Грета Гарбо и ее возлюбленные - Хьюго Виккерс

Сесиль запаниковал, но процесс публикации зашел слишком далеко, и Сесиль был бессилен что-либо сделать. Журнал уже появился в киосках. Впоследствии Сесиль утверждал в своих дневниках, что в отчаянии слал одну каблограмму за другой, пытаясь предотвратить публикацию, хотя одновременно лелеял в душе совершенно противоположную надежду — увидеть злополучные фото на страницах журнала. В результате опозоренный Сесиль снова на несколько месяцев угодил в опалу, предаваясь самобичеванию, на какое только он был способен:

«У меня было такое чувство, будто я запятнал себя убийством».

Гарбо отплыла в Швецию 6 июля. По грузовому трапу она поднялась на борт шведского судна «Грипсхольм» в 9.15 утра, за три часа до отплытия. Оказалось, что непреклонные инспектора иммиграционной службы были настроены весьма решительно — они требовали, чтобы Гарбо прошла паспортный контроль подобно прочим пассажирам, но в конечном итоге согласились выполнить формальности прямо у нее в каюте. Гарбо, одетая в бежевого цвета костюм и шляпку, немного попозировала перед фотокамерами и сказала лишь следующее:

«Я ужасно устала. Сегодня утром мне пришлось встать слишком рано».

Спустя одиннадцать дней Гарбо приплыла в Гетеборг, где ее уже поджидала многотысячная толпа поклонников, сгоравших от желания поскорее увидеть, как она спустится вниз по трапу.

Друзья тайком помогли Грете спуститься на берег и проводили до стокгольмского экспресса, где Гарбо занимала отдельный вагон. Швеция была наводнена слухами, будто Гарбо снимется в кино у себя на родине, останется здесь до конца своих дней или даже начнет выпускать картины на религиозные темы. Однако от самой Гарбо с трудом удалось добиться лишь одного признания:

«Я валилась с ног от усталости, когда уезжала из Нью-Йорка, а после всех этих празднеств на борту корабля я чувствую себя совершенно разбитой!!»

Во время ее пребывания в Швеции поговаривали, будто Гарбо подписала контракт сыграть девушку-иммигрантку из Новой Швеции, шведской колонии на берегах реки Делавэр в семнадцатом веке. Однако дальше разговоров дело не пошло.

Гарбо покинула Швецию 24 августа. На крышах и окнах домов собралось столь много зевак, что Гарбо для того, чтобы подняться на борт «Грипсхольма», уже понадобился целый полицейский эскорт. Этим же рейсом плыли Лилиан Гиш и ее сестра Дороти. Преодолев Атлантику, в 9 часов утра 3 сентября лайнер пришвартовался у 97-го пирса. Спустя час Гарбо проводили на палубу, где ее тотчас окружил рой репортеров. Защелкали затворы фотоаппаратов, замигали блицы вспышек, и настроение кинозвезды, ее терпимость и благосклонность постепенно уступили место раздражительности. Интервью с Гарбо вообще были неслыханным делом, и знаменитость держалась с репортерами, словно те были ее мучителями и палачами.

«Я вовсе не увиливала от ответов, — пояснила Гарбо. — Но, по-моему, ужасно глупо то и дело попадать в газеты. Любой, кто хорошо делает свое дело, имеет право на частную жизнь. Будь вы на моем месте, вы бы думали точно так же».

Далее Гарбо сказала, что у нее больше нет ни малейших намерений сниматься в кино, но она еще не решила для себя, когда именно оставит съемочные площадки навсегда.

В конце концов терпение ее иссякло.

«А теперь забирайте с собой всю вашу компанию и отправляйтесь по домам. Выпейте кофе. Прошу вас».

И пока допрос продолжался, Джордж Шлее держался в тени, однако ему все-таки не удалось остаться совершенно незамеченным.

В сентябре 1946 года Сесиль тоже оказался в Нью-Йорке, прибыв туда из Калифорнии. Будучи в Голливуде, он не только работал над созданием фильма, но и даже сам сыграл небольшую роль Сесиля Грэма в экранизации уальдовской пьесы «Веер леди Уиндермир».

Все это время Гарбо не выходила у него из головы. В Калифорнии Битон даже позволял себе некоторые странности. Он, например, набирал номер ее телефона и получал сомнительное удовольствие, слушая гудки и представляя себе, как звонит телефон в ее пустых комнатах. Он даже додумался до того, что зашел к ней домой и попросил у горничной разрешения посадить в саду несколько луковиц лилий. Правда, ему так и не удалось раздобыть эти злополучные луковицы.

В конце концов одним романтичным летним вечером он отправился на поиски ее дома. Гарбо в свое время дала ему адрес — дом № 622 по Бедфорд-драйв. Сесиль отыскал дом и тотчас пришел в ужас от его легкомысленности, какого-то игрушечного вида:

«Я с замиранием сердца прошелся на цыпочках по зеленому бархату газона, ожидая увидеть дом, где живет моя возлюбленная. Вместо этого я ужаснулся. Ведь не мог же я так жестоко ошибиться. Человек с ее вкусом просто не мог жить а окружении таких вещей. Здесь явно произошла какая-то ошибка. На стенах висело несколько отвратительных современных картин, а на каминной полке — пара уродливых миниатюр в рамках. Здесь было множество крупных фотографий всякого рода знаменитостей — Элси Мендль, Грир Гарсон и еще какая-то блондинка. Я ушел с чувством полного отвращения. Я не мог так жестоко ошибиться».

Впоследствии, к величайшему своему облегчению, Сесиль обнаружил, что в действительности Гарбо жила в доме № 904. Дом № 622 принадлежал Гарри Крокеру, и Гарбо пользовалась его адресом исключительно в целях конспирации. Когда Сесиль отыскал настоящий дом Гарбо, тот оказался, как он и предполагал, по-спартански строгим и зашторенным. От посторонних взглядов его защищала высокая стена, а на лужайке росли магнолии, аромат которых наполнял собою воздух.

«Я представил себе мою подругу — отгородившись от мира высокой стеной, она проводит день за днем в уединении, избегая даже собственную горничную. Я вернулся домой, испытав явное облегчение — этот дом как нельзя лучше подходил для столь утонченной и независимой натуры. И чем ближе я знакомлюсь с колонией и ее обитателями, тем более поражаюсь, что существует на свете душа, сумевшая сохранить себя чистой и незапятнанной на протяжении целых пятнадцати лет».

Сесилю не давала покоя одна мысль — еще с того времени, как он ненадолго возвратился в Лондон. Так или иначе, но он не сумел удержать в секрете вспыхнувшее в его сердце чувство к Гарбо. Эта новость уже просочилась в голливудские круги, и близкие друзья Сесиля, искусствовед Джеймс Поуп-Хеннеси и Кларисса Черчилль, не на шутку встревожились, опасаясь, что Сесиль не сумеет проявить желательной в таких ситуациях осмотрительности. Поуп-Хеннеси также считал, что даже присутствие секретарши Мод Нельсон таит в себе опасность, поскольку последняя была возлюбленной Огги Линна, популярного певца и преподавателя пения, этакого колобка-коротышки, который только тем и был занят, что собирал по всему Лондону великосветские сплетни. А так как Гарбо должна была вернуться в Штаты со дня на день, Сесиль, можно сказать, пребывал в состоянии паники, не зная, как дальше будут развиваться их отношения. Как Сесиль признался Клариссе Черчилль, он чувствовал себя совершенно подавленным.