Кара-курт - Анатолий Чехов

— Хочу у вас спросить, — просто сказал полковник. — Этот вот молодой пограничник, что коня сегодня для старшего политрука чистил, всегда такой невеселый?

— Никак нет, товарищ полковник, только последнее время.

— А почему он невеселый?

— Не могу знать, товарищ полковник!

Артамонов недовольно поджал губы.

— Как же так? — сказал он. — У вашего товарища, может, горе какое или беда, а вы «не могу знать»?

— Так это ж понятно, товарищ полковник! Наверное, по дому скучает. Новобранец еще, в войска только призвали...

— Наверное, так и есть, — сказал Артамонов. — Ладно... Можете быть свободным...

Остапчук ушел. Полковник Артамонов, взглянув на Самохина, сказал:

— Что, Андрей Петрович, вижу, и ты заметил, что у этого Оразгельдыева глаза с того света глядят?

— Может быть, прав Остапчук, — сказал он. — Оразгельдыева только призвали, скучает по близким, по дому...

— Вот именно... Только по каким близким? — прервал его Артамонов. — Ну, ладно, разговор этот преждевременный. Давай-ка, друже, спать. Вставать-то рано...

Полковник вошел в комнату и тут же стал раздеваться, аккуратно складывая обмундирование на стуле.

Андрей остался на открытой террасе выкурить папиросу, собраться с мыслями, обдумать предстоявшую завтра беседу с генералом.

Движок, дававший свет комендатуре, уже не работал. Через окно, выходившее на террасу, в комнате видна была керосиновая лампа с прикрученным фитилем, бросавшая кружок света на белоснежную салфетку, которой был накрыт стол. На столе — пистолет и часы Артамонова, потертая планшетка... На террасе, у входа, рукомойник, железный таз под ним, рядом на табуретке — ведро с водой.

Андрей разделся до пояса, снял сапоги, достал из чемодана тапочки, с наслаждением умылся и вымыл ноги, принялся растираться полотенцем.

Со всех сторон вплотную подступала темнота. Доносился цокот копыт по каменистой тропе, то ли это уходил в сторону отряда посыльный, то ли — наряд к границе. Кто-то шуршал в сухой траве. Из комнаты широко и с переливами уже доносился мощный храп, полковник, видимо, обладал редкой и счастливой способностью засыпать мгновенно.

Андрей все еще оставался на террасе. Ночью никто не мешает думать, а решить предстояло многое. Завтра он должен еще до рассвета выехать на Дауганскую заставу, вернувшись, участвовать в совещании, которое здесь, на комендатуре, будет проводить генерал. До этого совещания он должен будет подать полковнику Артамонову рапорт об отправке на фронт.

Андрей вошел в комнату, достал из своего чемодана папку с вырезками из газет, конспектами, записями и дневниками — всем тем материалом, который был ему необходим в повседневной пропагандистской работе.

Уставший за день Аким Спиридонович так храпел, что мешал сосредоточиться, и Самохин громко почмокал языком, по опыту зная, что этот звук будит любого храпуна, как бы крепко тот ни спал. Артамонов недовольно проворчал что-то спросонья, грузно повернулся на бок и затих. Андрей присел на край койки, стал перелистывать вырезки, раздумывая все о том же: что он будет говорить генералу.

Через час Самохин прилег на койку, пытаясь уснуть, но сна не было, да и полковник Артамонов храпел нещадно. В течение ночи Андрей принимался несколько раз чмокать языком, чтобы сбить его храп. Аким Спиридонович, видимо, приспособился к изменившимся условиям и, только Андрей забывался, наверстывал потери с удвоенной силой.

Вконец измученный, с больной головой, Самохин оделся и вышел во двор. В дверях он едва не столкнулся с дежурным — сержантом Гамезой, который пришел доложить, что уже четыре часа и пора вставать.

Вместе с Гамезой к Самохину строевым шагом подошел коренастый старшина-сверхсрочник, громко доложил:

— Товарищ старший политрук, старшина сверхсрочной службы Амир Галиев в ваше распоряжение прибыл.

— Здравствуйте, товарищ старшина.

На Андрея смотрели умные, с монгольским разрезом глаза. Во всем поведении — ни намека на вольность, все точно по уставу. «Этот, сразу видно, кадровый», — одобрительно подумал Самохин. Он отпустил Гамезу и Галиева, наблюдая, как полковник Артамонов поднялся с постели, быстро оделся и, пожелав ему доброго утра, принялся плескаться под умывальником,

— Ужасная ночь! Ужасная ночь! — растираясь полотенцем, сказал Аким Спиридонович. — Ты, мой дорогой, совсем мне сегодня спать не давал. И давно это у тебя?

— Что, товарищ полковник?

— Да вот это, как его...

Артамонов почмокал языком: «Чи-чи-чи-чи-чи...» От контузии, что ли?

