Приглашение в зенит (авторский сборник) - Георгий Гуревич

Есть ли альтернатива? Да, есть. И я уполномочен предложить ее от имени группы физических институтов.

В Галактике, помимо отдельных островков, я разумею одинокие звезды (вроде нашего Солнца. — К. К.), помимо архипелагов типа О, ОГ и других, есть еще и материк — Ядро Галактики. Диаметр его — около четырех тысяч световых лет, расстояние от нас до поверхности ядра — такого же порядка, как от О до ОГ. Но в этом материке сосредоточены не десятки миллионов и даже не сотни миллионов, а десятки миллиардов звезд, то есть в тысячу раз больше, чем во всех четырехстах шарах, разбросанных по небу.

Принимаясь за освоение шара ОГ, мы планируем наши заботы на три поколения вперед, освоение Ядра намечает путь на тысячелетия. Покоряя шары, мы рассеиваем нашу культуру по отдельным архипелагам, Ядро же сосредоточит ее, сконцентрирует. Шары будут придерживать науку на сегодняшнем шаровом уровне, Ядро сразу поведет цивилизацию на новый этаж, уже четвертый в истории, если первым считать однопланетный, вторым — односолнечный, третьим — одношаровой. Ныне предстоит творить новую, принципиально новую культуру — галактическую.

Творчество или повторение? Выбирайте!

Закончив речь, Их–Физик поклонился с улыбкой, полной достоинства, даже чуточку самодовольной. Впрочем, я не осуждал его. Можно гордиться, если ты принадлежишь к клану всемогущих волшебников, не только одинокие звезды хватающих с неба, но и целые скопления дюжинами, даже ядра галактические. Десятки миллиардов солнц! Ничего себе размах!

— У кого есть вопросы? — спросил председатель.

Камера оператора скользнула по бакам, стоящим на сцене, остановилась на центральном… я подправил анапод… и ахнул. Дятел собственной персоной! Дорогой мой школьный учитель. То есть, конечно, не сам он, его звездный аналог.

О земном Дятле я рассказывал выше. Великий мастер был докапываться до истины, умел извлекать суть из‑под коры слов, упрямых заблуждений, тупых предрассудков, невежества, невнятности. А если верить анаподу, и тут передо мной извлекатель истины. Вот он клонит голову на плечо, щурит глаз. Интересно, как препарирует Их–Дятел Их–Физика.

— Пожалуй, у меня самого тьма вопросов, — торопится он. — Первый: везде ли физические условия в Ядре совпадают с привычными для нас — жителей Шара? Сумеем ли приспособиться?

— Ядро предоставляет нам громадные возможности, — отвечает Физик быстро. — Внутри там такие же звезды, как в Шаре, можно отобрать среди них наиболее удобные. Но зато какой простор! Мы получим как бы Супершар диаметром в четыре тысячи световых лет, сверхастрономических размеров строительную площадку. Там возможно создать невиданных размеров общество единой культуры. И каких высот оно достигнет, мы, скромные жители одной звездной кучки, даже не можем и вообразить. Разве не стоит потрудиться для такой перспективы?

— Вопрос второй, — вставил Дятел поспешно, словно опасаясь, что его перебьет кто‑нибудь. — Сколько труда все это потребует?

— В проекте есть цифры, — сказал Физик неохотно. — Затраты труда во времени, затраты труда в пространстве, затраты энергии и материалов. Вы хотите, чтобы я зачитывал таблицы?

— Нет, зачитывать не стоит. Это утомительно и не внесет ясности. Но уважаемому собранию для оценки полезно было бы знать порядок цифр. Сейчас у сапиенсов в среднем по Шару четыре часа обязательного труда. Сколько прибавится?

— Не больше, чем при освоении шара ОГ.

— Точнее? От и до?

— Очень большой разброс в цифрах в зависимости от вариантов. — Физик явно уклонялся от прямого ответа. — Легче начинать на поверхности, труднее проникнуть к внутренним звездам. В Ядре десятки миллиардов светил. Есть возможность выбирать самые удобные для жизни.

— Но, вероятно, самые благоприятные для жизни уже заселены. Там могут быть и свои сапиенсы.

— Суперсапиенсы едва ли. Если бы были, давно связались бы с нами.

— А низшие расы вы предлагаете уничтожить? — Это уже не Дятел спрашивает, другой голос. Я бы поручился, что голос Лирика.

— Не передергивайте. Я имел в виду животных, досапиенсов.

— Кто определит: перед вами уженеживотные или ещенесапиенсы?

— Определят специалисты на основе науки.

— Ваша наука столько раз ошибалась. (Ну конечно, Лирик!)

— Это не моя наука, а ваша: астропсихология, астродипломатия.

— Граве, Гилик, где вы? Что такое астродипломатия? У вас и такая наука есть?

— Удивительные пробелы у тебя, Человек. Я же сам астродипломат. И практик, и преподаватель. Веду курс. Кстати, и тебе полезно было бы позаниматься.

— Позаниматься? А я справлюсь, Граве?

АСТРОДИПЛОМАТИЯ

Я — снег.

Пухлой шубой я лежу на пашне, очень белый, белей, чём белье, накрахмаленное и подсиненное, белый с искрой, словно толченым стеклом присыпанный. И, наращивая шубу, на меня бесшумно ложатся невесомые снежинки.

На подоле шубы следы. Уродливые ямки с рубчатыми отпечатками галош. Случайный прохожий с трудом, барахтаясь, выбрался из меня, помял краешек, накидал комьев. А дальше гладь моя нетронута, словно ватман, приколотый к чертежной доске, только лыжни исчертили меня, нанесли двойные линии рейсфедером, ровные–ровные, идеально параллельные, льдисто–голубые днем, сиреневые к вечеру. И рядом с лыжней легли гряды бугорков, шероховатых, уплотненных остриями палок.

Я — снег. Я пахну свежестью и чистотой. Я воздушный, на ощупь холодный, в ладонях становлюсь влажным, слипаюсь в мокроватые комья. Я ноздреватый, а если присмотреться, видишь темную пыль — это хвойные иголки, нанесенные ветром…

— Достаточно. Верю. Вынужден верить, не видел ваших снегов. А теперь ты — дерево.

Я — дерево. Какое? Береза. У меня не кожа, а кора, снизу до коленей грубая, изборожденная трещинами, в которых роются жучки, выше атласно–гладкая, белая с черточками снаружи и с розоватой изнанкой. Я стою на опушке, растопырив ветки, и при каждом порыве ветра кланяюсь, гнусь со стоном и выпрямляюсь охая, как старуха с больной поясницей. На моих пальцах–веточках трепещут ярко–зеленые листья. Каждый из них с зубчатой кромкой и украшен орнаментом жилок. Листьев слишком много, глаз их сливает. Вам видна зеленая масса всех оттенков, золотистая на свету, почти синяя в густой тени. Лишь на крайних веточках различаешь отдельные зеленые кружочки на фоне неба, белесовато–голубого, водянисто–голубого…

— Ничего! Зримо, и деталей вдоволь. Но опять ты выбрал не знакомое мне дерево. Будь огнем, огонь одинаков везде.

Я — огонь. Я пляшу на поленьях, изгибаясь и извиваясь, звонко–оранжевый с синими лентами и желтыми колпачками на каждом языке. В черное небо я бросаю охапки искр, светлых, продолговатых. Я вкусно пахну смолой и горьковатым дымом, дрова подо мной трещат и трескаются, отслаивая седые вуальки. Я огонь. Не подходите, я дышу жаром, от меня горячо глазам, и кожу я колю жгучими иголками. Я обжигаю. Осторожно!