Венеция не в Италии - Иван Кальберак

уверен. Значит, мне не показалось, я действительно видел ее утром на дороге. «Наверно, она с самого начала ехала за нами», – сказал я себе. Это была грандиозная сенсация, с огромным резонансом во всех средствах массовой информации, на первых полосах всех бульварных газет.

– Ты можешь понять, что сейчас неподходящий момент? Я тут с семьей! – сказал мой брат и под удивленными взглядами двух или трех женщин, поправлявших перед зеркалом макияж, начал мыть руки.

– Знаешь, у тебя всегда неподходящий момент, мне это уже надоело, а главное, надоело прятаться.

Я проскользнул за дверь; мне казалось, я услышал нечто такое, чего не должен был слышать, и теперь мне придется дорого за это заплатить. А вдруг на меня объявят охоту, подумал я, пустят по моему следу собак-ищеек, дав им предварительно понюхать одну из моих футболок? Иногда мне хочется, чтобы меня разыскивал весь мир. Ну, а в данный момент я просто пытался понять, что происходит, и в голове у меня теснились сотни гипотез. Как вышло, что Кристин и мой брат одновременно оказались в туалете? Может, у них была тайная связь? Может, он собирался ее бросить, потому что она для него слишком старая? Я оставил все эти вопросы в подвешенном состоянии, словно пылинки в солнечном луче, которые каким-то чудом не падают.

Я вернулся и сел в машину, держась как ни в чем не бывало (это мне всегда удается). Не буду никому рассказывать о том, что слышал, я не доносчик. Всего через несколько секунд вернулся Фабрис. Интересно, выложит он карты на стол? Нет, он говорил о чем угодно, только не об этом. Может, он боится родительского гнева? А может, я все не так понял? Ведь что, в сущности, я слышал? Если изложить конспективно, одна наша соседка решила совершить такое же путешествие, как мы. В жизни бы не подумал, что наша семья может стать примером для подражания. Разве что отрицательным примером. Мы поехали, и из окна я увидел, как Кристин садится в машину и выезжает со стоянки. Я попытался разглядеть, сидит ли на пассажирском месте ее дочь, красотка Жюли: раньше я думал, что Фабрис поглядывает на нее. Но машина Кристин была уже далеко, так что я ничего не сумел увидеть.

На дороге я незаметно поглядывал по сторонам, чтобы проверить, едет ли за нами Кристин, или она решила повернуть назад. Но наш здоровенный трейлер все время мотался из стороны в сторону, и это мешало обзору. Иногда на поворотах я замечал ее машину: она ехала в ста метрах позади нас, все время на одном и том же расстоянии, словно владела изощренными приемами слежки, которым учат в секретных службах вроде ЦРУ и МОССАДа (я читал об этом в газете «Наука», в приложении «Жизнь молодежи»). Мой брат с его особой наблюдательностью, важнейшим качеством для профессионального военного, в конце концов спросил, что это я высматриваю. Я ответил, что считаю на дороге серые машины, чтобы скоротать время. В той же газете я прочел, что сейчас самый востребованный цвет машины во Франции – серый. А люди еще жалуются, что мир вокруг становится серым! И кто же, спрашивается, в этом виноват?

Через несколько часов пути на горизонте показались горы, безмятежные и величественные. Нам встречались указатели: «Женева», «Шамони», и папа гордо объявил, что мы проедем через туннель под Монбланом, а это вам не какой-нибудь Фурвьер. Смеркалось, а мы были еще очень далеко от Венеции. Папа начал зевать, мы уже достаточно долго ехали без остановки.

– Сделаем привал и поужинаем, – объявил папа.

– Как, уже? – забеспокоилась мама. – Не рано ли?

– Я проголодался и устал, – ответил он, и стало ясно, что свобода маневра на переговорах весьма ограничена.

– У меня тоже в животе бурчит, – поддержал его Фабрис. Наверно, в казарме, в Германии, они ужинали в шесть часов, как в доме престарелых. Я подумал о том, каково в Баден-Бадене в ноябре, и задал себе вопрос: зачем он затворился там? Каждый раз, когда заходила речь о его жизни в Германии, он говорил об этом так неохотно, что казалось, будто его отделяет от нас высокая темная стена. Он не должен был причинять себе такую боль, никто не принуждал его.

Однажды вечером, когда мы вдвоем ночевали у соседки, я задал ему этот вопрос, но из его объяснений не понял практически ничего. Почему армия? Почему Германия? Он так и не раскрыл мне истинных причин этого странного выбора, похожего на добровольное изгнание, либо его ответ был закодирован. В его оправдание следует сказать, что не одни только военные кодируют свои высказывания, это делают все, люди никогда не раскрывают душу, каждый раз вместо одной фразы они произносят другую, и мы редко находим код доступа. Впрочем, у Фабриса это не настоящее изгнание, как, например, ссылка Наполеона на остров Святой Елены, и вообще, из Монтаржи все равно придется рано или поздно уносить ноги, улицу Дорэ до сих пор не сделали пешеходной, так что сами понимаете, какой тут уровень.

Мы поужинали на обочине дороги, за большим деревянным столом для пикников, сидя на скамейках, привинченных к асфальту. Надо уметь ценить самые скромные условия, самую обыденную минуту жизни, изрек папа: он постоянно хвастается своей мудростью, но она чаще всего оказывается заемной, вроде как знания о дальних странах сотрудника турагентства, который сам никогда в жизни не садился в самолет. Несмотря на сумку-холодильник, сандвичи оказались уже не вполне свежими, но все же съедобными. Мы быстро с ними покончили. День медленно угасал, подул легкий свежий ветерок, который ерошил нам волосы и ласкал затылок. Мы еще слышали, как машины проносятся по гудрону автострады, но шум постепенно становился тише, как будто кто-то убавлял звук в телевизоре. Пели какие-то птицы, посвистывал ветер, перед наступлением ночи во всем ощущалось умиротворение – должен признать, это было приятно. Пейзаж был великолепен. Вдали можно было различить заснеженные горные вершины на фоне голубого неба, которое начинало розоветь.

– Сейчас будет роскошный закат, – сказал папа, дожевывая второй сандвич с ветчиной и корнишонами.

– Жаль, мы не увидим его из-за гор, – вздохнул Фабрис. – Самые красивые закаты бывают над морем.

– В горах они не хуже, – возразил папа, – только надо смотреть с самой высокой точки самой высокой горы… С крыши мира.

Папа обожает пышные фразы, они опьяняют его.

– Или надо, чтобы солнце садилось по вертикальной оси долины, – заметил Фабрис: он любит уравновесить отцовский пафос строгими научными выкладками. Каждому хочется, чтобы последнее слово осталось за ним.