Андрей, пробормотав что-то невнятное, сбежал во двор с веранды.

Полковник проводил его удивленным взглядом, вслух пожалел:

— Точно. От контузии...

ГЛАВА 2. НА БЛИЖНИХ ПОДСТУПАХ

Свет фар выхватывал из темноты глинобитные стены кибиток, пыльную улицу, ветвистые чинары и карагачи, поднимавшие к небу темные кроны.

Утомленный бессонной ночью, Самохин забылся, устроившись с краю на заднем сиденье. Рядом покачивались на ухабах старшина Галиев и техник-интендант Ковтун, получившие приказ проверить боекомплект застав комендатуры. Капитан Ястребилов остался принимать молодое пополнение.

Из оцепенения Андрея вывела внезапная остановка.

Перед радиатором, отворачиваясь от слепящего света, раскинув руки в стороны, в одной из которых была берданка, стоял туркмен с редкой, расчесанной по волоску седой бородкой, росшей прямо из шеи. Лицо его казалось озабоченным, высокая папаха-тельпек съехала на самые глаза.

— Ай салям, начальник! Спасибо, что остановил! — заговорил он, юрко подскочив к занимавшему переднее сиденье полковнику Артамонову. — Я сторож этого магазина Аннасахат Мурад Давлетов. Государственный объект охраняю, помоги, дорогой...

— Что стряслось? — недовольно спросил полковник.

— Поют, товарищ начальник, в магазине поют.

— Что значит «поют»? Какие могут быть песни в четыре часа утра? Завмага разбудил?

— Разбудил, товарищ начальник, хотел уже в милицию бежать, смотрю — легковая машина едет. Ай, думаю, геок-папак позову, геок-папак разберется.

На улице показалась неясная тень, донеслось звякание ключей. Подошел завмаг — моложавый туркмен, позевывавший и почесывавшийся на ходу. Он быстро что-то сказал сторожу, тот ему ответил, указывая на пограничников.

— Ай, салям, салям, здравствуйте! — переходя на русский, приветствовал завмаг Артамонова и его спутников. — Совсем пустая голова у тебя, Аннасахат. Зачем людей беспокоишь?

Самохин уловил, что завмаг недоволен сторожем.

— Пошли, — приказал Артамонов. Все, кроме шофера Гиргидавы, направились к магазину.

В едва заметные щели ставен пробивался слабый свет. Громкое пение раздавалось из-за опломбированных дверей и закрытых окон. Техник-интендант Ковтун прислушался, с оживлением прокомментировал:

— Гарно спивае, сукин сын. Чуете, товарищ полковник, казачью походну?..

Завмаг снял пломбу, открыл замок. Самохин вслед за полковником вошел в магазин.

Оплывшая свеча слабым, колеблющимся языком освещала большой фанерный ящик из-под спичек, на ящике — бутылки, стаканы, остатки закуски. По обе стороны стола — два ящика поменьше, приспособленные как стулья. Стоя на одном из них, невысокий краснолицый крепыш дирижировал короткими руками и старательно выводил:

— А по-пид горою, яром долы-но-о-о-ю ко-за-ки йдуть...

Нисколько не смутившись, он только махнул на вошедших рукой, чтоб не мешали, с чувством продолжал:

— Мени, мени с жинкой не возыться...

Его собутыльник, по виду бродяга из бродяг, положил на ящик лохматую голову и, свесив руки до полу, как говорится, отпустил тормоза, ничему не внимая.

Офицеры с недоумением переглянулись. Полковник сурово сдвинул брови:

— Кто такой?

— Я? — певун ткнул себя пальцем в грудь. — Зараз не скажу, товарищ полковник, бо военна тайна. Завтра скажу, а зараз не можу.

— Ты мне дурака не валяй! Почему горланишь среди ночи? Как попал в магазин?

— О! Оцэ скажу! — с пьяной общительностью согласился толстяк. — Гуляю, товарищ полковник. Пропываю свое рознэсчастнэ життя... Юлдуз за мэнэ замуж не йдэ. Оцэ — раз! — Он загнул толстый, короткий палец. — Маты ии за мэнэ нэ отдае, каже: «Вареня´ — капыр!» Оцэ — два (он загнул еще один палец). Повистка з военкомату прыйшла — тры!.. Выпьемо, товарищу полковнику! Ось я вам горилки налью! — Он щедро налил в стакан, протянул его Артамонову.

— Ты что, совсем шары залил? Не видишь, кому водку суешь? — не выдержав, вмешался Галиев.

— Тю на тэбэ, — спокойно сказал Вареня´. — Нэ хочешь, нэ пый. А я выпью. Завтра на мэнэ крычить, а сёдни нэ крычить, бо у военкомат мэни завтра.

— Разрешите, товарищ полковник?

Галиев подошел и тряхнул за шиворот Вареню´: