Короли и капуста (сборник) - О. Генри

Но сегодня те из них, чьи места находились на восточной стороне террасы, не стали пока раскладывать свои товары. Вместо этого они сбились все вместе в одну тихо переговаривающуюся и отчаянно жестикулирующую кучку. Волноваться было из-за чего – на дощатом полу растянулось не слишком привлекательное спящее тело Блайза-Вельзевула. Он лежал на рваной коричневой рогоже и был сейчас похож на падшего ангела еще больше, чем когда-либо прежде. Его грубый льняной костюм, весь перепачканный, расползающийся по швам, до невозможности измятый, облекал его бренное тело так нелепо, что Блайз был похож на соломенное чучело, которое детишки смастерили себе для забавы, а наигравшись – выбросили. Но все так же твердо сидели у него на носу очки с золотой оправой – единственный уцелевший символ его былого величия.

Неизвестно, были тому виной лучи солнца, отражавшиеся от легкой ряби на поверхности моря и игравшие на его лице веселыми солнечными зайчиками, или голоса рыночных торговцев, но Блайз-Вельзевул наконец проснулся. Щурясь от яркого солнца, он приподнялся со своего ложа и сел, опершись спиною о деревянную стену рынка. Вытащив из кармана подозрительного вида шелковый носовой платок, он стал усердно протирать и полировать свои очки. За этим занятием он постепенно осознал тот факт, что в его спальню вторглись посторонние и что какие-то вежливые желтые и коричневые люди умоляют его освободить место для их товаров.

– Не будет ли сеньор так любезен… тысяча извинений за причиненное беспокойство… но скоро придут compradores[144] покупать свежие продукты… десять тысяч сожалений, что потревожили ваш покой!

В такой учтивой форме они намекали, что сеньору следует убраться отсюда и прекратить наконец ставить палки в колеса торговли.

Блайз сошел с дощатого пола террасы с видом принца, покидающего свое укрытое балдахином ложе. Этого вида он не утратил даже сейчас, хотя пал он, кажется, дальше некуда. Впрочем, не во всяком колледже хороших манер есть еще и кафедра нравственности.

Блайз отряхнул свою потрепанную одежду и, увязая в горячем песке, медленно побрел по Калье Гранде. Он просто шел вперед без всякой цели. Городок понемногу просыпался и приступал к своим ежедневным делам. Младенцы с золотистой кожей ползали по траве и друг по дружке. Свежий морской ветерок навеял Блайзу отличный аппетит, однако не навеял средств, чтобы утолить его. В воздухе Коралио витали обычные утренние запахи: тяжелое благоухание тропических цветов, аромат хлеба, который пекли в глиняных печурках, стоявших прямо на улице, и исходивший от них запах дыма. Там, где дым рассеивался, воздух был настолько кристально чист, что, казалось, свершилось библейское чудо и горы передвинулись за ночь почти к самому морю – эффект был настолько сильным, а горы, казалось, находятся так близко, что можно сосчитать немногочисленные поляны, раскиданные кое-где на их лесистых склонах. Легконогие карибы весело спешили к берегу, где ждал их повседневный труд. Уже тащились с банановых плантаций по утопающим в джунглях тропинкам неспешные вереницы лошадок, совершенно скрытые под связками желто-зеленых фруктов, так что видны были только их монотонно переступавшие ноги и головы, мерно покачивавшиеся в такт шагам. У дверей домов сидели женщины; они расчесывали длинные черные волосы и переговаривались друг с другом через узенькие городские проспекты. В Коралио царил мир – хотя и был он сух и скучен, но все же это был мир.

В то солнечное утро, когда, казалось, сама Природа преподносит лотос на золотом блюде рассвета, Блайз-Вельзевул достиг самого дна. Дальнейшее падение казалось совершенно невозможным. Прошлой ночью он спал в публичном месте, и это добило его окончательно. Пока у него над головой была хоть какая-то крыша, он все же оставался джентльменом, и существовал четкий критерий, по которому его можно было отличить от зверей лесных и птиц небесных. Но сейчас он превратился в жалкую хныкающую устрицу, которую по берегу южного моря ведут себе на обед хитрый морж – Обстоятельства и безжалостный плотник – Судьба.

Для Блайза деньги были теперь лишь ностальгическим воспоминанием. Сначала он высосал из своих друзей все, что могла предложить их дружба; затем до последней капли выжал их великодушие; и, наконец, подобно Аарону[145], ударил он посохом по скале, ибо сердца их затвердели уже, как скала, и собрал последние немногочисленные и унизительные капли подаяния.

