Шишкин лес - Александр Червинский

Степа кладет мобильник в карман. Лицо у пьяного спящего Коти совершенно детское. Степа жует губами и крестит его.

Папа верит в Бога, как он объясняет, «на всякий случай». Но всех детей и Енуков он крестил. Дочку Зискинда Аню, Машину маму, он крестил в самое неподходящее для этого время.

2

1932 год. Полонский работает у мольберта. Варя тюкает молотком в своей мастерской. Из сада доносятся пронзительные звуки Дашиной скрипки. Двадцатилетний Степа кормит из соски Аню, одновременно развешивая на веревке ее пеленки.

— Ребенка надо к-к-к-крестить, — говорит Степа.

— Зачем крестить? — спрашивает Полонский.

— На всякий случай.

— Что значит «на всякий случай»?

— Может, будет меньше б-б-болеть.

— Я против.

— Вы же не член п-п-партии, — заикается Степа.

— Я не член партии, но идеи коммунистов, Степа, в общем, разумны.

Стук молотка прекращается. Варя прислушивается к разговору. Звуки Дашиной скрипки тоже умолкают.

— А что? — говорит Полонский. — Первый шок прошел, и теперь понятно, что они хотят не уничтожить аристократию, а наоборот — мечтают превратить все человечество в своего рода аристократию. Через широчайшее культурное воспитание масс. Этим и занимается наша семья. Мы — воспитатели масс. И на нас лежит поэтому огромная ответственность. К тому же Даша готовится к международному конкурсу. И за это крещение ее моментально выпрут из консерватории.

— Миша, ты стал болтлив, как Семен Левко, — подает голос Варя.

— Ну крестите! Крестите! — обиженно восклицает Полонский. — Но чтоб никто, не дай Бог, не узнал.

— Ну это п-п-понятно, — соглашается Степа.

Крестить Аню повезли подальше от Москвы, в город Клин. Потом так же вывозили крестить Макса и меня.

Даша, до бровей замотанная деревенским платком, и Степа в надвинутом на глаза треухе сидят на верхней боковой полке общего вагона ночного поезда. Аня спит у Даши на руках. Степа пишет что-то в блокноте.

Снизу поднимаются облака папиросного дыма. Гомон молодых голосов. Во всех проходах комсомольцы и красноармейцы спорят, поют, пляшут и пьют водку, закусывая черным хлебом и огурцами.

Молодой политработник высовывается из толпы и улыбается Даше:

— Вы, товарищи, тоже строить Беломор?

— Нет, — говорит Даша, — мы к родственникам в деревню.

— Жаль. А то давайте! Оформим в один момент. И исчезает в толпе.

— Тебе не стыдно, что мы не едем с ними? — спрашивает Даша у Степы.

— Нет. — Степа что-то быстро пишет в блокноте.

— А мне стыдно и страшно. Мне кажется, что они все знают, куда мы едем.

— Никто этого не знает.

— Что ты пишешь?

— Я пробую писать п-п-прозу. Это рассказ о молодой женщине п-п-по имени Надежда. П-п-про-сто один обыкновенный день жизни обыкновенной советской жены и матери. Про п-п-просто счастливого человека. Интересная идея, да?

— Ну-ну, — пожимает плечами Даша. — И ты можешь работать в таком шуме?

— Знаешь, у меня, наоборот, в экстремальной ситуации очень хорошо работают мозги.

— Станция Троицкая. Стоянка одна минута, — объявляет проводник.

— Приехали, — говорит Даше Степа. — И перестань психовать.

Даша спускается с полки и, с ребенком на руках, протискивается сквозь толпу в тамбур. Степа идет за ней, дописывая на ходу в блокноте слова.

Ночь. Пустой перрон. Поезд, на котором они приехали, удаляется. В темноте еле видны заборы, яблони и избы спящего поселка.

— Ты знаешь, куда идти? — спрашивает Даша.

— Сказали, в конец по ходу поезда. У переезда налево и в гору.

Они идут в конец перрона, но не успевают спуститься с него, как с воем паровозного гудка надвигается и, с бесконечным лязгом железа, начинает мелькать мимо длиннющий товарняк. На площадках вагонов солдаты с винтовками. За решетками крошечных окон мелькают еле различимые лица.

Вдруг слышен тонкий, резкий вскрик, и из одного окошка вылетает нечто крошечное и белое и приземляется на перрон к ногам Степы.

Красные огни последнего вагона проносятся мимо и растворяются во тьме. Опять тишина.

Степа оглядывается и, убедившись, что они на перроне одни, поднимает с асфальта туго смотанную и согнутую углом бумажку.

— Что это было? — Даша испугана.

— Поезд с заключенными, — смотрит вслед товарняку Степа.

В конце перрона фонарь. При тусклом свете его Степа разворачивает трубочку. Это исписанная круглым ученическим почерком тетрадная страничка.

Аня начинает попискивать. Даша укачивает ее. Степа читает.

— Что там? — спрашивает Даша.

