Классики и психиатры - Ирина Сироткина

В отличие от отца, Николай Осипов никогда не служил в земстве. По собственному признанию, в молодости он политикой не интересовался, «много танцевал и мало работал». В студенческие годы был «белоподкладочником» — щеголял шинелью с бобровым воротником на белой шелковой подкладке и позже в своих политических симпатиях не заходил левее «октябристов» — партии крупных землевладельцев и буржуазии. Окончив гимназию с золотой медалью, он без труда поступил в Московский университет. Однако в 1899 году Осипов оказался замешан в студенческую забастовку, которая, начавшись в Петербурге, докатилась до Москвы. Без его ведома (на митинге он не был) однокурсники избрали Осипова в забастовочный комитет. Он был арестован и провел в тюрьме несколько дней. Выйдя с «волчьим билетом», он потерял возможность продолжать образование в России и уехал учиться за границу — в университеты Бонна, Берна, Цюриха и Базеля. В Швейцарии его опекал друг и соратник отца по санитарной инспекции Фридрих — или Федор Федорович, как его называли в России — Эрисман. Женатый на русской, — Надежде Сусловой, первой в мире женщине, получившей степень доктора медицины, Эрисман приехал с ней в Россию и стал здесь одним из основателей социальной гигиены. Покидая Россию не по своей воле, Эрисман написал обращение к «молодым друзьям» — студентам-медикам, призывая остерегаться «червя меркантилизма» и держать «высоко знамя альтруизма, знамя любви к науке и к ближнему»33. Посылая сына к такому наставнику, Евграф Осипов мог быть спокоен.

Получив в 1903 году в Базельском университете степень доктора медицины, Осипов вернулся в Россию и поступил прозектором, или лаборантом, на кафедру гистологии Московского университета. Профессор этой кафедры В.П. Карпов был сторонником витализма, автором философского труда «Основные черты органического понимания природы» (1913). Он стал для Осипова учителем и другом, развивал склонность молодого медика к философствованию. Под влиянием Карпова Осипов начал писать «Органическую философию природы», работу над которой продолжал всю жизнь.

Начав свою карьеру как исследователь, он хотел заниматься и врачебной практикой, в том числе и потому, что после смерти отца требовалось зарабатывать на жизнь. По российским законам, выпускникам иностранных университетов для поступления на государственную службу необходимо было получить дипломы российского образца. Однако во время войны с Японией в 1904–1905 годах для врачей было сделано исключение: взамен тех, кто был послан на фронт, на должность временно зачисляли и выпускников западных вузов. В 1904 году Н.Н. Баженов возглавил Преображенскую больницу и пригласил туда Осипова, с чьим отцом он был хорошо знаком. Здесь Николай получил первый опыт психиатрии и стал подумывать о том, чтобы полностью посвятить себя практической медицине. На его выбор оказала влияние и болезнь матери, которая лечилась от «истеро-ипохондрии» у докторов Парижа, Берлина, Петербурга и Москвы34.

После окончания войны медицинский департамент возобновил свое требование отечественного диплома, и Осипову пришлось оставить Преображенскую больницу. Баженов пригласил его ординатором в свою частную клинику, а также рекомендовал В.П. Сербскому, директору Психиатрической клиники Московского университета. В начале своей карьеры Сербский работал в земской психиатрической больнице, а в 1901 году, после смерти профессора психиатрии С.С. Корсакова, принял заведование клиникой. Либерал по своим убеждениям, во время событий 1905 года Сербский не остался в стороне. Он не допустил обыска в клинике во время полицейских облав в больницах и выступил с протестом против действий властей, когда в тюрьме покончил с собой политический заключенный — его бывший пациент35.

Но младший персонал клиники был еще радикальнее своего заведующего и решил устроить революцию в стенах собственного заведения. Младшие врачи потребовали «демократизировать» клинику и ввести «коллегиальное управление» с участием санитаров и технических работников. Сербский активно протестовал, заявив, что это приведет к некомпетентному руководству и в конечном счете разрушению клиники. Сторонникам «демократизации» пришлось уйти, и в опустевшей клинике Осипову легко было получить место ассистента — заместителя главного врача.

Этот конфликт имел и научную подоплеку36. Сербский был убежденным сторонником традиционного симптоматологичес-кого подхода в психиатрии, а младшие врачи клиники — А.Н. Бернштейн (1870–1922), С.А. Суханов (1867–1916) и П.Б. Ганнушкин (1875–1933) — столь же убежденными последователями нового направления, предложенного немецким психиатром Эмилем Крепелином. Свой подход Крепелин назвал нозологическим: в нем болезни различались и классифицировались не по симптомам, а на основе их причин, течения и исхода. Крепелин пересмотрел существующие классификации и, в частности, ввел новую категорию — раннее слабоумие, dementia ргаесох, — с чем Сербский особенно не соглашался.

