Расцвет русского могущества - Иван Забелин

«Введение, слишком похожее на новейшее, не возбудит ли сомнения о подлинности сего древнего акта?» – замечает Шлецер, и вслед за тем говорит, что не видит в акте «ни одной настоящей подделки». Составив себе понятие о древних руссах как о краснокожих дикарях, славный критик, конечно, недоумевал, встретивши документ этих дикарей, по существу дела весьма мало отличающийся от современных нам подобных же документов.

Первый ряд-уговор послы положили о головах. В русских сношениях с Царьградом это было первое дело, из-за которого, как знаем, поднимался поход и в 865 году. Греки смотрели на варваров с высоты доставшегося им по наследству римского величия и высокомерия и дозволяли себе не только притеснения, но и обиды, даже уголовные. Русские, по всей видимости, не выносили никаких обид и насилий. Чувство мести, первобытный закон мести строго охранял их варварское достоинство, и, конечно, все неудовольствия и ссоры происходили больше всего от столкновений этих греческих и русских понятий о собственном достоинстве. Кроме того, при разбирательстве подобных дел сталкивались обычаи и законы русские и греческие, возникали бесконечные споры и препирательства. Греческий закон был закон писаный, известный, утвержденный. Русский закон был неписаный, словесный, неизвестный, т. е. закон крепкого обычая, в котором греки всегда могли и видеть, и находить только действия личного произвола. Для греков это был закон неутвержденный; русские обычаи им не были известны. Дабы устранить всякие недоразумения и споры по этому поводу, было необходимо обнародовать особый устав, согласовать русский закон с греческим и, таким образом, устроить любовь, т. е. добрые отношения, между греками и Русью. Естественно, что такой устав должен быть написан и отдан той и другой стороне для руководства; естественно, что он должен был в написанных же копиях сохраняться и у всех русских людей, ходивших с торгом в Грецию. Вот причина, почему он попал в летопись. Вообще можно сказать, что договор Олега является своего рода «Русской правдой», русским законом для устройства и обеспечения русской жизни в Царьграде и во всей Греческой стране. Он и начинается общей статьей о судебных свидетельствах и уликах.

«А о головах, если случится такая беда, – говорили послы, – урядимся так: если преступление будете обнаружено уликами явными, несомненными, то надлежит иметь веру к таким уликам; а чему не дадут веры, пусть ищущая сторона клянется в том, чему не дает веры, и когда клянется кто по вере своей ложно, то будет наказанье, если окажется такой грех.

Если кто убьет, русин христианина или христианин русина, да умрет на самом месте, где сотворил убийство.

Если убежит убийца и будет имовит (обеспечен), то его имение, какое принадлежит ему по закону, да возьмет ближний убиенного; но и жена убившего возьмет свое, что следует по закону.

Убежит убийца неимущий, то тяжба продолжается, доколе его найдут, дабы казнить смертью.

Если кто кого ударит мечом или бьет каким орудием, за то ударение или побои пусть отдаст 5 литр[96] серебра, по закону русскому. Если так сотворит неимущий, да отдаст, сколько имеет; пусть снимет с себя и ту самую одежду, в которой ходит; а затем да клянется по своей вере, что нет у него ничего и никто ему помочь не может, тогда тяжба оканчивается, взыскание прекращается.

Если украдет что русин у христианина или христианин у русина и будет пойман в тот час и, сопротивляясь, будет убит, да не взыщется его смерть ни от христиан, ни от руси, а хозяин возьмет свое покраденое. Если вор отдастся в руки беспрекословно и возвратит покраденое, пусть за воровство заплатит втрое против покраденого.

Если кто творит обыск (покраденого) с мучением и явным насилием или возьмет что-либо вместо своего чужое – да возвратит втрое.

Если греческая ладья будет выброшена ветром великим на чужую землю и случится там кто из нас, русских, то мы, русские, охраним ту ладью и с грузом, отправим ее в землю христианскую; проводим ладью сквозь всякое страшное место, пока не придет в место безопасное. Если такая ладья, или от бури, или от противного ветра (боронения) не сможет идти в свои места сама собой, то мы, русские, потрудимся с гребцами той ладьи и допровадим с товаром их поздорову в свое место, если то случится близ Греческой земли. Если такая беда приключится ладье близ земли Русской, то проводим ее в Русскую землю. И пусть продают товар той ладьи, и если чего не могут продать, то мы, русь, отвезем им, когда пойдем в Грецию, или с куплею, или с посольством; отпустим их с честью и непроданный товар их ладьи.

