Автостопом до алтайского яка - Ольга Овчинникова

Она ставит мне катетер в вену на кисть правой руки. С первого раза – профи. Лежу спокойно, говорю, что у меня вены хорошие, и Наташа обращает внимание на эту фразу:

– Вены! – девчонки переглядываются. – Надо посмотреть…

Меня считают уже чуть ли не наркоманкой.

Наташа с усмешкой говорит Алёне:

– Слушай, у тебя в волосах мусор. Откуда это, интересно? – и она вытаскивает пальцами шелуху от семечек, несколько штук. Припоминаю, как Джая лузгал семечки, когда мы с ним были под потолком.

– Ай! – восклицает Алёна от того, что Наташа при этом случайно дёргает её за волосы.

Прошу Алёну побыть со мной.

– Алёна! Дайте мне руку…

– Что?

– Дайте Вашу руку, пожалуйста, постойте со мной немножечко, мне это ТАК НАДО, Алёночка!

Никогда никого ни о чём не прошу, а тут такое. Алёна против: она не хочет привязываться к пациенту, снимать маску доктора и становиться человеком. Она опасается быть со мной наедине. Я держу её руку в резиновой перчатке, а рука упорно выскальзывает из моих пальцев.

– ПОЖАЛУЙСТА! – я плачу, умоляю, мне нужен человек рядом.

Алёна говорит, что её ждут другие пациенты, и все уходят, оставив меня «на гос. обеспечении». Чем крепче сжимаешь чужую руку, тем больше у неё желания вырваться. Ничего нельзя удерживать. Ничего. И никого.

Алёна уходит, и тут я даю выход своему горю: рыдаю. Хнычу и громко рыдаю, по-настоящему, как буйный больной. Я ору и одновременно вижу, как ору, навзрыд. Про то, что «Горе – это не диагноз» и «Дайте мне лекарство от горя».

И дальше просто ору и плачу, рычу и рыдаю без слов, – и это хорошо, что я привязана. Голый мужчина слева, простыня с которого давно свалилась на пол, на время этих криков затихает и перестаёт дергаться. Бабушка у стены сочувственно смотрит на моё временное помешательство: я уже не уверена в том, что оно временное, остановиться тяжело, если такое вообще возможно. Горе никак не выплакивается, у меня не хватает ни голоса, ни воздуха в лёгких. Где-то за рёбрами появляется тугая пробка, которую никак не продохнуть, и неизбежно приближается очередной приступ удушья. Туда мне и дорога…

На крики и хрипы от удушья приходит Алёна со своими точечками:

– Не устала рыдать?

От меня остались одни хрюки: я пытаюсь выкричать всё, что меня убивает, задыхаясь и хватая воздух ртом, словно рыба.

– Разве Вы никогда не любили? – всхлипываю я.

Алёна молча откидывает простынь, и я вижу в её руке шприц. Расслабляю ногу. Укол в бедро.

– Лекарство от горя?

– Да.

– Спасибо… Алёна…

Она уходит. Лежу. Лекарство начинает быстро действовать. Дыхание выравнивается, воздух свободно течёт в лёгкие. Мочевой удивлённо молчит. Начинаю распутывать левую руку – узел смехотворный, на бантик. Я не могу лежать привязанная – всё затекает, а кушетка жёсткая.

Переворачиваюсь на бок и смотрю на кафельный пол: тёмные линии межплиточных швов внезапно поднимаются кверху и зависают над поверхностью плиток – этакая сетка из швов, на расстоянии полуметра от пола. Удивлённо разглядываю эту галлюцинацию, сфокусировав взгляд: она не исчезает.

В голове всплывает тот короткий диалог, который предшествовал череде этих событий.

Я стою у стены маленькой тесной кухни, внутри гуляет адреналин и отчаяние, в глазах кислыми горошинами толпятся слёзы. А на стуле сидит он: человек, который так мне дорог и одновременно так далёк…

– Выпьешь со мной? – сбивчиво говорю ему. – Мне нужно сказать тебе…

– Мне завтра рано вставать, к тому же всё уже сказано, и не раз. Уходи из моей жизни, – мужчина резко встаёт со стула и уходит спать, так и не выслушав меня.

Смотрю, как по трубке капельницы ко мне в руку продвигаются крупные пузыри. Пытаюсь выпустить их свободной рукой – поджидаю, когда они подойдут поближе к катетеру и собираюсь отсоединить капельницу, – это настоящие пузыри, а не галлюцинация. Так забавно: только что пыталась умереть, и вдруг меня забеспокоила вероятность воздушной эмболии28…

Снова заходит Алёна и кричит:

– Что ты делаешь?

Будучи под «препаратом от горя», отвечаю медленно и спокойно:

– Тут пузыри идут.

– Куда идут?

– В меня. Идут.

Она хватает шланг, видит – там и правда пузыри – и выпускает их сама, молча, после чего снова присоединяет к катетеру. Невинно смотрю на неё: что-то не так, Алёна?

