Последняя из рода Мун: Семь свистунов. Неистовый гон - Ирина Фуллер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Госпожа Торэм, похоже, тоже быстро все это вычислила, поэтому время от времени делала комментарии: «Будем считать, что у вас в деревне не проводили балы» или «Полагаю, все сочтут закономерным, что твое общество было несколько ограниченно». Это произносилось без заносчивости или презрения, скорее задумчиво. Позже, уже в присутствии Оддина, госпожа Торэм сказала:
– Думаю, не стоит скрывать, что Элейн родом из Кападонии. Скажем правду: что она дочь главы одного из кланов, которую я решила взять на попечение. Наш высший свет слабо себе представляет жизнь в горах, но в основном все считают, что в Кападонии все плохо. Никого не удивит, что я из жалости стала помогать несчастной девушке.
Элейн скривилась, но решила довериться, потому кивнула.
– Но подробности твоей биографии оставим в секрете, дорогая.
Всю дорогу к поместью Ковина госпожа Торэм поправляла платье и прическу Элейн, причитала, что буквально все поймут, что наряд шился за ночь, напоминала не снимать перчатки («Никто не должен видеть твоих рук, они выдают в тебе прачку»). Элейн же, не привыкшая ездить в каретах, пыталась просто не проститься с жизнью на кочках и колдобинах.
Оддин казался очень собранным, будто готовился к важному бою. Он выглядел блистательно в нарядном камзоле с белым шелковым платком, и Элейн испытала нечто вроде обиды или ревности, что он не захотел представлять ее своей невестой. Разумеется, такой завидный жених не стал бы давать всем повод думать, будто он более недоступен для дам. С другой стороны, такая ненадежная соперница, как Элейн, наоборот, могла вызвать больший интерес к его персоне.
Когда в какой-то момент их взгляды встретились, хмурое лицо Оддина разгладилось, он ободряюще улыбнулся.
– Слава Солнцу, хотя бы на рукава хватило дамаска, – покачала в это время головой госпожа Торэм.
Оддин перевел на мать вопросительный взгляд, явно совершенно не видя причин для беспокойства, но вскоре пожалел об этом: заметив интерес сына, она уже в который раз за день рассказала ему о том, как обычно шьют платья для балов.
– Я же из дикой Кападонии, – закатила глаза Элейн. – Мне положено выглядеть немного неотесанно. Никто ведь не хочет, чтобы я затмила красотой прочих девиц на выданье.
– Но платье прекрасно, – пожал плечом Оддин. – Как и ты.
Не замечая взгляда госпожи Торэм, он совершенно расслабленно отвернулся к окну. Она же поджала губы, затем посмотрела на Элейн и произнесла будто бы ей, но чтобы услышал и сын:
– Вот уж кому мы не будем доверять оценку нарядов, так это тому, кто ходит в одной и той же форме одиннадцать месяцев в году.
– Это служебная одежда, в чем еще, по-твоему, я должен ходить?
Госпожа Торэм не удостоила вопрос ответом. Судя по всему, тему она подняла не впервые.
– Как бы то ни было, дитя мое, – после небольшой паузы произнесла она, – мы сделали все возможное и превзошли мои ожидания. Ты действительно выглядишь неплохо. Наверняка я переживаю больше, чем есть поводов для беспокойства.
– Думаю, вы действительно волнуетесь не о том, о чем следует, – многозначительно отозвалась Элейн, отворачиваясь к окну.
Они уже вышли из кареты, но еще не успели пройти ко входу, как госпожа Торэм приобняла Элейн за плечи и прошептала:
– Скажи мне, что я нарядила тебя не для того, чтобы ты эффектно появилась и убила моего сына?
– Убить Ковина я могла бы и не страдая три часа, пока мне делали эту жуткую прическу, – покачала головой Элейн.
Оддин встал между ними и выставил локти, чтобы дамы могли подхватить его. Так, втроем, они вошли в особняк.
Лицо хозяина бала, увидевшего, в какой компании явилась его семья, Элейн запомнила надолго. Это была гамма эмоций: от гостеприимной улыбки к узнаванию, от него – к брезгливости, а затем – к всепоглощающей ненависти. Глаза Ковина обещали Элейн нескончаемые муки, но позже. Сейчас же он сумел справиться с собой и, натянуто улыбнувшись, поприветствовал гостей кивком. Затем поцеловал руку матери.
– Надеюсь, ты не против, что с нами сиротка Элейн из Кападонии, которую я взяла под опеку? – томно проговорила та.
Ковин стиснул зубы.
– Разумеется, – процедил он, и Элейн впервые увидела, как человек произносит слово, не разжимая челюсть.
– Она хоть и дочь главы клана, – многозначительно продолжила госпожа Торэм, – но бывала на балах непростительно редко. Пускай девочка развеется, так ведь?
На это он ответил обжигающе холодным взглядом. Затем предложил локоть и проводил в зал, где уже собрались гости. Оддин и госпожа Торэм шли следом, ни на секунду, как с благодарностью заметила Элейн, не оставляя «кападонскую сиротку» без присмотра.
– Я придушу тебя, как только будет возможность, – прошептал он так, чтобы услышала только она.
– Если будет, – мрачно ответила она и сделала шаг вперед, оставляя позади разъяренного Ковина.
Элейн понимала, что с ее стороны это была лишь бравада – и, вполне вероятно, бравада излишняя. Догадывалась и о том, что Ковин если и преувеличивал убийственность собственных планов, то лишь немного, а теперь и подавно мог загореться идеей избавиться от выскочки. Но если этот бал был последним событием в ее жизни, Элейн не могла позволить себе весь вечер терпеть угрозы и оскорбления.
Ковин оставил семью, чтобы приветствовать прибывающих гостей. Король Болтайн по обыкновению должен был явиться позже остальных, поэтому пока Элейн просто ходила следом за госпожой Торэм, кивала, делала печальное лицо и скромно отвечала на расспросы. Оддин, как она заметила, старательно отбивался от девиц на выданье и их матерей, но справлялся из рук вон плохо. Его вынудили пообещать не меньше трех танцев. Заметив, как Элейн откровенно хихикает над его неловкими и безуспешными попытками, он ухмыльнулся и сказал:
– Рано радуешься: вечер только начинается, и неизвестно, чем он закончится для тебя.
«Это точно», – подумала Элейн и посмотрела туда, где в соседней комнате Ковин встречал вновь прибывших. Внутри нее все содрогнулось, когда она заметила, что он стоял в дверях, слушая какого-то высокого господина, взгляд же – жесткий, злой – был прикован к Элейн. Она поспешно отвернулась.
Ее тоже хотели пригласить на танец, но госпожа Торэм сообщила: «Девочка находится в трауре по отцу». Это давало хороший повод избежать танцев и объяснений, почему Элейн путалась в па. Госпожа Торэм и платье ей намеренно заказала синее, допустимое по правилам этикета для девушки, переживающей утрату.
Праздник протекал весьма скучно: никто не сплетничал – по крайней мере, насчет Ковина, – ничего не происходило. Даже смотреть на Оддина, страдающего от навязанных танцев, Элейн быстро наскучило:
