Наследник - Алексей Кулаков

***

- Батюшка.

Необычайно красивый мальчик, очень рослый для своих лет, почтительно поклонился великому государю Иоанну Васильевичу, выглядевшему так, словно он и не спал вовсе этой ночью. Едва заметные мешки под глазами, отчетливый запах вина, немного осунувшееся лицо с четко обрисовавшимися морщинами...

- Владыко.

Московский и всея Руси митрополит выглядел получше, но тоже утренней свежестью не блистал.

- Утро доброе, отрок. Садись-ка рядом, вопросить тебя хочу.

Подождав, пока первенец царя усядется на указанное ему место, Макарий ласково, и словно бы о чем-то несущественном поинтересовался:

- Помнишь ли ты Символ веры? Зачти мне начальные строки.

- Верую в единаго Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым. И во единага Господа Иисуса Христа, Сына Божия, Единороднаго, иже от Отца рожденного прежде всех век...

- Какой ты молодец. Омой руки свои и чело вон в той чаше.

Заметно удивившись, царевич все же послушно дошел до небольшой серебряной купели и немного в ней поплескался, утершись расшитым большими крестами рушником, после чего опять же вернулся на свое место.

- Хмм!..

Не дав митрополиту договорить, великий князь, всего за пару минут резко добравший жизнерадостности, мягко спросил:

- Митя, а что это за рисунки непонятные? Баловство какое, или иное что?

В руке государя прошелестел все тот же злополучный лист бумаги.

- Эту схему я сам начертал, батюшка, для леготы в учебе.

- Схему? Слово какое, дивное. Никак греческое?

Митрополит и царь коротко переглянулись.

- Да, батюшка. Бумага же сия суть роспись Посольского приказа, с указанием чинов и обязанностей всех тех людишек, кто в нем служит. Вот на самом верху думной дьяк Иван Висковатов. Рядышком, но чуть ниже, его товарищ. Под ними семнадцать подьячих, у каждого по три писца, здесь отдельно указаны толмачи...

Всего за четверть часа девятилетний мальчик рассказал об одном из важнейших приказов царства Московского столько, сколько и сам государь не знал. Кто в приказной избе с кем враждует или дружит, кто в службе усерден, а у кого должного прилежания никогда и небыло (зато гонору всегда с избытком), в чем силен каждый из подьячих посольского приказа и в чем он слаб.

- Довольно, сыно, довольно! Толково придумал, хвалю. И много у тебя этих?..

Иоанн Васильевич как бы приценился к новому словечку, и с сомнением его произнес:

- Схем?

- Почти для всех приказов есть, батюшка, кроме земского, разбойного и бронного.

- Изрядно, весьма изрядно.

Пользуясь образовавшейся паузой, расспросную эстафету перехватил митрополит Макарий:

- А чем это записано? Вроде и кириллица, но ни устав, ни полуустав, даже на скоропись не походит. Буквицы вроде бы и схожие, да пишутся странно, несколько незнакомых...

- А я свою скоропись измыслил, владыко - чтобы успевать записывать все наставления учителей. И цифирь арабскую тоже свою. Правда, все одно сокращать слова приходится, вот как здесь, например...

- М-да?..

- Довольно. Митя, расскажи, что там у тебя приключилось с духовником?

Царевич отвернулся от своей схемы, на примере которой показывал основные правила русского языка двадцать первого века, и положил руки на колени.

- Я вчера задержался у сестры, поэтому немного припоздал на урок божественного с отцом Агапием. Когда зашел в покои, увидел, как он ищется в моей опочивальне.

Услышав последнее, церковный иерарх задумчиво нахмурился, а светский властитель досадливо поморщился, тут же непроизвольно положив пальцы на виски.

- Он меня вопросил о найденном, я ответил. Потом сам его спросил, по чьему дозволу он переворошил все мои вещи. Он же в ответ стал лаяться на меня всяко.

Увидев, как отец опять поморщился и прикрыл глаза, Дмитрий легко поднялся, обошел стулец, на котором сидел батюшка, и охватил его виски своими ладонями.

- Ох!..

Макарий, открывший было рот для вопроса, что же было такого дальше, что духовник по сию пору лежит пластом и стонет, невольно поперхнулся - при виде того, как светлеет лицо государя. О чем-то глубоко задумался, время от времени косясь то на купель, почти до краев наполненную святой водой с самого Афона (да и сам он ее на всякий случай дополнительно освятил), то на царя, чьи морщинки разглаживались прямо на его глазах. А потом медленно, осторожно, и словно бы с опаской посетовал:

- Нога что-то разболелось... Видать, сызнова к дождю. Руки у тебя легкие, отроче, не поможешь ли?

Детская рука почти невесомо легла на правое колено. Кстати, и в самом деле вечно ноющее слабой болью - возраст, будь он неладен, возраст!.. А рука немного полежала и убралась, забрав с собой застарелую ломоту. Владычный митрополит встал, немного походил, в растерянности потыкал пальцами в лист, вглядываясь, и в упор не видя все его странные значки и сокращения.

- Давно ли ты можешь целить наложением рук, отрок?

Иерарх следил только за наследником, а посему упустил из вида, как переменилось лицо его царственного отца.

- С тех пор как умер и воскрес, владыко.

Тут уж лицо переменилось и у изрядно умудренного жизнью Макария, вдобавок они с великим князем синхронно перекрестились.

- Когда же это?.. Гхм.

Архипастырю душ православных внезапно вспомнилось, как старший из царевичей угасал в Александровской слободе, его худенькое тельце и землистый цвет лица.

- Отчего же таил в себе столь великий дар?

- А я не хочу никого целить, кроме родной крови. Поэтому, владыко, боль твоя со временем вернется.

Оценив неожиданно жесткий изгиб юных губ сына (а владыке отчего-то померещилось, что у юного отрока из глаз на миг проглянул его ровесник), в разговор вмешался отец. Вполне уже отошедший от новости касательно того, что у него в семье растет будущий высокочтимый святой - пусть в отдаленной, но все же вполне вероятной перспективе.

- Это знак благоволения Господня! Благодарственный молебен!..

- Не стоит торопиться, государь.

Без всякого почтения прервав великого князя, митрополит ласково, но в то же время быстро выпроводил юного наследника из своих покоев. Два высших лица государства Московского помолчали - один успокаиваясь и отгоняя прочь радостное возбуждение и гордость, а второй борясь с собственной растерянностью и обдумывая дальнейшие шаги. Как оказалось, мысли у царя и митрополита шли по схожим дорожкам:

- Надобно Митеньку в Кирилло-Белозерскую обитель...

- К святому старцу Зосиме, что тако же осенен благодатью лечить человецев простым наложением рук. Там и воссияет истина, не желанием нашим, но волею Его!

В покоях вновь сгустилась тишина.

***

В поездку по святым местам царевич Димитрий Иоаннович выехал (вернее, выплыл, по Волге-матушке) тихо и скромно: всего лишь полсотни дворцовых стражей охраны, личная челядинка, боярин Канышев, двое подьячих Бронного и Земского приказов (дабы не прекращать учение наследника государственным делам) и комнатный боярин митрополита Макария. Еще было несколько слуг и повар, а в последний момент в распоряжение скромного путешественника откомандировали стольника из тех, что помоложе. Ах да!.. Недавно появившийся подручник наследника Михайло Салтыков тоже плыл - и надо было видеть, какими завидущими, или даже откровенно злыми глазами провожали его остающиеся в Москве родовитые отроки. Да и отцы их тоже, время от времени, нехорошо так поглядывали на оружничего, умудрившегося в обход более знатных бояр да князей пристроить своего отпрыска в ближний круг будущего государя. Сам же путь в неполных шестнадцать дней для Дмитрия пролетел быстро и незаметно: упражнения в лучной стрельбе, с саблей и особенно рогатинкой, к которой у него оказался природный талант; редкие уроки верховой езды во время коротких остановок на берегу, общество словоохотливых подьячих... А перед тем как заснуть, он за три-четыре часа полностью выматывал и "осушал" средоточие, по капельке, по чуть-чуть развивая и усиливая свои силы - а вместе с ними и возможности. Красота!..