Дело лис-оборотней - Хольм Ван Зайчик

– Простите… – обратился Баг к ближайшему служителю.

– Что будет угодно драгоценному преждерожденному? – услужливо улыбнулся тот.

– Вот эти “Лисьи чары”… – указал Баг зонтиком. – Их что же, покупают? Больно уж дорого.

– А как же! – закивал служитель. – Покупают. Просто волшебные пилюли. Ничто с ними не может сравниться. Совершенно. Последнее слово. Самая новая разработка.

– А вот побочные эффекты…

– Отсутствуют!

– Ну а там противупоказания…

– Не замечены!

– Желудок не расстраивается? Или печень…

– Обижаете, преждерожденный!

Баг якобы в раздумье провёл ладонью по щеке.

– Как бы про них почитать что-нибудь… Я должен ещё подумать.

– Не сомневайтесь! – заверил Бага служитель, протягивая пространный листок, заполненный красиво набранным текстом на основных ордусских наречиях. – Вот здесь всё подробно описано. Гарантия жизнеусилительного отдела Лекарственного дома Брылястова, – прибавил он веско. Видимо, понимающий человек, заслышав такое, непременно должен был подумать: да, если уж жизнеусилительный отдел да к тому ещё и Брылястова, тогда всё, тогда – броня.

Конторы Лекарственного дома Брылястова располагались на втором и на третьем этажах того же здания. Выше тоже никто не жил; размещались тут исключительно деловые помещения различных частных и казённо-частных предприятий – либо отделения и представительства тех предприятий, каковые имели главные конторы свои в других городах. Об этом оповещали многочисленные таблички, рядами разместившиеся по обе стороны от входа в дом. В окрестностях Проспекта Всеобъемлющего Спокойствия подобное уже давно было не в новинку.

– Извините, но начальника отдела нет на месте, – сообщила Багу весьма миловидная преждерожденная лет двадцати с небольшим, явно склонная к невинному кокетству – хотя сейчас она была сама строгость и неприступность, – с роскошной причёской, утыканной шпильками, и в лиловом халате. Она одиноко восседала в приёмной, открывшейся за дверью с надписью “Лекарственный дом Брылястова. Отдел жизнеусилительных средств”, в красном углу под фикусом, за лаковым столиком перед раскрытым “Керуленом”. За спиною юной преждерожденной просматривался короткий коридор, из коего вели куда-то четыре светло-зелёные двери; привычно связанный у иноземцев с медициной белый цвет в Цветущей Средине исстари считался траурным и, хоть Александрия к Лондону или Риму куда ближе, чем к Ханбалыку, всё же в лечебных и лекарственных учреждениях применение белого цвета выглядело бы совершенно несообразным. На дверях смутно виднелись какие-то надписи; самую крупную из них Баг, слегка прищурившись, разобрал: “Ким Семёнович Кипятков”.

– А когда ж он будет, драгоценная преждерожденная? – широко улыбнулся девушке Баг. – Мне бы с ним перемолвиться…

– Ким Семёнович в отпуске, – без намёка на ответную улыбку, смерив Бага внимательным взглядом, отвечала она. – Ожидаем его через две седмицы. А у вас какое дело, драгоценный преждерожденный?

– Да у меня частное дело, видите ли, по поводу “Лисьих чар”…

– Отдел жалобиц выше этажом, налево, пятая дверь, – Девушка тонким пальчиком указала куда-то вдаль. – Если что-либо не так, драгоценный преждерожденный, вам следует пройти туда.

– Нет, всё в порядке, я просто хотел знать… – Баг, старательно разыгрывая простачка, достал из-за пазухи листок, который вручил ему служитель в лекарственном зале, и ткнул в лист пальцем. – Уточнить… Вот “лисья рыжинка” – это что такое?

Красивое лицо девушки моментально окаменело.

– Таких справок мы не даём. Пройдите в отдел жалобиц, – отчеканила она и решительно закрыла “Керулен”. – Прошу вас уйти, драгоценный преждерожденный. Мой рабочий день заканчивается.

– Да отчего же вы не можете мне ответить? – Баг в притворном удивлении раскрыл глаза пошире. – “Чары” столько стоят, что я должен увериться: да, хорошая вещь!

– Всего вам самого наилучшего. – Девушка была непреклонна.

Ишь, какие мы неприступные! Как храним междусобойную информацию! Верно, есть что хранить?

Баг в задумчивости вышел из приёмной, вынул из футлярчика очередную сигару – ах, спасибо Дэдлибу! сигар всюду полно, но Багу и в голову никогда не приходило их покупать, а теперь вот понравилось. Закурил. В прихожей никого не было, царила тишина – и деловая, и уютная одновременно. Чувствовалось, что люди в этом заведении не зря пампушки едят.

