Князь механический - Владимир Ропшинов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Подозрений у меня нет, – ответил Олег Константинович. Он, конечно, помнил свой разговор с Бимбо, уверявшим, будто бы его прочат в наследники. Но если прочит, как уверял великий князь, весь петербургский свет, охранка об этом знает. А если это – фантазии самого Николая Михайловича, то зачем их распространять.
– А у меня – есть, – снова усмехнулся жандармский полковник, выслушав изложенную князем историю покушения, вплоть до того момента, как он зашел в Коломну. – В первую очередь бросается в глаза, что, хотя после взрыва казаки оставались на месте довольно долго, ни один цеппелин не прилетел проверить, в чем дело. Тогда как обычно, благодаря особым механизмам, они появляются над тем местом, где планируется убийство, еще до того, как оно совершится.
– И как же они обманули цеппелины? – спросил князь.
– Полагаю, речь не о том, что они обманули цеппелины, поскольку это невозможно, а о том, что цеппелины не вмешивались умышленно.
– Что же, департамент полиции не управляет своими цеппелинами? – удивился Алексеев.
– Именно, Михаил Васильевич, именно что не управляет, – кивнул Комиссаров, – полгода назад оперативное руководство петроградским отрядом цеппелинов было передано Главному артиллерийскому управлению.
– Там генерал Маниковский? – спросил Олег Константинович. – Но зачем ему покушаться на меня?
– Да, Маниковский и великий князь Сергей Михайлович. Я не сказал, что они на вас покушались. История с цеппелинами очень неясная. Сразу после войны ведомство Сергея Михайловича вывезло из Германии некую машину, поднятую немцами при раскопках Вавилона и использовавшуюся ими в военных целях. Как точно использовалась – мы не знаем, но в докладах военной разведки говорилось, что она позволяет управлять людьми на расстоянии. Сейчас эта машина, как мы предполагаем, стоит у Сергея Михайловича под надежной охраной где-то в глубоких подземельях Новой Голландии.
– И какое отношение это имеет до покушения?
– Самое прямое. Возможно, с помощью этой машины кто-то подчинил себе волю экипажей цеппелинов, а может быть, – тут Комиссаров вжал голову в плечи, стараясь своим видом передать весь ужас этого предположения, – экипажи цеппелинов изначально подчинены этой воле.
– Как бы там ни было, – сказал Олег Константинович, – зачем Сергею Михайловичу или еще кому-то организовывать на меня покушение? И, если уж на то пошло – ведь можно было бы застрелить меня прямо из цеппелина.
– Из цеппелина нельзя, потому что сразу понятно будет, откуда стреляли. А так, судя по всему, пытались сделать вид, будто действовали террористы. Зачем – вам лучше знать. Россия в любой момент может лишиться наследника, начнется политическая игра, и вы – серьезная фигура в этой игре.
Олег Константинович поморщился. Со стены из-под грязно-зеленой кирасирской каски государь, чье наследство начали делить, не дожидаясь смерти его сына, смотрел на князя своими добрыми, такими же, как в жизни, глазами. Он гарцевал на фоне руин – вероятно, какого-то восточнопрусского города, разрушенного его уставшими солдатами.
– Сложность состоит в том, что все сведения об этом находятся у военного ведомства, а у полиции с военными отношения не особенные, – кисло улыбнулся Комиссаров, – сами же знаете: говорят «жандармы», руки некоторые не подают… Поэтому, если бы вы могли взять на себя труд поискать в этом направлении, вы бы существенно ускорили наше следствие.
Алексеев и Романов переглянулись.
– Конечно, Михаил Степанович, – сказал Романов, – я сделаю все, что смогу. Хотя вынужден признаться, что в таких делах совершенно неопытен и не знаю, с чего начать.
– Я собрал все скудные данные, которыми мы располагаем. Они уместились на одном листке. – Комиссаров вытащил из кармана сложенный вчетверо лист и протянул князю. – Сверх того, что здесь написано, я ничего сказать не могу. Засим оставлю вас, господа, с надеждой через несколько дней сообщить хотя бы какие-нибудь новости. Вы же, если что-нибудь узнаете, ставьте меня в известность немедленно. Номер моего телефона тут написан.
Комиссаров встал, генерал с князем поднялись следом и по очереди пожали жандарму руку. Когда он ушел, и высокая дубовая дверь с глухим ударом закрылась за ним, военные сели обратно и несколько минут просидели молча, глядя друг на друга. Они не были фронтовыми товарищами, и в их воспоминаниях о войне почти не было общих моментов. Но общей была сама война. В ее ядовитом газе, крошащих ребра гусеницах танков и смертельном дожде с неба падающей шрапнели, в страшной катастрофе в Восточной Пруссии и в Великом отступлении 1915 года они видели не только смерть, но и жизнь. Жизнь так, как никогда не увидит ее ни один из тех, кто отсиделся в Петрограде, сколько бы опиума он ни выкурил в «Бродячей собаке». И друг для друга они были якорями в ту жизнь.
