Алеет восток - Савин Влад

А поскольку у нас был капитализм, то читатель покупал то, что ему было интересно, а не то, что всячески поддерживала ненавидимая большинством власть. И частное книгоиздательство издавало авторов, которых будут покупать — а не тех, которых нельзя продать. Поэтому бывшие члены Союза Писателей, ставшие профессиональными антикоммунистами и русофобами, практически перестали издаваться — они не были нужны; а любители-патриоты как раз заполнили своими книгами полки в магазинах и домашних библиотеках.

Причем официальные писатели, за редкими исключениями, стали неинтересны народу отнюдь не в 90-е годы! Я слышал от отца, что и в 70-е, и в 80-е годы книжные магазины были буквально завалены книгами официозных авторов, которые никто не брал и их продавали «в нагрузку» к Пикулю или Дюма, чтобы магазин мог выполнить план по продажам. И это в то время, когда люди буквально охотились за хорошими книгами, переплачивая книжным спекулянтам по две-три цены.

— Ты хочешь сказать, что этот процесс следует запустить уже в наше время — утвердительно сказала я, прикидывая открывающиеся возможности.

— Да — согласился Михаил Петрович — надо прекратить попытки купить лояльность всей этой антисоветской и антирусской богемы, поскольку прав наш народ, «как волка не корми, он все в лес глядит». Да и не купишь настоящую верность за деньги и привилегии! А вот если вся эта публика станет из уважаемых и обеспеченных — нищими, никому не интересными маргиналами, «варящимися в собственном соку» — и, на контрасте, рядом будут известные и уважаемые, зарабатывающие большие деньги своим литературным трудом Злотниковы и Михеевы нашего времени, наверняка ведь есть такие, просто сейчас у них нет никаких возможностей издаться, вот это будет для богемы куда страшнее, чем любые административные меры по борьбе с тунеядством. Что, при толковом проведении данной операции, станет смертельным ударом по западничеству в нашей стране, поскольку формулировать идеологию для народа будут настоящие патриоты — не станет раскола между официальной идеологией, в верности которой клялись на собраниях и митингах, и реальным неверием в нее, надо сказать, обоснованным — слишком уж расходились слова и дела. А постепенно так и ликвидируем раскол между народом и его получившей высшее образование частью, называемой интеллигенцией.

— А как делать практически? — спросила я.

— До Интернета, в советское время были литературные кружки, клубы любителей фантастики — наверно, изначально надо опираться на них — задумчиво ответил муж — ну, а как это сделать технически, не представляю — я все же моряк, а не министр культуры.

— Спасибо, Миша — я поблагодарила мужа. Затем мы поцеловались, ну а что было дальше, публике неинтересно.

Через месяц, проработав технические и организационные моменты, я докладывала товарищу Сталину.

— Очень хорошо, товарищ Лазарева — одобрил он меня — как Вы считаете, почему я в свое время потратил столько времени и сил на организацию всех этих Союзов — писателей, кинематографистов, художников? Или Вы думаете, что товарищ Сталин не знает им настоящую цену?

Я задумалась — конечно, я знала бессмертное высказывание, «других писателей у нас для Вас нет!», но и без того я понимала, что товарищ Сталин и иллюзии по поводу нашей творческой интеллигенции существуют, говоря языком геометрии, в непересекающихся плоскостях.

— Тогда все висело на волоске — твердо сказала я, глядя Вождю в глаза — и надо было обеспечить приемлемый уровень контроля за всей этой публикой — в противном случае, вал антисоветской пропаганды мог стать той самой 'последней соломинкой'.

— Верно, товарищ Лазарева — согласился Сталин. Сейчас, конечно, все не так тяжело, как тогда — но всплеск антисоветчины нам и сейчас не нужен. Кроме того, не все там шваль, есть и вполне советские люди, и искренне заблуждающиеся, но подхваченные общим потоком. Есть мнение, что от них может быть большая польза Советскому Союзу — но их надо привлечь на нашу сторону. Так что Вы скажете?

— План надо переделывать и дополнять — доложила я — надо будет все делать постепенно и незаметно, чтобы не встревожить эту публику раньше времени; одновременно надо будет приложить все усилия, чтобы сделать нашими союзниками действительно талантливых людей.

— Вы когда-нибудь встречались с волками? — спросил Вождь — мне, в сибирской ссылке, доводилось. Знаете, товарищ Лазарева, волчья стая никогда не бросается на добычу сломя голову — волки всегда умело обкладывают жертву, так, чтобы она и сбежать не смогла, и возможностей для сопротивления у нее было как можно меньше.

— Спасибо, товарищ Сталин, я все поняла — искренне поблагодарила я.

— Это хорошо — ну что же, работайте — отпустил меня Вождь.

