Алеет восток - Савин Влад

— Такого «приобщения» нас к свободе от них вы хотите? — продолжаю я — а после они будут ждать, что мы сдадимся, примем их условия, и тогда они скажут, окей, мы вас немного побомбили, но это для вашего же блага, а теперь можете взять у нас кредит, на восстановление разрушенного, конечно, под проценты, ведь война должна быть еще и прибыльным делом. И будут искренне недоумевать, за что мы их не любим. А теперь скажите, кто тогда есть те, кто отделяют нас от этого кошмара — пилоты истребителей ПВО, солдаты на зенитных батареях, операторы радиолокационных станций? Да просто, те ребята, что служат сейчас в нашей армии и на флоте — ведь это лишь благодаря им, из страха ответного удара, на нас не решаются напасть. Не являются ли они, именно в данном вопросе, абсолютным и безусловным Добром, поскольку защищают нас от смерти? Или вы не согласны, что жизнь нашей страны, нашего народа, это безусловное благо, не подлежащее сомнению?

Молчат. Против такого — возразить не смеют. Женщина с дивана, кажется, что-то хочет — но не решается.

— То есть, в данном случае, те, кто защищает свой народ от физического уничтожения, являются несомненным Добром — вернулась я к тону академического доклада — а, те, кто планирует желают уничтожить значительную его части, независимо от того, чем это обоснуют, являются столь же несомненным Злом. Впрочем, вы можете и слова Достоевского о недопустимости слезинки ребенка вспомнить, если вам это ближе.

Писатель молча склонил голову, признавая мою победу в дискуссии — что же, умен был Корней Иванович, умен и порядочен, это я знала давно, работая с оперативной информацией по творческой интеллигенции. Не знал он, что еще осенью сорок пятого товарищ Сталин спросил у меня:

— Товарищ Лазарева, как Вы считаете, почему интеллигенция сыграла такую роль в развале Советского Союза? Даже действуя во вред себе — ведь большинство из них, лишились очень многого, будучи отброшены в бедность и нищету, не так ли?

Я честно ответила, что не знаю. Товарищ Сталин добродушно хмыкнул в усы, и посоветовал мне подумать. Удивительно, но ответ мне подсказал тот, кто никогда не занимался идеологией — и даже, как мне до того казалось, смотрел на это с легким презрением. Утром, когда мы, как обычно, гуляли с Владиком, мой Адмирал спросил — солнышко, что тебя беспокоит, ты везешь коляску, а смотришь напряженно перед собой, и даже не заметила, что у тебя зонтик вывернуло, промокнешь же? А услышав о причине, улыбнулся и сказал, что подумает — а вечером того же дня, когда он вернулся со службы, у нас был разговор:

— Итак, солнышко — ой, как мне приятно, когда наедине он так меня называет! — начнем с самого начала. До Петра безусловным эталоном для всех, от царя и бояр, до последних холопов, была «Святая Русь», как тогда было принято говорить. Были конечно и не верящие — но в глазах всех, и собственных тоже, они были смутьянами, отринувшими святое, ради «пить, гулять сегодня, а после хоть в ад к чертям». Реформы Петра — не будем сейчас говорить об их полезности, что России был нужен флот, регулярная армия, государственный аппарат, Петербург, и земля, на которой он стоит — привели еще и к расколу нации: для верхушки был введен эталон 'Европа'. Если прежде и царь и крестьянин принадлежали к одной культуре, носили одежду одного стиля (разница была лишь в качестве), слушали одну и ту же музыку, и вообще, имели в принципе одинаковое мировоззрение — то теперь все стало не так. Читал где-то, что сам Петр говорил, «Европа будет нужна нам еще сколько-то лет, а после мы повернемся к ней задом» — но поскольку он умер до того, как успел хоть что-то предпринять, его намерения роли не играют. А в итоге, элита Российской Империи стала культурным компрадором Запада — почти как африканские царьки, которые после европейских подачек начинали смотреть на своих подданных как на немытых дикарей еще больше, чем сами колонизаторы. Пушкин верно заметил — правительство является единственным европейцем в России! Когда в XIX веке сформировалась русская интеллигенция, она приняла роль европейских просветителей среди русских туземцев, мессианство как сверхзадачу, цель и смысл своего существования. При этом стараясь так, что обгоняли самих европейцев — был тогда в России идеал «европейски образованного человека», обучавшегося в европейских университетах, знавшего всю их философию и литературу, свободно говорящего на нескольких языках — при том, что в самой Европе подобное встречалось чрезвычайно редко, ну не нужны английскому буржуа или французскому рантье Гегель с Кантом, а также языки соседей — про пролетариат и крестьянство, составляющие подавляющее большинство населения, вообще молчу! Кстати, солнышко, ты бы вполне под эту категорию подошла — говоришь по-немецки, по-английски, теперь и по-итальянски, высоко образована, с той культурой знакома, хотя бы от Лючии.