Она спрашивает уже спокойнее:

– Теперь нормально?

Киваю головой. Пузыри – это неправильно, даже если хочешь умереть. Когда возвращается Наташа, я обреченно поднимаю руку с завязкой вверх и говорю, победно-издевательски:

– Развязалась…

Наташа бешено подбегает и начинает, пыхтя, снова меня привязывать, а я говорю:

– Наташа, я же смирно лежу. Не привязывайте меня.

Но она уже не может остановиться.

– Наташа-макрамешница, – констатирую я всё тем же спокойным тупым голосом.

…На узлы этой замысловатой вязки времени у меня уходит на две минуты больше, чем в прошлый раз. Развязываю всё остальное, аккуратно и адекватно складываю стопочкой и лежу, демонстрируя, что могу быть и так.

Меня привязывают снова, и снова уходят, – они без конца приходят и уходят, приходят и уходят. Лежу смирно, сердце бьётся в такт тихо капающей капельнице. Шестьдесят капель в минуту – классика жанра.

Опять методично развязываюсь, складываю все верёвки в кучку и лежу калачиком под простыней. Они больше не пытаются меня зафиксировать, только меняют бутылочки.

Тут мужик слева замолкает, и начинает пялиться в стену. Смотрю туда, и вижу сидящего на корточках Джая: материализовался внезапно, как всегда. Он сидит, прислонившись к стене спиной, и смачно ест поп-корн: подкидывает каждый воздушный кусочек кверху и мастерски ловит его ртом.

– Джая! – громко зову его. – Что происходит? Где я?

– Всё ещё в реанимации, – поясняет он, ловя ртом новую порцию поп-корна.

На кинотеатр, точно, не похоже.

– Но почему?

– Рецидив. Пить надо меньше.

– Ох ты ж… – в голове никаких воспоминаний: – А что будет дальше?

– Жирный спойлер29 хочешь?

– Очень хочу, говори же!

– Оклемаешься маленько… В дурку поедешь.

– ЧТО? Зачем?

– Буйная ты. И вдобавок сама с собой разговариваешь.

– Джая, я С ТОБОЙ разговариваю.

– Да ну? – удивляется Он и в очередной раз тает в воздухе, подвергая сомнению мою нормальность. Галлюцинация от препарата? На этот раз на кафельном полу остаётся поп-корн – несколько жёлтых штучек… Закрываю и открываю глаза, напрягая зрение – они никуда не исчезают.

– Ангел, – вдруг завороженно произносит сумасшедший мужчина, лежащий на кушетке сбоку: он аж привстал на локте.

Проходит какое-то время, прежде чем к нему возвращается прежняя бессвязная речь – он начинает беспорядочно двигать руками и ногами, как и прежде, говорит неразборчиво и бесконечно. Справа у стены под эти звуки всё так же хрипит бабушка.

Отклеиваю пластырь на руке, выдёргиваю катетер и зажимаю дырку в вене пальцем. Никакая я не буйная, и хватит мне уже этой жижки.

Появляется Наташа.

– Та-а-а-а-ак! – вопит она громко, чтобы и остальные услышали. – Что это? Сняла катетер!

– Ну да, – говорю спокойно, – у меня уже вена болит, а вас нет никого.

И изображаю кривую «примирительную улыбку для Наташи». На её лице отображается жестокая внутренняя борьба: ставить мне новый катетер и вливать «из принципа» или ну её, эту дуру. Особенно заманчивым вариантом для неё кажется стукнуть меня стойкой по голове, а меня бы устроило «ну её, эту дуру».

В этот момент поступает ещё одна бабушка: её кладут рядом со мной, на койку справа, и уходят. Она голая, грудь обвисла, но она ЖИВАЯ. И она беспрестанно твердит, что ей плохо – это действительно так. Молча лежу на боку и смотрю на неё, не моргая. Раньше я бы, может, стала звать их на помощь, а тут лежу безразлично и просто смотрю. Что за препарат безразличия мне вкололи? Позвать бы их… Но они сами по себе…

– Ой, доченька, как больно-то, а… Больно-то как…

Бабушка взывает ко мне, но по моим венам циркулирует безразличие. Лежу калачиком на боку и смотрю, а она совсем рядом, в метре от меня. Негромко говорит:

– Больно… Ох, больно…

Погромче бы, бабулечка… Я-то тебе верю…

Наконец, они появляются, явно в растерянности от того, что не знают, что же делать в таком случае. Так же, как и предыдущей, ставят ей подключичный катетер – это такая трубка, которую вводят глубоко в подключичную вену, потому что у бабушек нет таких толстых и упругих вен на руках, как у молодых. Один из моих знакомых врачей однажды возмущался: «Подключичка – это же прошлый век! Есть же ярёмка!».

Ну, давай, процитируй им это, ага… Пока они ставят подключичку, бабушка плачет, как и предыдущая:

– Всю искололи, девочки!.. Тренируетесь на мне?