Признания грешницы - Анна Данилова

Ей тринадцать лет, она не так мала и не так глупа, чтобы не понять, что происходит и откуда у этих двух негодяев такая злость на маму. Профессиональный повар мама – ее звали Лиля – практически жила в санатории «Орлиное» вместе с дочкой, они занимали небольшую и очень уютную комнату на втором этаже. Лилия Александровна, как к ней обращались все работники санатория, вставала затемно, чтобы ставить вариться бульон или делать заготовки для будущих завтраков, обедов, полдников и ужинов. И возвращалась из кухни в свою комнату тоже затемно, уставшая, «без ног», как она говорила, но всегда с какими-нибудь вкусными гостинцами в виде пирожков, ватрушек, котлеток. В большой прочной сумке она приносила обязательно банку с кипяченым молоком, кастрюльку с супом или запеканкой, жарким или омлетом. Практически круглый год у них с Лидой была крыша над головой, еда, тепло, поэтому деньги, заработанные в санатории, мама не тратила, а отвозила в город, в банк. Маленькая квартирка в Марксе, которую они сдавали квартиранткам, студенткам музыкального училища, напоминала маме, по ее же словам, счастливое время, когда Лидин отец жил с ними, и находиться в ней ей было тяжело. Отец, инженер (или архитектор, мастер, бригадир, мама всегда путалась, называя его профессию), уехал куда-то очень далеко, когда Лидочке было всего шесть месяцев, и, понятное дело, она никогда его и не видела. Она знала, что он присылал деньги, потому что каждый месяц мама, возвратившись из города, произносила одну и ту же фразу: «Деньгами хочет искупить свою вину…», а потом плакала, тихо и недолго, потому что ей надо было возвращаться в кухню, к своим кастрюлям, котлам, раскаленным плитам.

Догадывалась Лида и о том, что ее мать вместе с подругой, тетей Таей Капустиной, бухгалтером, а заодно – завхозом санатория, подворовывали со склада продукты и продавали. Глубокой ночью мама просыпалась от звонка будильника, который заводила, чтобы не проспать, и, проснувшись, глушила его чуть ли не кулаком, потому что он дребезжал так, что мог перебудить весь этаж. В темноте, не зажигая света, мама переодевалась в заранее приготовленную с вечера одежду и на цыпочках выходила из комнаты. Лида знала, что она сейчас спустится вниз, где встретится с Капустиной, такой же заспанной, с осторожным взглядом, и обе женщины, звеня ключами, откроют сначала кухню, потом спустятся в склад с морозильной камерой и холодильной комнатой, откуда к определенному часу вынесут ящики с неучтенными, умело сэкономленными или просто украденными продуктами: мясом, рыбой, маслом, сахаром, и, конечно, алкоголем.

Их встретят на заднем дворе столовой хорошо проверенные, надежные люди, которые, расплатившись, растворятся в ночи. И на следующее утро, часов в девять-десять, мама снова поедет на служебной машине в город, как бы на рынок, за продуктами «для гостей», то есть за дорогим алкоголем, местными деликатесами (копченой рыбой и свининой, раками) и обязательно заедет в банк, чтобы положить деньги. Это была такая жизнь, какая, в представлении мамы, должна была обеспечить им, брошенным мужчиной слабым женщинам, благополучие и стабильность.

Она не считала себя воровкой, полагала, что то, что они проворачивают за спиной у хозяина санатория Владислава Рыбина, лишь справедливая плата за ее тяжелый труд и преданность.

И так продолжалось до тех пор, пока в санаторий не зачастили племянники Рыбина, братья Герман и Вадим. Поначалу они просто забирались в санаторий, чтобы поживиться тем, что плохо лежит, подбирали остатки еды, которую можно было найти в кухне, что злило маму, однако преступлением она это не считала, а потому покрывала их, как человек, у которого у самого рыльце в пуху. Потом, повзрослев и распробовав алкоголь, братья Рыбины повадились сбивать замки со склада, где потихоньку воровали спиртное.

В ту ночь Рыбины посягнули на приготовленные мамой для продажи коробки с коньяком. Тетя Тая Капустила в ту ночь приболела, затемпературила, и мама должна была провернуть дельце одна. Но коробки были тяжелые, да и на воротах должен был кто-то стоять, вот она и попросила Лиду помочь ей.

В назначенный час они спустились в склад, и мама обнаружила, что дверь не заперта и что не хватает сорока бутылок коньяка, коробки сухой колбасы и двух коробок консервированных маслин. Понимая, что ее раскусили, опередили и что сделка срывается, она отправила Лизу к воротам предупредить покупателя («Лидочка, дочка, его зовут Сос, он армянин, он добрый, ты его не бойся! Скажи, чтобы уезжал, что сегодня не получится, я ему потом позвоню»). И Лида побежала. Мама же, судя по всему, решила обезопасить себя и сдать наконец братьев хозяину санатория.