— Да что вы, сговорились! — воскликнула я — Лючия меня истинной дворянкой считает, теперь ты. А у меня голубой крови в предках не было никогда!

— «Голубая кровь» это уже вырождение — заметил Михаил Петрович — когда начинается, «наши предки Рим спасли», и «кухаркины дети», значит верхушка уже не уверена что они лучшие, и спасается за щитами запретов. Но продолжим — именно этим, по моему глубокому убеждению, и объясняются все выверты нашей интеллигенции, несовместимые и с логикой, и с ее собственными интересами. А также и разрыв в убеждениях между технической и гуманитарной интеллигенцией — первые, особенно в советское время, сумели многого добиться своими силами, так что Запад для них светочем был в гораздо меньшей степени. Факт, что не царское правительство, а «прогрессивные интеллегенты, совесть нации» жестоко травили Лескова и Достоевского — не за политику, а за то, что те посмели быть не русскими европейцами, а именно русскими писателями! Кстати, этим объясняется и парадоксальная, на первый взгляд, дружба бывшего каторжника и революционера Достоевского с идеологом самодержавного консерватизма Победоносцевым — они оба понимали необходимость восстановления ментального единства нации, того что Петр расколол, да так и не склеил. Именно Россия как абсолютная ценность была для них точкой отсчета в системе координат!

— Так задача состоит в восстановлении общего восприятия нашей Родины как высшей ценности? — уточнила я.

— Именно так — кивнул мой муж — в нашей истории товарищ Сталин после войны начал кампанию по борьбе с низкопоклонством перед Западом, она была свернута после его смерти; да и вроде, особых успехов, фактических, а не формальных, достичь не удалось. Подозреваю, что их и невозможно было достичь кавалерийским наскоком — переломить сложившуюся за два с половиной столетия традицию быстро никак нельзя. А только посредством другой традиции, и, никак иначе!

— Так ведь у нас всячески поощряется патриотизм в искусстве! — воскликнула я — хорошие, правильные книги, фильмы, музыка! Про Ушакова, Суворова сняли, про подвиг «Варяга», и за книгу «Порт-Артур» Степанов Сталинскую премию получил. А про минувшую войну уже сколько, а будет еще… И про послевоенное — вот только не пойму, чем товарищу Сталину «Высота» не понравилась, что он так и не позволил на экран выпустить, велел переделать? С формулировкой, «у вас ходячие плакаты вышли, говорящие исключительно лозунгами, вместо живых людей». А сценарий переписали, так резолюция, «а теперь сплошная чернуха, чему этот фильм учить будет — матом ругаться, водку пить, и с девушками грубо обращаться?». Уж проще тогда было в оригинале показать — так Пономаренко мне сказал, что решено было на этом примере сделать эксперимент, вот сможем сами по той же идее и лучше? А пока — не вышло никак!

— Я несколько иное имел в виду — ответил Михаил Петрович — вот ты рассказывала, что на досуге столько нашей фантастики прочла. А скажи, что общего у разных авторов, пишущих в жанре альтернативной истории?

Я задумалась — авторы были весьма разными и по стилю, и по уровню добротности своих произведений, и по своим взглядам. Но мой Адмирал умел задавать интересные вопросы — так что же общего может быть у несомненно «белых» Лысака и Звягинцева (ох, как я и смеялась, и плеваться хотелось, читая про идеализированный белый Крым, или Троцкого-государственника!), и столь же явно «красных» Конюшевского и Буркатовского? А ведь понятно!

— Они все, патриоты России! — выдохнула я — что монархист Злотников, что сталинист Конюшевский совершенно солидарны в главном — наша Родина, наш народ лучше всех! У них у всех это ключевой момент во всех книгах!

— Именно так, Аня, ты совершенно права — согласился Михаил Петрович — но есть еще одно, что ты упустила. Они все — не профессиональные писатели. Офицер внутренних войск Злотников, капитан дальнего плавания Лысак, врач Звягинцев, инженер-буровик Михеев, учитель химии Коротин, промышленный альпинист Конюшевский — кто угодно, но ни одного члена Союза Писателей. И это началось где-то с середины-конца девяностых — профессиональные писатели «выкорчевывали из себя совок», отказывали России в праве на что-то большее, чем придаток Запада, а любители литературного творчества формулировали в своих книгах национальную идею «Мы — лучшие в мире, лучшие во всем! И мы обязательно возродим нашу страну! Тем, кто встанет у нас на пути, не позавидуют даже грешники в адских котлах!».