Шаг за край - Тина Сескис

Даниель по–прежнему жила в Лондоне, но проделала весь путь до Девона и теперь, попав сюда, была рада, что не пожалела сил и времени. Гостиницу она нашла великолепной, эдакая готическая феерия с громадной наполненной цветами террасой, откуда открывался вид, ради которого умереть не жалко. В громадном зале гостиницы даже в летний день было так прохладно, что по обеим его сторонам в чудовищных каминах горел настоящий огонь. Скрипящие кожей кресла «честерфильд» с трех сторон отгораживали место у каждого камелька, тяжелые шторы цвета тины обрамляли окна, сохраняя в помещении уютный полумрак. Широкая лестница вела на хоры, окружавшие поверху весь зал, как раз на них и выходили все 12 гостиничных номеров. Сами опочивальни ни в чем не походили на громадный зал: яркие, солнечные, насыщенные морем, с голубино–серыми стенами и белыми египетского хлопка простынями и наволочками на подушках–валиках, с туалетными комнатами, где чудно пахло какое–то необыкновенное мыло, а тяжелые ванны впивались в пол когтями серебряных ножек–лап. Даниель пребывала в совершенном восторге, тут все были к ней так внимательны, а в случае с Эндрю — малость излишне внимательны, но Даниель привыкла обходиться с такого рода вещами, а потом мужчина он был вполне вкусненький для своего возраста. Она была из тех девушек, кого мужчины находят привлекательными, хотя женщины зачастую этого не находят, была весела и открыта, что, как ей было известно, порой производило неверное впечатление, но такая уж она была — и не видела причин меняться.

Раздались заупокойные звуки «Есть огонь, во веки не гаснущий» в исполнении «Смитов», когда Эмили появилась на дорожке выходящего к морю сада и пошла по проходу, сооруженному между рядами обтянутых кремовой тканью стульев. Фрэнсис сочла выбор музыки странным, но только Эмили с Беном была понятна ее значимость: именно она звучала, когда соединились они в первом робком объятии и испытали счастье. Они решили, что свадьба будет небольшой, всего человек сорок, где все, кого они пригласят, будут рады за них, где не будет досужих пересудов по поводу невестиного платья или о том, что долго этот брак ни за что не протянет. Поначалу Эмили даже подумывала, а стоит ли куда–то убегать и устраивать свадьбу где–то на берегу моря, как она говорила, ей не хотелось расстраивать Кэролайн, но Бен в тот раз все ж проявил твердость. Он напомнил ей о поразительной гостинице на утесе в Девоне, о том, как они говорили, какое это чудесное место для свадьбы, как оба понимали, но еще не смели себе признаться, что говорят о собственной свадьбе. Кэролайн прекрасно к этому отнесется, уверял он, не их вина в том, что до сих пор она никого не встретила, и в любом случае в последнее время она гораздо лучше воспринимает подобные вещи. И ведь пока что Кэролайн вела себя более чем прекрасно: она, похоже, и в самом деле радуется за них, и это прелестно.

Эндрю с Фрэнсис стояли рядом, наблюдая за тем, как их старшая дочь давала брачные клятвы, и это наводило на воспоминания о дне их собственной свадьбы, о том, как давно это было. Искренен ли был Эндрю в своих клятвах тогда, думали они оба, и ни он, ни она не знали ответа, и каждый из них полагал, что теперь это несущественно. Обратившись лицом к морю, нынче неподвижному, как озеро, Фрэнсис позволила своим мыслям унестись к давним временам, к их медовому месяцу, к трудным родам, к изматывающим первым годам жизни их дочерей… к тому, как удивилась она, когда Эндрю не бросил ее, как только близняшки подросли, ведь она все это время знала, что у него была другая. Эндрю думал о том, какой иной могла бы быть его жизнь, женись он на Виктории, если бы он раньше ее встретил, и в тысячный раз ломал голову над тем, почему же он не решился оставить семью — ведь любовь важнее? Теперь уже поздно. Он думал о том, как пытался усидеть на двух стульях — и Викторию удержать, и сохранить семью, Сейчас он понимал, что это делало их всех скорее ущербными, чем счастливыми. Виктория, должно быть, считала, что ею только пользуются, под конец этой истории нервы у нее были на пределе, и он это знал. Когда она наконец совсем порвала с ним, он сделался до того одинок, что ничего другого не оставалось, как завести лишенные души отношения и побираться разовыми ночевками. Тогда он и понял, что Фрэнсис все ж ему нужна, он нуждается в ее постоянстве и покое, нуждается в ней как в той, к кому, несмотря ни на что, возвращаются домой.

А чем Фрэнсис могла оправдаться, что не ушла? Сейчас, находясь рядом с Эндрю, она желала, чтобы он взял ее за руку, зная: невзирая на всю ложь и извороты своего мужа, она все еще любит его. Он во многом человек достойный и до сих пор так хорош собой… а потом, как бы она одна со всем справлялась?

— Итак, объявляю вас мужем и женой, — возгласил регистратор, мягкоголосый валлиец, сумевший придать краткой свадебной службе высокий смысл. Легкий бриз, казалось, подхватывал сказанное им и не спешил уносить прочь. — Можете поцеловать невесту.

Когда Бен склонился и коснулся губ Эмили нежнейшим из поцелуев, Кэролайн заерзала на стуле и зевнула.

Свадебный завтрак подавался на свежем воздухе на разномастных фарфоровых тарелках и состоял из простого обжаренного мяса с кровью и огромного целого лосося с восемью различными салатами и молодой картошкой. Сдвоенный пудинг послужил свадебным тортом, на нем расположено было такое количество пирожных, какого Эмили не видывала; получилось даже лучше, чем она себе представляла. Погода была безупречная, а поскольку стоял июль, она даже не предприняла никаких мер на случай непогоды — настолько была уверена, что солнце будет сиять над нею и Беном, над их счастьем. Эмили только того и хотелось, чтобы все ели прекрасно приготовленную еду, пили шампанское и наслаждались видом на море, а обо всем прочем она не слишком–то и хлопотала. «Люди какие надо, место что надо… как у нас может что–то пойти не так?» — говорила она, и Бен еще больше любил ее за то, что она не была из тех женщин, кто надоедают своими свадебными планами, бьются в истерике из–за цвета ленточек на отпечатанных меню или цветов в букетах для украшения стола.

Кэролайн бродила повсюду со стаканом в руке, виляя бедрами, всем и каждому надоедала разговорами о том, что это она все наряды пошила, раздражала жену Джека непрестанными заигрываниями с ним, отпускала гостям комплименты, звучавшие как оскорбления. Чем ближе день склонялся к вечеру, тем громче звучал ее голос, тем несдержаннее она становилась. А уж когда она вслух объявила, что тоже не прочь подыскать себе красавца–мужа, только не такого тряпку, как Бен, Фрэнсис отвела ее в сторонку и негромко отчитала дочь, сказав, что хватит ей болтать.