На одной из стен, напротив широкого, выходящего в небольшой, мирный садик окна, алела “Дщица почёта”. Баг глубоко затянулся сигарным дымом и подошёл ближе.

То, что среди пятерых сотрудников Лекарственного дома, удостоившихся сей почести, окажется и начальник отдела жизнеусилительных зелий, Бага отнюдь не удивило. Напротив, было бы странно, ежели б глава отдела, приносящего такие доходы, остался в тени.

“Так вот ты какой, Ким Семёнович Кипятков, – думал Баг, пристально рассматривая цветное фото, украшенное в правом нижнем углу оттиском личной печати начальника. Неприметное, но довольно приятное лицо. Умные глаза. Чуть седые виски. Узкие, энергичные губы. – М-да… Себе на уме. Располагает. И в то же время… что-то неприятное. Буквально на… на телесном уровне. Или у меня уже предубеждение от всех этих волнений? Определённо, мне нужен отпуск…”

Отвернувшись от дщицы, чтобы не проявить неуважения к фотографическим портретам истовых тружеников, он в сторонку выдохнул сигарный дым и вновь обернулся к Кипяткову. Словесный портрет сам собой собрался в голове опытного человекоохранителя – словно бы из заранее приготовленных и всегда наличествующих под рукою деталек. Привычка.

Неторопливо Баг пошёл вниз, по широкой мраморной лестнице. Как ни крути, а, судя по всему, на его вопросы ежели и мог ответить хоть кто-то на свете, то в первую голову сам Кипятков.

Отсутствующий.

Баг вышел на улицу и, глубоко задумавшись, некоторое время стоял прямо у входа. По проспекту спешили туда и сюда люди в мокрых, блестящих дождевиках; мелькали разноцветные зонтики; время от времени эти люди задевали и даже толкали Бага, всякий раз, впрочем, останавливаясь и церемонно, с сообразными поклонами, прося прощения; сейчас, в конце рабочего дня, на широких тротуарах было столько народу, что уберечь друг друга от невольных касаний было невозможно. Баг в задумчивости, немного рассеянно, кланялся в ответ и говорил: “Да что там, я даже не почувствовал” или что-нибудь в этом роде, хотя холодная мерзкая лягушка беспокойства, лежащая под сердцем, всякий раз порывалась ответить его устами более грубо: “Ничего, я привык”.

Потом он купил в ближайшей лавке маленькую прелестную орхидею в ажурной коробочке и стал неторопливо прохаживаться перед Лекарственным домом.

Соловки,

13-й день девятого месяца, средница,

вторая половина дня

Дело потребовало больше времени, чем отец положил поначалу, – послушники, намеченные им в помощь Богдану, были в тружениях, кто где. И, хотя минфа не терпелось вернуться к капкану, а сердце Богдана, стоило ему вспомнить неумолимо разинутые в механическом ожидании стальные челюсти, съёживалось от дурных предчувствий будто от прикосновений обжигающего льда, он решил, пока скликали нужных людей, навестить монастырскую больницу. Морально ему было это сделать тяжёленько – слишком уж Богдан совестился перед пострадавшими; именно потому он и решился не откладывать поход туда в долгий ящик.

К приходу минфа отнеслись так же, как и к приходам иных сотрудников; скучать уединённым в больничном покое не давали, навещали вовсю, пытаясь развеселить да развлечь – всяко помочь скоротать время увечной хвори.

Богдан привычно побалагурил с Тумялисом, по уже сложившейся привычке всё продолжавшим пытать его насчёт расследования (“Вот ведь накликал!”); потом попытался поговорить с Заговниковым, но тот, хоть и взял себя в руки, перестав сокрушаться так неистово и мучить лекарей вопросом “когда я встану?”, всё равно был мрачен и отчуждён. Казалось, его гнетут тяжкие думы, но какого они были свойства и содержания, Богдан так и не понял. И то сказать: приехал, называется, человек послужить Господу… Обидно, конечно.

Посидев с полчаса, Богдан поднялся, попрощался с каждым и пошёл было к выходу, но у самой двери сызнова повернулся к сотрудникам и, долю мгновения поколебавшись, – не слишком ли как на театре окажется? – поклонился всем земно.

Тем временем подошли отряжённые владыкою помощники; они смиренно ожидали Богдана у врат больничного покоя. Пятеро крепких, рослых преждерожденных окружили его и испросили наставлений. Одного Богдан с удивлением узнал – то оказался случайно памятный ему победитель трёхлетней давности межулусных молодёжных соревнований по мужским боевым единоборствам; Фирузе, когда хватало на то досуга, сама была не своя от спортивных телепередач такого рода, и Богдан, изредка присаживаясь с нею рядом, запомнил молодого крепыша Арсена, оказавшегося лучшим в выступлениях последователей древней русской школы “смертельной животухи”. А вот поди ж ты – теперь и он тут, и звать Арсением.