Гибель адмирала Канариса - Богдан Сушинский

А ведь, скорее всего, так оно все и происходит. Брефта явно пытаются использовать «втемную». Фрегаттен-капитан все еще искренне верит, что оказывает услугу своему другу по воле английских доброжелателей, даже не предполагая, что на самом деле агента, который столь странным образом вышел на него, пустили по следу не в Лондоне, а в Берлине, в одном из кабинетов Главного управления имперской безопасности. Брефту всего лишь кажется, что это он планирует операцию «Шлюпка для адмирала»; на самом же деле он всего лишь слепо выполняет то, что было спланировано подручными Мюллера, Кальтенбруннера или Скорцени.

Канарису было ясно, что в его нынешнем положении пытаться разгадать тайну появления на горизонте «нормандского Томпсона» совершенно бессмысленно. Зато теперь он не сомневался, что облава на него и в самом деле началась. Независимо от того, кто именно подставил ему Томпсона.

Какое-то время адмиралу действительно казалось, что ни Кальтенбруннер, ни Борман, ни даже Гиммлер не решатся подступиться к нему. При этом, как ни странно это выглядит, уповал он на фюрера, которого столь же отчаянно презирал, сколь и ненавидел. Но в данном случае ему представлялось, что фюрер решительно отрицает саму возможность подвергнуть его аресту И только поэтому он, Канарис, не оказался среди тех нескольких десятков офицеров и генералов, которые уже казнены или же ожидают суда по обвинению в заговоре против Гитлера. Иного объяснения для адмирала попросту не существовало.

Канарис был достаточно откровенен сам с собой, чтобы признать: да, у Гиммлера и Мюллера хватает доказательств, позволяющих арестовать его, выдвинув обвинение в измене. Но этих же доказательств, очевидно, хватит и для того, чтобы любой непредвзятый суд, и прежде всего суд потомков, признал, что предателем Германии, ее врагом он никогда не был. Врагом фюрера, врагом национал-социализма — да! Но вопрос: что из этого следует?

Да, Канарис сочувствовал, а в какой-то степени даже содействовал заговорщикам-генералам, поднявшим бунт против фюрера в июле 1944-го. Он знал, что некоторые офицеры из его ведомства устанавливают прямые контакты с английской разведкой, а через нее — с высокопоставленными чиновниками из Лондона. Он буквально вытащил из петли нескольких офицеров, на которых уже были заведены досье в кабинетах Мюллера и которые, не возьми он грех на душу, давно оказались бы в подвалах гестапо…

Однако при всем этом Канарис не считал себя ни отступником, ни предателем, поскольку делал все это во имя Германии, нынешней и будущей, в истории которой Гитлер — всего лишь случайная, хотя и весьма трагическая, нелепость.

«Фюрер — трагическая нелепость германской истории. Как и Сталин — трагическая нелепость в истории России. А что, неплохая мысль, точнее, неплохое было бы название для исторического исследования; точнее, даже не название, а основная идея изысканий».

«Шелленберг! — вдруг вспомнил адмирал. — Надо бы с ним поговорить. Странно, что до сих пор ты не попытался сделать этого. В последнее время ты почему-то отстранил его от себя или сам отстранился. Но, как оказалось, очень уж не ко времени».

Если Кальтенбруннер затеял что-то серьезное, то бригадефюрер должен знать. И только он способен подать знак: «Спасай свою душу!» Если такой знак и в самом деле последует, тогда, может быть, действительно стоит прислушаться к совету Франка Брефта и на какое-то время скрыться на одной из подпольных квартир?

«Шелленберг! Только Шелленберг! — взмолился он на шефа внешней разведки СД, как обреченный — на лик Иисуса. — Следует немедленно наладить контакт с Шелленбергом! Тем более что выглядеть эта попытка будет вполне естественно».

Именно бригадефюрер СС может стать самым откровенным источником информации о заговоре против него. Только он действительно способен послать за ним «спасательную шлюпку» с надежными гребцами на борту. Шлюпку, которую он уже не решится отвергнуть, как недавно отверг помощь Франка-Субмарины. Хотя пока что Вильгельм не был уверен, что помощь Шелленберга окажется надежнее и праведнее.

И лицо адмирала просветлело, как лицо мальчишки, предавшегося своим излюбленным мечтаниям о далеких странствиях. Начальник VI управления Главного управления имперской безопасности вдруг предстал в его восприятии в образе некоего ниспосланного судьбой спасителя.