Этот конфликт усилил разделение российских психиатров на крепелинистов и тех, кто по-прежнему придерживался традиционного подхода, сформировавшегося во французской психиатрии. Покинувшие клинику крепелинисты сплотились вокруг журнала «Современная психиатрия», который издавал Ганнушкин со своими единомышленниками. В то время как крепелинисты искали «психологических формул» душевных болезней, франко-ориентированных врачей больше интересовали новые подходы к лечению — в том числе психотерапия. Осипов при поддержке Сербского открыл в клинике амбулаторию для приходящих клиентов, в которой практиковал с помощью психотерапии. За пять лет, до того момента, когда Осипову пришлось оставить клинику, он принял здесь сотни пациентов-«невротиков»37.

Конфликт с крепелинистами, с одной стороны, помог карьерному росту Осипова, а с другой — осложнил его отношения с коллегами. Осипов даже опасался, что его научный доклад на 10-м Пироговском съезде в 1906 году будет освистан более радикальными коллегами. Однако пребывание и его самого, и Сербского в медицинском истеблишменте не стало продолжительным. В 1911 году министр образования JI.A. Кас-со, в ответ на студенческую забастовку, приказал исключить из университета несколько сот студентов. Многие профессора, включая Сербского, объявили, что, если ректор подчинится приказу, они подадут в отставку. По воспоминаниям Осипова, остановив его в коридоре клиники, Сербский сказал: «Ну, вотс! Передаю вам клинику. Я больше не приду». Однако Осипов, как и почта все другие доктора клиники, также подал в отставку — созданный земскими врачами этос еще не был забыт38.

Чем дальше в прошлое уходил феномен земской медицины, тем большую ценность он получал в глазах молодого поколения. Но и вокруг других врачей, организовывавших психиатрическую помощь не только в земствах, складывалась особая аура. В особенности это относилось к Корсакову, чья ранняя смерть в 1900 году погрузила всех в траур. Осипов был членом мемориального комитета и тем самым участвовал в создании легенды о «героическом» периоде институционализации российской психиатрии. Он отдал должное не только Корсакову, но и его ученикам Баженову и Сербскому: «Блестяще образованный, исключительно остроумный, светский человек [Баженов], тем не менее, едет в провинцию и становится одним из первых, психиатров-отцов, психиатров-героев». Так же поступает и Сербский. Осипову было особенно дорого воспоминание, объединявшее его учителя психиатрии Сербского и учителя жизни Льва Толстого: психиатр откликнулся на смерть писателя лекцией о нем и поехал на похороны в Ясную Поляну с венком от клиники39.

Осипов унаследовал у поколения «отцов» скорее их этику, чем сциентизм. В психиатрии его привлекала прежде всего ее философская сторона — «неразгаданность проблемы души и проблемы человека вообще»40. От гистологии он через психиатрию сдвинулся к изучению неврозов и личности. Коллеги смотрели на Осипова как на одного из наиболее философски ориентированных врачей, любящего порассуждать о вопросах теории познания и психологического исследования. Особенно близки оказались ему взгляды неокантианцев — Вильгельма Дильтея, Вильгельма Виндельбандта и Генриха Риккерта. В 1884 году, когда естественно-научная психология была на подъеме, а лаборатория Вильгельма Вундта в Лейпциге стала местом паломничества исследователей со всего мира, Дильтей в Берлине произнес инаугурационную речь на тему «Идея описательной и аналитической психологии». Критикуя экспериментальную психологию за подражание естественным наукам и сведение психики к физиологическим процессам, он проводил фундаментальное различие между естественными науками, Naturwissenschaften, и науками о человеческом духе — Geisteswissenschaften. Объекты последних — значения, ценности, чувства и их системы, — по мнению Дильтея, кардинально отличаются от объектов естественных наук и требуют иных методов изучения. В отличие от обобщающего подхода естественных наук, науки о человеке пользовались главным образом индивидуализурующим методом. По словам Риккерта, «взятая в отношении общего, реальность становится природой, взятая в отношении индивидуального, она становится историей»41. История и другие индивидуализирующие — идеографические — дисциплины ставили в центр внимания то, что наиболее важно для человеческой идентичности, — цель, ценность, смысл.