— Письмо невесте, — вглядывается в бумажку Степа. — Так и написано: «Дорогая моя невеста Д-д-дарья». Ее зовут так же, как тебя. Я не буду читать письмо. Тут есть адрес, куда отправить.

— И что теперь с этим делать? — говорит Даша. Степа опять оглядывается.

— Нет, никто нас не видел, — говорит Даша.

— Ну, пошли. — Степа кладет письмо в карман. — Наверное, надо купить конверт и марку и отправить.

— Да, конечно, — соглашается Даша.

Они спускаются с платформы и идут через рельсы к поселку

— По штемпелю, наверное, могут узнать, откуда отправлено письмо, — говорит Даша.

— Ну и что?

— Поймут, что его отправили мы.

— Кто п-п-поймет?

— Органы. И нас найдут.

— Как они нас найдут?

— Не знаю. Как они всех находят, — говорит Даша. — Может, лучше здесь его и отправить, а не в Москве.

— Здесь-то нас на почте точно запомнят.

— Ну, я не знаю, — тихо говорит Даша. — Ты понимаешь, что это пособничество? Мало того что мы крестим ребенка...

— Выбросить? — спрашивает Степа и достает записку из кармана.

— Не знаю. Он же теперь надеется.

Улица засыпана осенней листвой, темна и пуста. За заборами лают собаки.

— Я не думаю, что он именно на нас надеется, — говорит Степа. — Он наверняка выбросил несколько таких записок в надежде, что хоть одну подберут и отправят. Не мы — так кто-нибудь отправит.

— Кто отправит?

— Кто-нибудь. Если ты так волнуешься, проще выбросить, — говорит Степа. — Ну? Выбрасываю?

— А совесть? — неуверенно говорит Даша.

— П-п-понимаешь, Дарья, совесть, как и все на свете, имеет определенные размеры, — рассуждает Степа. — Мы сейчас идем крестить ребенка. Мы сегодняшнюю норму совести этим уже как бы отрабатываем.

— Удобная теория, — говорит Даша.

— Ну хорошо, — решает Степа, — я завтра отправлю из Москвы. Там миллионы писем отправляют. Никто не узнает, что его отправили мы.

— Я не знаю, как они находят, но они всех находят, — говорит Даша.

— Я все равно отправлю, — и Степа кладет записку в карман.

— Тихо. За нами кто-то идет, — говорит шепотом Даша.

— Это уже психоз.

— У меня слух лучше, чем у тебя. Там за нами двое идут. Или даже трое.

— Теперь и я слышу.

— Где ты узнавал про этого батюшку?

— У нищего на станции.

— На какой станции?

— В Шишкином Лесу.

— Молодец. Ты понимаешь, что это мог быть вообще не нищий.

— А где я должен был узнавать?

— Теперь уже все равно. Слышишь — догоняют. Они за нами все время следили.

- Так что? Выбрасывать?

— А ты еще не выбросил?

— Нет.

— Чего ты ждешь?

Степа бросает скомканное письмо на обочину, в траву.

— Ты с ума сошел?! — шепчет Даша. — Что ты сделал?!

— Выбросил.

— Ты ж прямо под ноги выбросил. Они же сейчас подберут и поймут, что это мы выбросили.

Степа инстинктивно ускоряет шаги.

— Теперь не беги. Теперь идем так же, как шли.

Дорога поднимается вверх в гору. В конце улицы чуть брезжит рассвет. В темноте на горе проступают очертания церкви.

— Значит, так, — еле слышно говорит Даша. — О записке мы ничего не знаем. Мало ли кто ее бросил. Не мы — и все. А про церковь — ничего страшного за это не будет. В Берлин на конкурс теперь, конечно, меня не пошлют. И черт с ним, с Берлином.

— Ты здесь ни при чем, — шепчет Степа. — Это я тебя потащил.

— Ах, какое благородство! Мало того что ты религиозный мракобес, но ты еще и болван. Ты же детский писатель. Если узнают, что ты крестишь детей, тебя перестанут печатать.

Топот шагов приближается, и их нагоняет двенадцатилетняя девчонка в рваном пальто, ведущая на веревке козу. Девчонка глухонемая. Она радостно мычит, кивает, улыбается Даше и Степе, обгоняет их и уходит вперед.

— Глупо п-п-получилось, — говорит Степа.

— Может, вернемся и п-п-поищем? — предлагает смущенно Даша.

— А ты помнишь, где я ее бросил?

— Нет.

— Значит, не судьба.

— И что теперь будет? — после некоторой паузы спрашивает Даша.

— В каком смысле?

— В смысле, мы теперь с тобой кто? Негодяи?

— Ерунда. Мы очень хорошие люди, — говорит Степа.

— Почему?

— Не знаю. П-просто мне так кажется.

Светает. Древний батюшка отпирает амбарный замок на дверях церкви. Глухонемая девчонка подметает перед крыльцом осенние листья. Коза щиплет траву.

— Деточки, — обращается к Степе и Даше батюшка, — а крестные ваши где же?