Где она встретила их, или же они следили за ней, неизвестно, свидетелей нет. Выполнив мамино поручение и вернувшись в санаторий, Лида зашла в центральное здание с черного хода, чтобы потом, миновав длинный коридор, добраться до лестницы и подняться к себе на второй этаж. Вот тогда она и увидела бегущую по коридору мать. Она была в переднике, как если бы работала в этот поздний час на кухне. Лида сразу поняла, что мать специально так оделась, для Рыбина, которому она собиралась звонить, чтобы вызвать в санаторий, и которому она должна будет рассказать о том, кто ворует со склада. Дорога от дома Рыбина в Воруй-городе до санатория заняла бы максимум пятнадцать минут. И если бы мама успела до него дозвониться, то осталась бы живой. Но телефон был разбит, а маму, окровавленную, с безжизненным телом тряпичной куклы, поволокли вдоль коридора к выходу.

Лида не могла пошевелиться и еще долгое время продолжала сидеть, будто бы приклеенная к кадке с пальмой. Прогрохотала где-то далеко входная дверь, потом все стихло. Санаторий спал, и никто ничего не слышал. Была поздняя осень, многие номера стояли пустые, был заселено лишь одно дальнее крыло здания, которое отапливалось отдельной маленькой котельной, предназначенной специально для холодного времени года. И там жили, отдыхали (спали, ели и пили, играли в бильярд, купались в бассейне, ходили на охоту и снова пили) какие-то важные «шишки» – директора, начальники, бизнесмены. Вот и в ту ночь они все крепко спали после продолжительного веселого банкета с приглашенными артистами из областного центра, с песнями, плясками, холодной водкой и жареной кабанятиной. Обслуживающий персонал санатория – горничные, уборщицы, посудомойки, помощники повара – переселялись в специально предназначенный для них флигель лишь зимой, когда начинались снегопады и автобус, который возил их в Маркс, мог застрять на лесных дорогах. В тот осенний вечер они все дружно покинули санаторий. Один лишь сторож дядя Женя остался в своей сторожке, да и тот спал, угостившись сладким вином и пирожками не без участия братьев Рыбиных.

Было так тихо, словно весь этот кошмар с избиением мамы Лиде приснился. Но нехорошая блестящая жирная розовость от кровавого следа, тянущегося по всему коридору до самой двери, не могла быть плодом воспаленного воображения. И черные обломки телефона рябили в глазах.

Надо было что-то делать, срочно предпринимать, куда-то бежать, звонить, кричать, звать на помощь. Лида сделала над собой усилие и вдруг поняла, что снова стала легкой, что силы вернулись к ней, она вскочила и побежала вдоль этого мокрого кровяного следа к двери, вылетела в огромный холодный холл, оглянулась, чувствуя, как волосы ее шевелятся от страха. А потом она услышала чье-то подвывание, стон, осмотрелась и не сразу поняла, что эти звуки исходят от нее самой.

В холле пол был чистый. Ни единой капли крови. Значит, они подняли ее и понесли, промелькнуло в мыслях. Но куда? Может, повезли в больницу?

Лида заметалась по коридорам, этажам, не зная, куда себя деть, что делать, где найти телефон. Выйти на улицу побоялась. Не хотела, чтобы ее заметили.

В санатории было всего два телефонных аппарата, один – тот, что разбили, дежурный, другой стоял на директорском столе, в кабинете Рыбина, куда попасть было невозможно.

Но надо же было вызывать милицию!

Эмма! Вот кто может ей помочь! Эмма, мамина подруга, молодая женщина, живущая на газовой подстанции, в двух шагах от санатория. У нее есть и телефон, и рация. И она точно знает, что нужно делать.

Лида застегнула все пуговицы шерстяной кофты и тихо, стараясь не шуметь, выскользнула через черный ход из здания. Была ночь, ветер шумел в ветвях высоких черных елей, ярко-фиолетовое небо над головой напоминало подсвеченные театральные декорации, настолько выглядело неестественным и зловещим. Недавно прошел дождь, и при свете единственного фонаря, освещавшего задний двор столовой и хозяйственные постройки, все вокруг мокро блестело и казалось еще более холодным. Лида пробежала по узкой асфальтовой дорожке к центральным воротам, сердце ее билось уже где-то в горле, мешая дышать. За территорией санатория простирался лес с редкими полянами, узкая лесная дорога, песчаная, а потому мягкая, вязкая от воды, и вот по ней Лиде предстояло пробежать по темноте до домика Эммы.