Он исчерпал свой кредит до последнего реала. С кропотливой дотошностью потерявшего всякий стыд тунеядца Блайз разведал уже все источники в Коралио, где из жалости или при помощи лести мог он получить стакан рома, пищу или серебряную монету. Выстроив в своем измученном мозгу все эти источники как солдат в шеренгу, он по очереди исследовал каждый из них со всей тщательностью и скрупулезностью, которыми голод и жажда в изобилии снабдили его для выполнения этой задачи. Весь его оптимизм был не в состоянии намолотить и единого зернышка надежды из пустой соломы этих умозаключений. Его песенка спета. Ночь, проведенная под открытым небом, потрясла его. До вчерашнего дня у него оставались хотя бы какие-то доводы, на основании которых он бессовестно пытался требовать кредит в лавках своих соседей. Теперь он был бездомный, и соседей у него не было. Сейчас не мог он уже больше «брать в долг» и должен был просить милостыню. Даже самый изощренный софист не смог бы удостоить благородным названием «заем» монету, что с презрением бросают бродяге, который спит на голых досках на городском рынке.

Но сегодня утром, если бы ему удалось получить хоть несколько центов подаяния, Блайз был бы счастливее, чем все нищие мира, – так крепко держал его сейчас за горло демон утренней жажды, который неумолимо требовал выпивки всякий раз, когда поезд, на котором несчастный пропойца путешествовал к Тофету[146], делал свою утреннюю остановку.

Блайз медленно шел по улице, зорко глядя по сторонам – не случится ли какого-нибудь чуда и не просыплется ли на него манна небесная[147]. Когда он проходил мимо популярной в городе забегаловки мадам Васкес, ее нахлебники как раз рассаживались за столами, где уже были разложены для них и ломти свежеиспеченного хлеба, и плоды aguacates[148], и ананасы, и, кроме того, стояли чашки с восхитительным кофе, который источал во все стороны благоухающие гарантии своего исключительного качества. Мадам лично накрывала на стол. На секунду она устремила в окно свой застенчивый, флегматичный и грустный взгляд. Она увидела Блайза и застеснялась еще больше – смущение и неловкость явственно отразились на ее лице. Вельзевул был должен ей двадцать песо. Он поклонился ей так, как когда-то он кланялся куда менее застенчивым дамам, которым он ничего не был должен, и пошел дальше.

Торговцы и приказчики открывали тяжелые деревянные двери своих магазинов. Вежливы, но холодны были взгляды, которые они бросали на Блайза, когда тот лениво шествовал мимо них с остатками своего светского вида, так как почти все они были его кредиторами.

У маленького фонтана на площади он произвел какое-то подобие умывания, намочив в воде свой носовой платок и обтерев им лицо. Через открытое пространство площади по направлению к калабоса тянулась печальная вереница людей – друзья и родственники несли нехитрую снедь на завтрак заточенным там узникам. Вид продуктов не особенно взволновал Блайза. Его душа требовало одного – выпить… или денег, чтобы купить то, что можно выпить.

На улицах ему встречались многие из тех, с кем раньше он дружил и с кем был на равных, но чье терпение и щедрость он постепенно исчерпал. Виллард и Паула Гедди, возвращавшиеся со своей ежеутренней верховой прогулки вдоль старой индейской дороги, не спеша проехали мимо и приветствовали его самым прохладным образом. На другом перекрестке он повстречал Кио. Тот шел, весело насвистывая, и гордо нес с рынка свою добычу – свежие яйца на завтрак для себя и Клэнси. Веселый бойскаут удачи тоже был одной из жертв Вельзевула, и он даже чаще других запускал руку в свой карман, чтобы помочь падшему ангелу. Но сейчас, кажется, и Кио поставил защиту против дальнейших вторжений. Короткое приветствие Кио и зловещий блеск в его красивых серых глазах заставили Вельзевула ускорить шаг, а ведь еще минуту назад он хотел просить дополнительную «ссуду».

Три питейных заведения одно за другим посетил несчастный. Во всех трех давно уже были истрачены и его деньги, и его кредит, и всякое желание его видеть, но в это утро Блайз чувствовал, что готов ползать в пыли и валяться в ногах даже у заклятого врага за один глоток aguardiente. В двух pulperias на дерзкую просьбу «налить чего-нибудь выпить» ему ответили отказом, настолько вежливым, что он показался даже обиднее, чем любые оскорбления. Третье заведение уже приняло на вооружение кое-что из американских методов – здесь его бренное тело попросту схватили за руки-за ноги, раскачали и выкинули на улицу.