Это и стало в последующие годы, пожалуй, самым важным направлением моей работы. Было и другое — чем я занималась эти пять лет после Победы, во время, свободное от воспитания Владика, а затем и Илюшки — но все же, главным направлением была идеология и пропаганда. То, что оказалось самым слабым в иной реальности — когда мы сумели обезопаситься от прямой военной агрессии капитализма, в целом обеспечивали достаточный жизненный уровень населения. Но не сумели сохранить идеалы, иронизируя, «а что, кто-то хочет их у нас отнять?» (тварь по имени Жванецкий, ненавижу!). Вот только расстрелами страну не спасешь, это как в Китае выйдет со всякими там культурными революциями. Гораздо полезнее, противника на свою сторону перетащить. Чем я и занималась сейчас — Лев Николаевич, считай, уже готов, Анна Андреевна почти, Корней Иванович всерьез заинтересован. А вот у его дочки «душа поэта» (или что там ее заменяет) не вынесла, сорвалась!

— И пусть! — вдруг кричит женщина с дивана — можно ведь уехать, куда-нибудь в деревню. Где не будут бомбить. А после, вернуться уже когда установится новая власть, новый порядок! Да умрут многие — но остальные будут жить уже при свободе!

— Лида! — кричит в ответ Корней Иванович — замолчи!

— Да как вы не понимаете! — еще громче кричит Лидочка Чуковская — вы что, не видите, большевики, это не шариковы и швондеры, это такие, как вот эта! Они — сами не упадут, не сгниют, не дождемся! Мы упустили шанс в эту войну — остается лишь ждать следующей! Да, будет страшно — но другого выхода нет! Или нас вразумят, или так и будем жить в этой вонючей совковой яме! Вздрагивая от каждого шороха. А мне уже все равно, что на лесоповале, что здесь — одинаково, тюрьма, несвобода!

Она смотрит на меня с презрением. Затем декламирует:

Подумаешь, опять спасли Россию?

А может, лучше было — не спасать?

Реакция Льва Николаевича на такое предсказуема просто со стопроцентной точностью — его просто перекашивает в брезгливой гримасе. Что же, это не удивительно — он достойный сын своего отца, дворянин в изначальном значении этого понятия, воин и патриот Отечества, для него это вопрос чести, независимо от отношения к власти. Но, с большим удовлетворением я подмечаю боковым зрением брезгливую гримасу и на лице Анны Андреевны — как-никак, она дочь и сестра офицеров Русского Императорского Флота, супруга офицера Императорской Армии, мать моряка советского ВМФ — ох, зря Лидочка оскорбила страну, которой служили мужчины рода Ахматовой, такого ей Поэтесса не простит!

— Простите, Лидия Корнеевна — следует ли понимать Вас так, что Вы отказываете нашей Родине в праве на выбор своего пути? — с ледяной вежливостью спрашиваю я.

— Да! — даже не кричит, а орет доченька — зато мы будем свободны! Войти в мировую цивилизацию, пусть даже пока на самую низшую ступень — все лучше, чем здесь, в тюрьме, в навозе гнить!

— Я даже не буду тратить время на то, чтобы доказывать тот очевидный факт, что желаемая Вами свобода является свободой полицая при фашистских оккупантах. Полагаю, присутствующим это очевидно? Но скажите, как назвать того, кто не может создать ничего своего, а, лишь повторяет чужие мысли? — я столь же вежлива, но льдом в моем голосе можно насмерть замораживать птиц на лету — Анна Андреевна, вот как что бы вы сказали про такого писателя или мыслителя?

Во взгляде Писателя, обращенном на меня, сейчас только первобытный ужас — его можно понять, доченька уже наговорила себе на срок (или на психушку, как Даниил Хармс). А сама она смотрит на меня, как баран на новые ворота, явно не понимая ни подтекста вопроса, ни смысла, зачем я его задала.

— Полагаю, Анна Петровна, ответ на Ваш вопрос очевиден: это бездарность — пожимает плечами Ахматова, в отличие от Чуковской все прекрасно понявшая, но решившая не упустить случай поставить на место забывшуюся гостью.

— Благодарю Вас, Анна Андреевна, вы разрешили мои сомнения — благодарно улыбаюсь я Ахматовой — насколько мне известно, идея 'Чтобы нация умная завоевала нацию глупую-с' не оригинальна с тех пор, как Достоевский ее в уста лакею Смердякову вложил. Не пойму лишь, отчего эта омерзительная фигура такое желание себе подражать вызывает, причем у людей, кто сами себя называют совестью нации и умом? А что касается права России на свой путь, то его признает Тойнби, автор цивилизационной теории, сформулировавший принцип «Цивилизация есть ответ на вызов», выделивший Россию в отдельную самобытную цивилизацию. Если попросту — то мы и не Запад и не Восток. Мы — Север, равно отличаемся и от тех, и от других,