Холодный Яр - Юрий Юрьевич Городянин-Лисовский

Он добродушно подтрунивает надо мной, а мне парировать неохота. Уже виден свет в окне будки у железнодорожного переезда. Тормозим и шлём вперед разведчиков. Пересекаем рельсы и какое-то время спустя нас укрывает Бандуровский лес[210].

Объехав стороной Бандурово, затем Красноселку, под утро становимся на дневку у Разумовских хуторов.

Лагерь разбили в стороне от дорог, там, где был густой подлесок. Позавтракали салом и хлебом, накормили лошадей. После этого командиры сообщили казакам во всех подробностях, куда и зачем выступил отряд. Вечером мы подойдем к Новомиргороду, так чтобы атаковать за полночь и управиться до рассвета. Проводником послужит атаман Кваша[211], который известил Холодный Яр о прибытии транспорта с оружием. Он ждет нас тут, на хуторах, передав заранее фамилии трех крестьян, которые помогут его найти.

В компании Оробко и одного казака, хорошо знакомого с этой местностью, я отправился на поиски атамана. Нужная нам хата стоит на отшибе, у самого леса. Во дворе хозяин как раз обтесывает какую-то деревяшку. Подняв голову, изучает нас взглядом.

– Добрый день, дядька Степан! Нет у вас лесника из Бовтыша?

Мужик хмыкнул.

– Доброго здоровья. Вчера у меня был, сегодня у Грицка. Спросите у него – он вас отведет.

Во втором доме мы узнали, что Кваша и Дорошенко, повстанец из-под Новомиргорода, переночевав у хозяина, на рассвете ушли в лес. Рассказал Грицко и то, как их отыскать. Едва мы собрались уйти, как мужик приметил кого-то на дороге.

– Гости пожаловали. Станьте-ка, хлопцы, за ригу.

В нашу сторону катит бричка с двумя седоками и кучером. Смотрю в бинокль – один в военной форме, держит винтовку между ног. Пробираемся в огород и затем к насыпи над придорожной канавой. Нас укрывает густой терновник.

Когда бричка подъезжает вплотную, выскакиваем из засады.

– Руки вверх!

Испуганный кучер натягивает поводья и все поднимают руки. Отбираем винтовку, два револьвера, документы и папку, набитую советскими деньгами, циркулярами и приказами большевицкого руководства.

Нам попался парторганизатор Елисаветградского уезда Пирко, разъезжавший по селам для создания ячеек коммунистической партии, и начальник волостной милиции[212]. Оба украинцы. Догадавшись, кто мы, страж порядка что-то лепечет о том, как его принудительно мобилизовали и как он воевал раньше в армии УНР. С пеной у рта клянется в любви к отчизне.

Пирко побледнел, но хладнокровия не теряет. Увозим их на бричке в лагерь. Крестьянину говорим, чтобы привел к нам Квашу сам.

На допросе начмил выкладывает всё, что знает. Оправдываясь, выставляет злодеем Пирко. Молдаванин, который постоянно возит начмила, божится, что сам ни в чем не замешан, и чернит обоих.

Пирко пал духом, но держится ровно, без истерики. На вопрос, как же он – украинец – способен измываться над нашим крестьянством, участвуя в красном терроре, отвечает: этого требует пролетарская революция. Он солдат партии и выполняет её приказы, даже если какие-то ему не по душе.

Взвесив «за» и «против», мы с атаманом решаем казнить Пирко, а начмила с извозчиком отпустить, когда снимемся с привала. Андрий возмущен.

– Расстрелять надо всех. Ну, если приспичило в гуманизм поиграться, отпустите молдаванина. Только отрежьте ему язык и выколите глаза – он видел хату, где была засада, и парня, которого Юрко с собой брал, тоже припомнил. А у того семья в Разумовке[213]. Второго освобождать нельзя. Лучше уж Пирко. Пирко – честный враг, а начмил – мразь.

Со мной и Зинкевичем согласились еще несколько офицеров нашего отряда. Нельзя же убивать всех без разбора! Скольких патриотично настроенных украинцев обстоятельства вынудили пойти к большевикам на службу. За извозчика вступился знакомый боевик, и тот поклялся, что никому ничего не скажет.

В это время к нам присоединились Кваша и Дорошенко. Первый встал на нашу с Зинкевичем сторону, Дорошенко убеждал нас не отпускать начмила живым. Итого, большинство было за нами, на горе коммуниста.

Уже в сумерках я выбрал троих конвоиров и мы пошли в чащу. Вел себя Пирко достойно. Когда добрались до небольшой прогалины, я спросил, не хочет ли он написать родственникам. Сначала он попросил бумагу и карандаш, но потом махнул рукой.

– Какая разница… Знаете, я предвидел, что рано или поздно это может случиться, но не думал, что так тяжко будет расставаться с жизнью… Недавно свадьбу сыграл. Жена беременна. Ребенка мне уже не повидать…

Пирко задумался, прислонившись к дереву. Надо было заканчивать, а я жалел своего врага. Хотелось вернуть его в лагерь и настоять на том, чтобы его освободили под честное слово не воевать против нас.

Тут я вспомнил о казаках. Винтовки они держали на изготовку, на нас глядели сурово и насмешливо. Инстинкт борьбы владел их сердцами. Жалость – вредная и пустая забава, когда идет война. Я отошел и подал знак рукой. Тишину разорвали три выстрела.

Когда настали сумерки, мы развязали начмила и молдаванина и отправили в сторону, противоположную нашей, в какое-то село.

Выступаем. В двенадцатом часу[214] стоим уже в балочке под Новомиргородом – ждем захода луны. Из разведки возвращается Дорошенко. Наскоро проводим совещание: пока что всё тихо. Мост охраняет пулеметная застава. Перейти реку можно и вброд, но тыл надо обеспечить. Если атака захлебнется, они отрежут нам путь, и в любом случае, там должны проехать наши подводы.

Следовательно, отряды Чорноты и Зинкевича отправятся в обход, а Кваша и Дорошенко помогут провести их садами. Мои люди займут позицию у моста. Когда из города дадут красную ракету, атакуем – и бегом в центр.

Две группы исчезают из виду. Немного погодя, подвожу своих вдоль дороги к самой заставе. Слышится говор караульных. Кто-то задумчиво, хриплым голосом, тянет «Яблочко». Напрягая зрение, можно различить силуэты опирающихся на перила солдат. Ложимся в канавы и подползаем почти вплотную.

Над городом взлетает ракета. Багровый мерцающий свет падает на фигуры над нами.

– Митька! Чтой-то?! Гляди-кась!

Тени отлипают от перил и сбиваются в кучу посреди моста. По моему расчету, в этот миг все они должны пялиться на ракету, которая вот-вот погаснет. Поднимаю хлопцев – молча бросаемся в атаку. Застигнутые врасплох красноармейцы гибнут без единого выстрела. Шесть трупов летят в реку. Откатив в сторону заряженный максим, бежим что есть духу в город.

Там уже грохочут ружейные выстрелы и пулеметные очереди. Слышу несколько хлопков – у кого-то в помещении рвутся гранаты. У центральной площади нас поджидает Дорошенко и выводит через еврейские дворы к зданию ЧК и милиции.

Вокруг него суматоха, приглушенные крики. Тени мечутся