– Как обстоят дела на Маньчжурском театре военных действий, Олег Константинович? – спросил Алексеев.
– Наши потери от обморожения на порядок превышают потери от действий японских войск.
– Это я регулярно читаю в рапортах штаба фронта.
– А только это и происходит.
Алексеев встал и попросил дежурившего за дверью адъютанта распорядиться согреть чаю. Романов тем временем развернул листок, который ему оставил Комиссаров. В нем были выписанные в столбик номера дел и только одна запись: «Роберт Колдевей, проводивший раскопки в Вавилоне. По сведениям, проживает в Берлине». В конце страницы был указан четырехзначный петроградский телефон Комиссарова.
– Как часто летают транспорты в Берлин? – спросил князь. Он вдруг подумал, что хотел бы еще раз взглянуть на этот город, который видел только однажды, да и то сквозь исцарапанные стекла противогаза: когда в 1918 году русская гвардия вошла в немецкую столицу, остатки ядовитого фосгена еще плавали над Шпреей, а в воздухе стоял куда более страшный, чем газ, запах смерти. – Хотя довольно странно, что охранка сама не добралась до этого археолога.
– Если он живет в Берлине, то ничего странного тут нет, – ответил Алексеев, – когда нынешний начальник Охранного отделения Рачковский заведовал заграничным отделом департамента полиции, у него вышел какой-то конфликт с военным ведомством. Теперь на территории, занятые нашими войсками, его людям путь заказан. Так что его желание использовать вас вполне объяснимо. А транспорты туда летают каждый день.
– Вот и замечательно, – улыбнулся князь.
Наверное, государь не будет против, если он отлучится из Петрограда на несколько дней.
– Да, полагаю, это хорошее решение, – кивнул Алексеев, – во всяком случае, в этом путешествии вам будет безопаснее, чем в Петрограде.
XVIII
* * *Сухонький генерал Алексеев в теплой бекеше еще больше походил на кота, чем обычно. Теперь он был похож на кота, зарывшегося в одеяло и млеющего от домашнего тепла, выставив наружу только свои довольные усы. Романов сидел напротив него, ладонью в перчатке сжимая эфес упертой в пол шашки. Ремни и портупея стягивали его тело, как корсет. В автомобиле Генштаба они ехали по Забалканскому проспекту на Корпусной аэродром, где транспортный цеппелин «Генерал Скобелев» готовился лететь в Берлин с военными грузами на борту.
За окнами машины был холодный, замерзший в мутном воздухе проспект. Увечные воины Германской войны, промышлявшие бродяжничеством и нищенством, сидели под стенами Вяземской лавры[23] от Сенной до Фонтанки, напротив Института инженеров путей сообщения, выставляя напоказ свое уродство, словно на выставке ужасов войны экспонаты. Безногие на тележках, безрукие, полные обрубки, вынесенные на улицу в коробочках, как младенцы в яслях, обезображенные газами, с сожженными губами, носами и веками, с дырявыми щеками – все выстроились как на параде, положив перед собой пустые, запорошенные уже снегом шапки. Без всякой надежды получить милостыню – потому что разве найдется кто-нибудь с тугим кошельком, бродящий в такой лютый мороз у Вяземской лавры, – они стояли целый день, просто потому, что должны были что-то делать, а иного ничего делать не могли. Не чуя холода, глядя себе под ноги, у кого они были, – а иные просто в землю, – и изредка перебрасываясь с соседями в этом ряду короткими фразами.
Потом был Технологический институт, и за ним – улицы, где должны были бы жить вдовы солдат лейб-гвардии Измайловского и Семеновского полков[24], а жили и всякие прочие – во вдовах после войны недостатка не было. За Обводным каналом стояли скотобойня, коноубойный и утилизационный заводы. Там лошади, отдавшие людям все свои силы до последней, отдавали им и не нужные больше души. Целый завод был построен для этого. Так начиналась дорога на Москву.
У Московских ворот, где стояли деревянные, иногда оштукатуренные двух-и трехэтажные дома, была застава с двумя занесенными снегом броневиками. Приказ самым тщательным образом досматривать всех въезжавших в город, изданный во время войны, так и не был отменен, но не исполнялся. Трое караульных, закутанных по самые глаза, стояли у газовой горелки, протягивая к ней руки в варежках, и не обращали никакого внимания на телеги и автомобили, проезжавшие под Московскими триумфальными воротами. Завидев автомобиль с флажком начальника Генерального штаба на капоте, они вытянулись во фрунт и поднесли руки к меховым шапкам, отдавая честь.