Хроники Омура - Анна и Валентина Верещагины

карандаша, чтобы все верно рассчитать. Так увлекся, что не заметил, как в приоткрытую дверь заглянули родители. Обменялись понимающими, довольными взглядами и медленно удалились, чтобы не мешать сыну.

Задумался над тем, какую сделать гарду, знал Рем только одно – она должна привлекать внимание. Бросил взгляд на мешочек с самоцветами, но решил, что использовать их пока еще рано. Змеи! А почему нет? Юркие, хитрые, опасные создания! Почему бы воину не стать таким? Навьи не дети малые – коварные противники! Кивнул сам себе и принялся за работу.

Нобур не мог нарадоваться на сына! Несколько дней и ночей ковал меч тот, кого еще седмицу назад звали Баламутом, прерываясь только на быстрый сон и короткий завтрак.

В кузнеце царил жар, разбавляемый шипящими звуками и звоном молота о наковальню. Рем, тяжело дыша, увлеченно напевал себе под нос песню про героев, услышанную мимоходом на какой-то людской ярмарке. Половину слов Баламут не помнил, потому заменял их своими, но получалось довольно складно. Разумеется, о своих музыкальных способностях Рем был осведомлен, но где это видано, чтобы гном распевал, аки эльф? Верно – нигде! Потому оружейник был вполне доволен собой – за песней и работа спорится, и все в деле идет, как по маслу. Раскаленный клинок светится вишневым светом и быстро опускается в воду. Главное, не допустить ошибку, иначе все придется начинать заново.

Труды Рема даром не прошли – однажды на заре, когда Нобур с женой тихо прошли в кузню – они лицезрели настоящее чудо! Их сын крепко спал, прижимая к себе, будто дитя, великолепный меч. Белое серебро, славящееся тем, что способно уничтожить любую нежить, сверкнуло, отражая свет горнила. Блеснули жемчужины – глаза змеев, точно присматриваясь, оценивая обстановку. Дарона охнула, и сын ее распахнул очи, вскочил, замер на месте.

– Матушка, – моргнул, – отец, – поклонился.

– Светлого утра, сын, – пригладив бороду, ответствовал Нобур, входя в кузню, протягивая руку к мечу.

Баламут смущенно спрятал сделанный клинок за спину и проговорил:

– Ты погоди пока, отец! Я не закончил! – взглянул уверенно, чуть дерзко, впрочем, как всегда.

Нобур настаивать не стал, да и расспрашивать тоже – не в привычках гномов делать это – захочет отпрыск, сам все расскажет, нечего воду мутить, в душу лезть, а итог все равно виден будет!

Родители покинули Рема, и гном присел на лавку, но не усидел. Закрыл кузню и отправился гулять по городу, размышляя, собираясь с мыслями, принимая решение. Привычная городская обстановка – крепкие дома, кажущиеся частью самих гор; золоченые крыши домов, богатая отделка; запахи еды, камня и железа, витающие вокруг; малахитовые деревья и лазоревые цветы, украшающие улицы – все действовало на Баламута умиротворяющее. Его никто не отвлекал, не окликал, не останавливал. Рем двигался вперед, пока не вышел к лестнице, уводящей наверх. Долгожданная тишина сменила вечный шум городка, и Рем, шумно втянув воздух, начал медленно подниматься по вытесанным в скале старым, но сохранившим свою крепость ступеням. Как в детстве, Баламут досчитал до шестидесяти и ступил на полукруглую площадку, в конце которой виднелся вход в пещеру. Вот такой самый обычный грот – ничего искусственного, несколько шагов и гном входит в храм Гориста, бога промыслов, покровителя своего народа.

Стены пещеры выложены мозаиками из драгоценных камней – везде изображен Горист. Вполне зрелый бог, взгляд его сосредоточен, упрям – так и говорит: «Не будешь стараться – не станешь настоящим гномом!» Рем уважительно кивнул, не зная, как обратиться к покровителю. Первое слово далось Баламуту с трудом – еще бы – это тебе не на встрече с друзьями языком молоть! А потом молодой гном припомнил родной край, таким, каким видел его с детства – серые скалы, озаряемые теплыми лучами солнца летом, укрытые снегом долгой зимой; золотые жилы, будто змеи, опоясывающие их под землей; тяжелые, переливающиеся пласты драгоценных и поделочных камней, которые с легкостью обнаружит любой уважающий себя житель Рудничных гор; жар земли, бурлящий в ее недрах, словно сам горный Дух, никем из смертных не виданный, но поминаемый в сказаниях, показывает свой норов; металл, становящийся под рукой мастера смертоносным оружием и прочным доспехом; сотни крикливых соотечественников… Рем говорил и говорил, выплескивая все, что накопилось, порой вставляя в речь витиеватые обороты, порой срываясь на крик и брань, а закончил слегка смущенно:

– Мне хотелось создать такой меч, чтобы он был не только оружием, но и чем-то большим для своего владельца… правильнее будет, если клинок мой будет другом…ну… – шаркнул ногой по серому полу, но смело взглянул в лицо того, к кому обращался. – Не обессудьте, если к назначенному сроку я не… – умолк, мотнул головой и смело продолжил. – Я не хочу показывать вам незавершенную вещь – клинок должен стать именно таким, каким я его задумывал!

Довольный тем, что все сказал так, как и собирался, Рем Карделл решил дождаться ответа бога. И терпеливо простоял на одном месте целую минуту, хмыкнул и отправился в обратную сторону. Здесь, почти на пороге, его догнал шепот, словно дуновение:

– Жди…

Баламут повел широкими плечами, гадая, а не послышалось ли ему это словечко, потому что очень уж хотелось получить ответ! Усмехнулся, крякнул и шагнул за порог.

Никогда Рем не жаловался на бессонницу, а сны ему снились простые и понятные, но не нынешней ночью. Сегодня все было иначе: не таверна, освещенная множеством огней, не поле битвы и не кузница приснилась Рему. В звездном небе величаво плывут едва видимые месяцы, тускло высвечивая зимний сад. Высокие дубравники поднимают могучие ветви, стараясь зацепиться за темное, расшитое звездами покрывало. Молчаливо глядят кусты сирени, охраняя от любопытных взоров укромную поляну. Светит, скользя пламенными бликами по утоптанному снежку, разгоревшийся костер, и стоят в самом центре двое. Люди, совсем молодые, он – мальчишка, она – девчонка. Рем удивился во сне – к чему бы это? Никогда еще гном не пытался разгадать значение сна, не задумывался над ним, а тут и просыпаться не хотелось, такое любопытство разобрало. Вскрикнул, пугая матушку Баламут, когда увидел, что рыжеволосая человечка приняла из рук парня меч. Рассмотрела, любуясь творением Рема Карделла, задумалась и принялась говорить. Слов ее слышно не было, как Баламут не пытался распознать их. Только шевелились яркие губки, алели щечки, сверкали, как два самоцвета, желтые (только подумать!) глаза. Сверкнул клинок, заставляя девчонку изумленно выдохнуть, и икнуть самого Рема. Парень, храня на лице торжественное выражение, но неизменно волнуясь, опустился на колено, принял меч из рук своей подруги. Если бы Баламуту позволили, то он