Кара-курт - Анатолий Чехов

— А ну давай выметайся отсюда! Что, тут тебе чайхана? Наделал, дурья башка, дел, думаешь, есть время разбираться с тобой?

— Но-но-но-но-но! — заартачился Вареня´. Он скрутил увесистый кукиш и сунул его под нос Галиеву: — Ось тоби дулю! Товарищ военком мэнэ завтра у военкомати чекае[27], туды и пйду. А с тобой нэ пиду.

— Да ты понимаешь, что ты за негодяй? Война идет! Люди гибнут! А ты водку хлещешь! Да тебя под трибунал надо! В штрафную! К стенке!

— И я гибну, — сказал Вареня´. — Як шо до стинки — будь ласка...

Он действительно стал к стенке, прикрыл глаза и раскинул руки.

— Стриляй хочь с того поганого ружья, — показал он пальцем в сторону берданки сторожа, — хочь з вашего пограничного автомату.

— Может быть, хватит беседовать? — спросил полковник Артамонов. — Кто скажет, что это за артист? То ли тронутый, то ли комедию ломает...

— То ж Вареня´, земляк мой, товарищ полковник, он все правильно сказал, — выступив вперед, отозвался техник-интендант Ковтун. — Работает заготовителем на базе плодоовощи, а чего з глузду зъихав, я и сам не пойму.

В магазин вошли два милиционера-туркмена.

— Ай, салям, салям! Коп-коп, салям! — приветствовали они всех присутствующих, а особенно завмага, который повел себя вдруг в высшей степени непонятно. Завмаг сказал что-то Варене´ по-туркменски, тот ответил ему на его родном языке, налил в стаканы милиционерам и завмагу, все дружно выпили, заговорили между собой вполне благожелательно.

Артамонов взвился:

— Ты смотри, Самохин! Да тут, оказывается, круговая порука!

— Ай, начальник, — остановил его завмаг. — Зачем волнуешься? Гулять я разрешил. Сам за все плачу.

Артамонов казался сбитым с толку, да и Самохин, признаться, не понимал, что происходит.

— Разрешите пояснить, товарищ полковник, — снова вмешался Ковтун. — Вареня´ три года уже заготовляет фрукты, овощи в туркменских колхозах и совхозах. Так понаторел в их языке, любого переводчика за пояс заткнет. А когда посватался к сестре завмага, то и совсем своим стал. У них одна только и заковыка из-за веры, а так все на мази.

Самохин увидел, что полковника осенила вдруг какая-то неожиданная мысль. Аким Спиридонович даже хлопнул себя пальцами по лбу и, видимо не считая теперь время потерянным, с немалым интересом стал присматриваться к Варене´.

— Любый мий Иване! — обращаясь к своему другу Ковтуну, с чувством сказал Вареня´. — Ты мэни у саму душу, як та сорока у маслак, подывывся. Товарыщ полковник, товарыщ старший политрук! Маты ж йи, зироньки моей Юлдуз, як та стара видьма, з ножом до гирла: «Прыймай мусульманство». А якый же ж я мусульманин, колы я у комсомоли, та ще як був Грыцько Вареня´, так и е Грыцько Вареня´. А ще такэ дило, — он понизил голос и оглянулся по сторонам. — Кажуть, колы у мусульманство прыймають, хлопцям шось рижуть. Га? Чулы такэ? Мулла риже. Так хиба ж я дам? В мэнэ и так нэ лышне...

— Нет-нет, родной, не давай, ни в коем разе не давай, — мгновенно переменив тон, согласился Артамонов. Аким Спиридонович даже фуражку сдвинул на затылок. — Ну что ты за нее уцепился, за эту свою, как ее?

— Юлдуз, товарищ полковник, — подсказал Ковтун.

— Ага, Юлдуз. Что тебе эта самая Юлдуз весь белый свет застит? Возьми какую хохлушечку, а то русскую там или белорусочку. И мулла ни к чему.

— Ни, товарыщ полковник, — возразил Вареня´. — Треба Юлдуз. Я ж ии люблю, товарыщ полковник.

— Ну ладно, черт с тобой, пусть будет Юлдуз, — согласился полковник. — А теперь, если твоя башка еще варит, слушай. Повестка в военкомат у тебя на двадцатое, а сейчас четыре тридцать утра, так что срок наступил. Как только протрезвишься, считай, что ты в армии.

— А як же ж Юлдуз? — с пьяным упрямством возразил Вареня´.

— Чудак, в ауле останешься. Переводчиком на комендатуру беру. Станешь хорошо служить, звание младшего техника-интенданта присвоим. А вас, товарищи, прошу передать военкому мою записку, — сказал полковник милиционерам, — чтоб направили его в распоряжение замполита Дауганской комендатуры. Ну, Андрей Петрович, считай, что ты в сорочке родился. У нас проблема языка — проблема номер один. Личного переводчика даю. Даже не коменданту, а тебе, замполиту. Влияй на людей, действуй. Чую, что с этим Варене´й и его Юлдуз для тебя дверь любой кибитки будет открыта!