Если случится кому с той ладьи быть в ней убиту, или потерпеть побои от нас, русских, или возьмут русские что-либо, да будут повинны наказаниям, положенным прежде.

Что касается пленных, то на Руси им уставлена торговая и выкупная цена 20 золотых. Пленных на обе стороны, или от руси, или от греков, должно продавать в свою страну. Проданный в чужую страну возвращается в свою с возвратом купившему той цены, за какую был продан, если дал и больше установленной цены челядина. Таким же образом, если на войне будет взят кто из греков, да возвратится в свою страну со взносом его выкупной цены.

Когда потребуется вам, грекам, на войну идти и будете собирать войско, а наши русские захотят из почести служить царю вашему, в какое время сколько бы их к вам не пришло, пусть остаются у царя вашего по своей воле.

Если русский челядин будет украден, или убежит, или насильно будет продан, и начнут русские жаловаться и подтвердит это сам челядин, тогда да возьмут его в Русь. Равно, если жалуются и гости, потерявшие челядина, да ищут его, отыскавши, да возьмут его. Если кто, местный житель, в этом случае не даст сделать обыска, тот потерял правду свою (отдаст цену челядина?).

Кто из русских работает в Греции у христианского царя и умрет, не урядивши своего именья (не сделав завещания), или из своих никого при нем не будет, да возвратится то именье его наследникам в Русь. Если сделает завещание, то кому писал наследство, тот его и наследует.

Кто из ходящих в Грецию, торгуя на Руси, задолжает и, укрываясь, злодей, не воротится в Русь, то Русь жалуется Христианскому царству, и таковый да будет взят и возвращен в Русь, если бы и не хотел[97]. Это же все да творит Русь грекам, если где таковое случится».

В утверждение и неподвижность мира договор был написан на двух хартиях и подписан царем греческим и своей рукой послов, причем русь клялась, как Божье создание, по закону и по покону своего народа, не отступать от установленных глав мира и любви.

Царь Леон почтил русских послов дарами: золотом, паволоками, фофудьями – и велел показать им город – «церковную красоту, палаты золотыя, и в них всякое богатство, многое злато, паволоки и каменье драгое – и особенно христианскую святыню: Страсти Господни – венец, гвоздье, и хламиду багряную, и мощи святых, поучая послов к своей вере. И так отпустил их в свою землю с честью великой».

«Если договор этот был действительно, – говорит Шлецер, очень сомневавшийся в его подлинности, – то он составляет одну из величайших достопамятностей всего Среднего века, что-то единственное во всем историческом мире. Ибо есть ли у нас хотя один такой договор, так подробно написанный и слово в слово из времен около 912 года?»

В настоящее время уже никому не приходит в голову сомневаться в подлинности этого единственного во всем историческом мире памятника. С каждым днем он все больше и больше раскрывает свою достоверность и свое, так сказать, материковое значение для познания древней русской истории. Несмотря на то что и до сих пор эта хартия вполне ясно и с точностью никем не прочтена, все-таки ее язык служит первым основанием ее достоверности. Это язык перевода, и притом русского, а не болгарского перевода[98], язык, приспособлявший себя к известному, уже не устному, а грамотному, или собственно книжному изложению, следовательно, боровшийся с известными формами речи и потому оставивший в себе несомненные следы этой борьбы, т. е. крайнюю темноту и видимую нескладицу некоторых выражений. Можно надеяться, что общими усилиями ученых эта первая русская хартия со временем будет прочтена вполне точно и ясно во всех подробностях.

Впрочем, для истории очень многое ясно и теперь, по крайней мере в общем и существенном смысле, который, сколько было нашего умения, мы и старались удержать в своем переложении этого памятника.

Очень справедливо заключают, что этот несомненный документ служит изобразителем умственного, нравственного и общественного состояния Древней Руси. Еще Шлецер говорил, что «критика дел на каждую статью договора была бы приятной работой». К сожалению, он отложил эту критику до времени, пока будет очищен текст. А это обстоятельство и было главной причиной, почему мы и до сих пор ведем препирательства больше всего только о буквах и словах. Это же обстоятельство вообще показывает, как бесплодно вести исторические работы, задаваясь какой-либо односторонней задачей и не осматривая существа истории по всей его совокупности, по всем сторонам и во всех направлениях. Ведь каждый древний памятник, хотя бы лоскуток древней хартии, есть отрывок некогда цельной жизни. Ограничиваясь критикой слов и букв и не обращая в то же время внимания на критику дел, невозможно читать и объяснять правильно и сами слова. И вот почему историк и доселе все-таки не может представить достойной страницы, дабы раскрыть вполне значение этого бесценного русского памятника.