-что неожиданно помешало…

— А-а! — взвизгивает Виктория и как ужаленная срывается с места, сильно отбив затылком костяшки моих пальцев. — Смотрите!

Мы моментально нацеливаем взоры туда, куда она показывает ― с лестницы, по которой мы только что поднялись, на нас взирала затравленная, но в то же время донельзя любопытная пара глаз.

— Кто это?

— Конкурирующая фирма, — наигранно сквозь зубы цедит Демон. — Опять ты, абориген? Что тебе здесь, медом намазано?!

Демон полушутя притопнул ногой, и наш недавний знакомый точно мышь, когда в темной комнате зажигается свет, бросился наутек.

Не разводя лишних интриг, я тут же рассказал ребятам о нашей первой встрече и даже поделился предположением, с кем мы имеем дело. Виктория, я обратил внимание, была не в духе. То ли действительно не на шутку перепугалась, то ли так не понравилась потешная выходка Демона. Кто же поймет женщин.

Впрочем, эпизод быстро забылся. Мы достали из сумок вино, стаканы и приступили к празднованию «новоселья». Исполнять функции тамады вызвался Демон.

— Чтобы эти стены, ребята, — он благоговейно огляделся вокруг, а затем поднял лицо к виду на небо, — стали нашим, не побоюсь этих слов, пятым другом. Чтобы… как бы это лучше сказать…

— Ладно, не насилуй свое красноречие. Давайте выпьем, — вмешалась Виктория, чем вызвала наше со Сливой бурное одобрение. У Демона же — глуповатую, но добрую и покорную улыбку.

А вообще-то никакими примечательными событиями этот день не ознаменовался. В нашей жизни ведь не принято считать примечательным то, что ты попросту хорошо, с душой провел время. В ладу с ближними и со всем хитросплетением своих мыслей. Каких мыслей? Да таких, например, что мне не хватает Ее, Ее взгляда и Ее запаха, и я ничего не могу с этим поделать (все это грусть, но в такой вечер — сладкая грусть). Таких, что я ничего общего не хочу иметь с войной, и пусть это зовется подкоряжничеством, трусостью, чем угодно — но воспылать любовью к уродству войны никакая из прогрессивных идей меня вовек не заставит. Таких, что я интроверт и мне это ощутимо мешает, — но это невыбираемая данность… Таких, что пристанище, которое мы для себя открыли — где теплым летним вечером, затуманив голову терпким вином, тебе кажется, что не сходя с места ты рукой способен достать до звезд, — забирает своей атмосферой и в то же время становится собственностью твоего духа, и скоро (а это уже из разряда пророчеств), возможно, сыграет нераскрытую пока роль в судьбе кого-то из нас…

Ничего примечательного, обмолвился я, в этот день не случилось, — а все же было кое-что. Слукавил. Просто сомневался, рассказывать или не стоит. Теперь склоняюсь к мысли, что лучше рассказать.

Путь домой лежал через пустыри и овраги. Вдоль и поперек избеганный в детстве ландшафт совсем неожиданно приобретал затейливо-жутковатый вид с наступающими сумерками. Любой безобидный пенек или репейный куст можно с легкостью принять за что-то живое, притаившееся, провожающее тебя взглядом в спину. Мысленно улыбнешься — и шагаешь себе дальше.

Мы идем парами. Я — с Викторией. Впереди — Слива и Демон. Надо сказать, у нас издавна практиковалась очень простая и не лишенная резонности система. Когда собрались где-то вместе — говорим о том, что предназначено слышать всем. Но когда возвращаемся ближе к дому — четверка машинально разбивается на пары: по мере обоюдного интереса. Всегда ведь найдутся темы, которые захочется обсудить тет-а-тет, не так ли?

Из перепалки впереди идущих я несколько раз четко улавливаю упоминания о Марго, и чтобы не услышать ничего лишнего, а главное, оградить от этого Викторию — начинаю задавать ей разные дурацкие вопросы. Виктория не ответила ни на один и только тихонько посмеивается.

— Ты лучше расскажи: что там с твоей книгой, Гоголь.

— Гм…

— Этот вопрос тебя, наверное, уже убивает, да?

— Да нет же. Вы правильно делаете, что подстегиваете меня, но это, по правде говоря, мало мне помогает.

Виктория молчит, и я вынужден развивать всплывшую тему.

— Знаешь, к каким мыслям я пришел в последние дни? Ты можешь позволить себе писать для людей, если твоя жизнь полная чаша и ты в состоянии поделиться своим позитивом и радостью с другими. А жизнь, которой живу я — это синоним пустоты и отчаяния. Вот мой багаж. Не нужна такая книга. Урода рожать я не хочу — зачем?

— А мне не нравятся радостные книги.

— Мне вообще-то тоже, — озадачиваюсь я.

— Они не заставляют думать. Когда заканчиваешь читать хорошую книгу, в тебе обязательно что-то должно перемениться. Начиная наблюдать за ее героями, не успеваешь заметить, как все сводится к тому, что в конце концов смотришь ты не столько на героев, сколько вглубь себя. Но если в книге не рассказано о чьей-то трагедии, этого ведь не происходит…

— Ты молодчина, Вик. На самом деле. Почему бы тебе не попробовать писать?

Смеется.

— Ты сказал о пустоте своей жизни, — вновь сделавшись серьезной, продолжила она, — но это относится и к нам, и еще ко многим, многим, многим, если ни ко всему человечеству…

— Ух.

Некоторое время идем молча. Меня так и подмывает произнести хоть какие-нибудь мало-мальски теплые слова в адрес Виктории.

— Ты умница, Вик. Ты — сильная.

— Я слабая.

— Нет, ты сильная! И ты способна поделиться волей с другими. Теперь я точно напишу книгу.

— Напишешь, знаю. А я все-таки слабая. Почему ты не спросишь меня о моей мечте?

— Хорошо, Вик. А что с твоей мечтой?

Виктория выдерживает томительную паузу.

— Я не хочу, чтобы она исполнялась.

— Не понял, прости… Как так?

— Понимаю, что это ужасно беспринципно с моей стороны. Но я сказала то, что сказала.

Ни слова не отвечаю на ее заявление — пусть, думаю, выскажется до конца, раз начала. Сам пребываю в легкой растерянности.

— Когда мы все это придумали, мы находились под впечатлением момента, у всех у нас была яркая потребность в Поступке. Понимаешь, о чем я?.. Но с тех пор мне не по себе. Зачем желать то, что принесет только боль? Сбывшаяся мечта не потерпит сиюминутности, а посвятить ей всю себя невозможно. Нет права на счастье, если нет будущего. Все обман.