Самохин хотел было тут же сказать полковнику, что переводчик ему не потребуется: пройдет всего несколько дней, и старший политрук Самохин будет за две с лишним тысячи километров от Дауганской комендатуры. Но сейчас вот, при всех, ему не хотелось затевать этот разговор, и он только неопределенно кивнул головой.

Вареня´, видимо сообразив, что дело для него обернулось совсем неплохо, обнял на прощание бесчувственного собутыльника, прихлопнул его по макушке: «Добре спивалы!» С бравым видом попытался отдать честь офицерам:

— Ухопыла лысыця петуха, вин и каже: пойихалы!

— Ну вот и поехали, — отозвался довольный Артамонов. — К вам просьба, товарищи, — обращаясь к милиционерам, сказал он. — Заберите этого певуна к себе. Проспится, позвоните на комендатуру и препроводите его к нам. А с военкомом, надеюсь, договоримся.

Возвращаясь к машине, полковник еще некоторое время развивал свои мысли, открывая перед Самохиным широкие перспективы, устраняющие многие сложности, которые бывают из-за незнания языка. Но Самохин отделался неопределенными междометиями.

— Вот мы Кайманову поручим проверить этого переводчика, — сказал Аким Спиридонович. — Кайманов на Даугане родился и вырос, четыре местных языка, как свой родной, знает. Яков Григорьевич ему такой экзамен устроит, пищать будет. Если только окажется толковым переводчиком, командирского звания не пожалею. Такие кадры нам вот как нужны, а пока пусть в вольнонаемных походит.

И на этот раз Самохин ограничился неопределенным молчанием, что не только задело, но и огорчило полковника.

— Ну ладно, — сказал он, сделав сам для себя какие-то выводы, — подправишься тут у нас, и контузия твоя сама собой пройдет...

Машина мчалась по асфальтированному шоссе, маслено поблескивающему под утренним белесым небом. Встречный ветер струей врывался через приспущенное стекло водителя. Навстречу сплошным потоком шли колонны крытых брезентом грузовиков, вереницы повозок, по обочине шагали караваны верблюдов.

Шофер Гиргидава разгонял «эмку» по шоссе, выключал рычаг коробки передач, и машина, фыркнув, долго бесшумно катилась по инерции, с еле слышно работающим мотором, шуршащими по асфальту колесами. Снова разгон, снова фыркание мотора и бесшумное парение, долгий «накат» с неясным, навевающим дрему шепотом шин. Дорога укачивала.

Полковник тронул рукой плечо Гиргидавы:

— Не спишь? Нет? Смотри, не спи. Дорога не такая, чтобы спать.

Гиргидава стиснул зубы, возле ушей вздулись желваки. Вцепившись в баранку, словно в своего злейшего врага, он отвернулся и пробормотал то ли грузинские, то ли абхазские специальные выражения, по его мнению, самые подходящие к случаю. Самохин подумал: чего доброго, шофер на каком-нибудь повороте в горах не уследит за машиной, и они полетят под откос. И действительно, как-то сразу кончилась равнинная часть, по обе стороны шоссе начались горы.

Дорога, только что рассекавшая плоскую равнину, кое-где изрезанную арыками с серой от пыли растительностью, протянувшейся вдоль них, запетляла между сопками, змеей поползла по склонам.

Здесь уже чувствуется утренняя свежесть. Встречный ветер тугой струей влетает в машину, бьет в лицо, забирается под гимнастерку. Прохлада приятно освежает, тем более что впереди душный, знойный день.

Бесконечным серпантином все выше и выше поднимается по склонам шоссе, и вот уже оно вьется по такому узкому карнизу, что кажется, за ближним поворотом упрется прямо в небо и дальше не будет пути.

Машина с натужным ревом берет идущий на подъем поворот. Перед ветровым стеклом проносится утреннее небо, вершины гор и снова — между головами водителя Гиргидавы и полковника — бегущая навстречу полоска асфальта.

Полковник Артамонов, донимавший на равнине водителя вопросами, сейчас, когда опасность действительно стала реальной, словно забыл, где он находится, повернулся вполоборота к Самохину, привалившись спиной к дверце машины. Андрей еще подумал: «Ну как откроется? Не менее ста метров будет лететь Аким Спиридонович по воздуху, прежде чем попадет на склон».

— Главное, с чем у нас тут война, — говорил Артамонов, — трижды клятый опий, по-местному — терьяк. И сейчас на черном рынке палочка фабриката до тысячи трехсот рублей стоит. Балуются им и наши старые контрабандисты, кое-где пошел он и через военный транспорт. Раньше тут все торгаши да коммерсанты орудовали, посылали носчиков, денежки клали в карман. А теперь его гитлеровская разведка использует как крышу — для маскировки. Вот оно куда пошло!..