Шишкин лес - Александр Червинский

В обшарпанной дежурке отделения милиции обычный ночной улов — два прилично одетых пьяных и стайка девиц, из новеньких, неопытные. Пьяные хорохорятся. Девицы жалобно скулят. У ментов усталые деловые лица.

— Товарищи, разрешите мне п-п-позвонить домой, — просит Степа.

Его не слушают.

— Посади его в КПЗ. За ним приедут, — говорит дежурному доставивший Степу гаишник.

— Не могу. Там все забито, — говорит дежурный. — Видишь — в коридоре народ держу.

— Договор был — в КПЗ.

Девицы хнычут. Интеллигентные пьяные, узнав Степу, оживленно перешептываются.

— Я ж говорю тебе, оба обезьянника заняты, — говорит дежурный.

— Один освободи.

— Не могу. Один ФСК курирует, другой — мэрия.

— Там сейчас кто?

— В одном Кавказ, в другом — Украина.

— Так подсади к Украине.

— К бабам?

Московский втолковывает ему что-то, понизив голос.

Степа, оглушенный содержимым фляжки, уже с трудом стоит на ногах. Молодой пьяный вскакивает, уступая ему место на деревянном диване.

— Сп-п-пасибо.

Садится рядом с пожилым пьяным и закрывает глаза.

Из глубины коридора, где расположены камеры, мужской гортанный голос кричит на высокой ноте одно и то же:

— Ара, пагаварим, а? Ара, а? Пагаварим, ара!.. Пагаварить хочу! А? Ара, пагаварим, а?

Переговоры московского гаишника и дежурного затягиваются.

— Пардон, это все-таки вы или не вы? — Пожилой пьяный решается завязать со Степой беседу.

Степа молчит.

— Вы. Точно вы. Степан Николкин. Как это у вас в книжке сказано? «Это наша история, и другой у нас нет». Мудрые ваши слова.

Степа уже не слышит. Он спит.

Солнце светит сквозь решетку. Степа просыпается. Он лежит на полу. Рядом с ним лежит на полу полная, домашнего вида тетка. Смотрит на Степу восторженно.

— Добренького вам утречка.

— Здравствуйте, — слабым голосом отвечает мой папа.

— Вы ж писатель Николкин? Степан Сергеевич?

— Да.

— Так я вас по журналам сразу узнала! Степа замечает, что он укрыт женским пуховым платком.

— Это мой платок, Степан Сергеевич. Меня зовут Марина. Теперь вы будете пахнуть моими духами. Даже не думала, шо когда-нибудь с вами прямо вот так.

Камера женская. Расположена она в полуподвале. В углу унитаз и раковина.

— Ой, — говорит Марина, — я с вашего творчества всегда так хохочу.

Взрослый папа-пеликанЛовит рыбу и — в карман,А сыночек-пеликанчикЛовит рыбку и — в карманчик.

Ой, это ж так хорошо у вас написано. Как будто про людей.

— Это, деточка, не мои стихи, — тихо говорит Степа. — Их Агния Б-б-барто сочинила.

— Да шо вы? — удивляется Марина.

— Я н-написал «Тетю Полю», — говорит Степа.

— Ну вот! Я ж и говорю! — Марина ласково гладит Степу по рукаву. — Надо же. Живой писатель. Ну шо вы на меня так смотрите? Вы хотите в туалет.

— Да, — признается Степа.

— Так шо вы стесняетесь? Девчата не будут смотреть. А я вас загорожу.

Степа задумчиво стоит над унитазом. Марина, стоя к Степе спиной, загораживает его развернутым платком.

Обитательницы камеры, полдюжины молодых женщин, толпятся у окна и внимательно наблюдают происходящее на улице.

Из окна видна возбужденная толпа у входа в бакалейный магазин напротив. Люди пытаются прорваться в магазин. Другие люди, уже нагруженные покупками, наоборот, не могут из него выбраться.

— Ужас, шо делается, — говорит глядящая в окно девушка. — Прямо как при Союзе.

— А я как раз вчера усе доллары на рубли сменяла, — говорит вторая девушка. — Хотела своим пэрэвести. А чого теперь им пэрэводить?

— Это чего они, сволочи, с народом делают! — ужасается третья.

Слышен звон стекла. В магазине разбили витрину.

Девушки у окна камеры вздыхают и охают.

— Что там п-п-происходит? — Степа тоже смотрит в окно.

— Дефолт, Степан Сергеевич, — объясняет Марина. — Шо-то со всеми деньгами случилось. Пока мы тут сидим, а в банках все зараз пропало. У кого шо было — все пропало. У вас шо-то было?

— Было, — подумав, отвечает Степа.

— Ну так теперь ничого нет.

— Ара, падайди, пагаварим, а? Пагаварить хочу, ара! — кричит гортанный голос в соседней камере.

Прямо перед окном камеры толпа сбила с ног старуху. У нее рассыпались пакеты. Она ползает по тротуару прямо перед окном, подбирает с асфальта вермишель.

— Люди хоть отовариваются на последние, а мы тут кукуем, — смотрит в окно Марина. — Степан Сергеевич, ну шо это за страна? Угораздило нас с вами тут родиться. Хотя шо я себя сравниваю? Вы ж писатель, такой талант... Вы ж хуже меня переживаете.