Одно время Шелленберг тянулся к нему, как обычно новички тянутся к профессионалу — к старшему, более опытному коллеге. Канарис не раз вспоминал об их совместных конных прогулках с великосветско-шпионскими разговорами, как, впрочем, и об их совместных поездках в Испанию, Венгрию и Португалию. До сих пор им удавалось находить общий язык если не по всем, то уж, во всяком случае, по большинству вопросов. Причем во время этих встреч Шелленберг казался адмиралу куда агрессивнее настроенным против Гитлера, чем он сам и вообще чем он мог себе представить. Ни один другой чин СД или вермахта, не говоря уж о гестапо, никогда не позволял себе столь пространно и аргументированно излагать антигитлеровские убеждения и столь откровенно говорить о фатальной ошибке истории, поставившей во главе возрождающегося рейха такое военно-политическое ничтожество.

При этом Канарису и в голову не приходило, что «юный Вальтер» способен провоцировать его подобными разговорами на откровенность, чтобы затем пополнять этими откровениями свое досье. Как и самому Шелленбергу не было смысла опасаться начальника абвера. То есть того единственного человека, которого и в самом деле следовало остерегаться.

Уснул он в ту ночь лишь на рассвете и проспал почти до девяти утра. А выпив чашку кофе и немного придя в себя, решил тотчас же позвонить Шелленбергу.

Адмирал подошел к телефону, поднял трубку, однако набрать нужный номер долго не решался. С тех пор, как он оказался отстранен от руководства абвером, звонить прежним соратникам становилось все труднее.

Впрочем, Канарис и не собирался упрекать их: самое благоразумное, что мог сделать сейчас любой из них, так это держаться в тени, стараясь ни под каким предлогом не засвечиваться в кругу «людей адмирала». И, видит Бог, большинству это удавалось.

Канарис понимал, что здесь особое значение будут иметь первые слова, которыми он начнет разговор. Но вот незадача: он то снимал трубку, то вновь клал ее на рычаг, а нужная, ключевая фраза все не приходила и не приходила.

«Операция «Бернхард»! — вдруг осенило адмирала. — Ты можешь… да нет, ты просто обязан поинтересоваться у Шелленберга ходом этой операции, и даже попытаться получить хоть какие-то сведения о ее направленности, размахе и, конечно же, об успехах. В конце концов, фюрер приказал тебе возглавить штаб по экономической борьбе при Верховном главнокомандующем, так что повод для звонка найден».

Канарис помнил, что под кодовым названием «Операция «Бернхард»» скрывалась широкомасштабная акция по подрыву финансового положения Великобритании. Несмотря на то что операция эта проводилась с особой секретностью и детали ее были недоступны даже для него, шефа абвера, адмирал, тем не менее, знал, что в секретных цехах сразу двух целлюлозно-бумажных заводов — в Судетах и в Рейнской провинции — было налажено производство фальшивых фунтов стерлингов.

Следует отдать должное мастерам-фальшивомонетчикам: их творение отличалось отменным качеством. Фальшивые фунты стерлингов выглядели настолько естественно, что распознать их в большинстве случаев не удавалось даже специалистам ведущих лондонских банков. Зная об этом, фальшивомонетчики от СД совсем обнаглели и наладили выпуск денег в огромных объемах.

— Мне нужен бригадефюрер Шелленберг, — наконец решился адмирал. Однако имени своего не назвал.

На том конце провода замялись. Адъютант не мог понять, кто звонит, а потому не знал, как реагировать. Потребовать, чтобы собеседник представился, тоже почему-то не отважился: случайные люди к его шефу не пробиваются.

— Господина бригадефюрера нет, — как-то нечетко доложил он, хотя и пробовал чеканить каждый слог.

— Здесь адмирал Канарис. Мне бы очень хотелось услышать голос бригадефюрера.

— Я обязательно доложу бригадефюреру о вашем желании услышать его голос, господин адмирал, — заверил его адъютант. — Однако смогу это сделать только после его появления в служебном кабинете.

— Как долго он может отсутствовать? — поинтересовался Канарис, пытаясь уберечь себя от унизительного перезванивания.

— Мне это неизвестно. Предполагаю, что бригадефюрер появится через полчаса-час.

— Возможно, через час я позвоню еще раз, — суховато предупредил Канарис. И уже исключительно для себя пробубнил: — Хотя и не уверен в этом.

А ведь, судя по всему, адъютант Шелленберга уже знает, что ты не просто в опале, но и находишься за шаг от виселицы, подумалось адмиралу. Иначе он вспомнил бы, что ты в более высоком чине, нежели его шеф, а потому обязан сказать: «Я попрошу бригадефюрера, чтобы он позвонил вам».