Степа смотрит в окно, жует губами.

— Степан Сергеевич, я вам скажу, шо для меня с детства наша литература — это все, — говорит Марина. — А шо у нас есть, кроме литературы? Шо у нас еще есть? Да ничего хорошего. Одни дефолты. Я иной раз думаю: за шо нам Бог послал Пушкина? За шо? Мы его заслужили? Нет. Мы ж свою духовность не ценим. Вот взять вас. Такой человек — и сидит в обезьяннике. А за шо?

Степа молчит.

— Ну, выпили. А я за проституцию, — говорит Марина. — Так это же смешно. Я не понимаю, шо они от нас еще хотят? Мы ж им и так — даем и даем, даем и даем. Я вам, Степан Сергеевич, как писателю, такое могу порассказать, шо у вас волосы застынут в жилах.

Степа молчит.

— Ой, извините, я все болтаю. Я мешаю вам?

— Нет-нет. Н-н-наоборот, — успокаивает ее Степа.

— Но я ж вижу. Вы сейчас шо-то в голове сочиняете, а я все время болтаю. Все. Молчу.

— Нет-нет. Мне с вами, деточка, интересно. Даже очень.

— Да вы шо? Правда?

— Слово чести. И как-то удивительно свободно. Как будто мы не только что встретились, а знакомы давным-д-д-давно.

— Это бывает. Это сродство душ.

— Но со мной т-т-такого обычно не бывает. Я человек замкнутый, — доверительно сообщает мой папа, — с людьми схожусь трудно. А с вами, деточка, мне как-то удивительно легко...

— Ой. Вы хотите встретиться, — понимает его по-своему Марина.

— Нет... Я п-п-просто...

— Степан Сергеевич, возраст не имеет роли.

— Я только хотел бы поговорить с вами п-п-по-дробнее...

— Так без проблем. Выйдем на волю — и хоккей.

— Нет...

— Шо нет?

— К сожалению, п-п-поздно.

— У мужчин не бывает поздно.

— Бывает. Я здесь нахожусь, Мариночка, потому что меня, наверное, сегодня уб-б-бьют.

— Вы так юморите? — настораживается Марина.

— Нет. П-п-просто я отношусь к этому факту ф-ф-философски.

Это правда. Гаишников папа боится, а смерти — нет. Может быть, втайне ему кажется, что он никогда не умрет.

— Степан Сергеевич, ну шо вы такое придумали? — говорит Марина. — Кто вас тут, в милиции, убьет? У них не та зарплата, шоб людей убивать. Они ж с нас живут. Расслабьтесь. Отдыхайте.

— Меня не здесь убьют. Я слышал, что они говорили. За мной сюда кто-то п-п-приедет и увезет.

— Кто?

— Я не знаю.

И в этот момент дверь камеры открывается. На пороге стоит пожилой милиционер, незнакомый, не из вчерашних. Манит Степу пальцем.

Бродячая кошка греется на солнце на крыше гаража. Рядом с кошкой двое ее котят. Третий котенок отправился на экскурсию в узкое пространство между железными коробками гаражей.

Тут стоит машина. Котенок входит под нее. Под машиной лежит приезжий с Камчатки. Прижав плечом к уху мобильник, он привязывает к трубе глушителя пакет с висящими из него проводами.

Котенок трогает провода лапой. Приезжий шикает на него. Котенок улепетывает прочь.

— Зайка, не плачь, — говорит в мобильник человек с Камчатки. — Я не могу, когда ты плачешь... Ну., такая страна, что делать... Переживем...

В трубке мобильника слышны всхлипывания, руки у приезжего дрожат.

— Ну, не психуй, Зая, — говорит он. — Ну, тридцать две штуки пропало. А мы плюнем и забудем. Нет, нет, это не все, что у нас было. Главное осталось — ты и я. А бабки я обратно заработаю. Пара командировок — и заработаю. Только хранить теперь будем в матрасе, да?

Он начинает подсоединять детонатор. Изолента перепуталась, склеилась в комок.

— Да, Зайка... Да, я тут почти кончил... Да...Все... Завтра вылетаю к тебе... Я ужас как тебя хочу...

Руки у него сильно дрожат, когда он распутывает изоленту.

Взрыв.

Кошку с котятами сдуло с крыши гаража, забросило через кирпичную стену на детскую площадку.

За стеной взметнулся клуб пламени и черного дыма.

Ахнуло эхо. Вылетели оконные стекла. Посыпался с неба исковерканный металл. Черной дрянью залепило песочницу, беседку, белье на веревке. Голуби взлетели к небу. Дети запищали. Мамаши заголосили, Побежали прочь с колясками.

Пожилой милиционер привел Степу в дежурку. На деревянном диване пусто. За стойкой сидит уже другой дежурный, не вчерашний. По телевизору показывают медленно говорящего что-то Ельцина.

— За вами приехали, — говорит Степе пожилой милиционер. — Вот здесь распишитесь.

На стойке перед Степой лист бумаги с каким-то неразличимым без очков текстом и ручка.