Листопад в декабре. Рассказы и миниатюры - Илья Лавров

До города было пять километров. Кривенок нес брата на спине. Кубарь сжимал его шею. Нести было тяжело, Кривенок обливался потом, но все терпеливо шел. У него болело сердце: не уберег мальчишку! Доверили, как взрослому, а он не уберег. Хотелось заплакать от обиды и тревоги.

Шли берегом реки. Ноги увязали в горячем песке. Шурик преданно и ласково заглядывал другу в глаза.

— Дай же, Вася, я понесу, — просил он. — Хочешь, я один буду нести?

Сделали привал, быстро искупались. Следующий километр нес Кубаря Шурик, потом — Быча.

Домой пришли измученные. Шурик помчался в детскую поликлинику.

«А вдруг умрет?» — похолодел Кривенок и прислушался к хриплому дыханию братишки.

Наконец приехал важный доктор, в очках и с бородой, осмотрел Кубаря и сказал:

— Малярия.

Кривенок смущенно переминался с ноги на ногу. Никогда еще не приходилось иметь дело с чужими взрослыми людьми.

Доктор сделал Кубарю укол. К вечеру Кубарь уже сидел в кровати и смеялся над Кривенком, который изображал клоуна.

Через три дня Кубарь поправился. Кривенок целый день бесился от радости. Укладывая брата спать, он все же не вытерпел и сказал слова матери:

— Прежде чем вырастишь вас, хлебнешь горя. Не одна морщина появится.

На автобусной остановке люди обратили внимание на паренька с двумя вихрами на светлой голове. Он вел за руку маленького толстого мальчугана в одних трусиках. У малыша вся голова, вместе с лицом, была забинтована марлей. Голова походила на огромный кочан капусты.

Это были Кривенок и Кубарь.

Все смотрели на Кубаря с сожалением и сочувствием.

— Лицо, что ли, обжег? — спросила старушка с палкой. Кривенок хмуро и горько махнул рукой.

Мужчина в парусиновом костюме бережно подсадил Кубаря в автобус, седой полковник уступил ребятам место на первой скамейке.

— Осторожней, товарищи, не нажимайте, здесь больной ребенок, — обратился ко всем полковник, взглянул на малыша и представил обезображенное лицо.

Но тут все с удивлением увидели, как Кривенок сердито стукнул Кубаря по забинтованой голове и пробормотал:

— Сиди. А то ремня всыплю, тогда узнаешь!

Из-под марли послышались какие-то глухие, непонятные и почему-то гулкие звуки.

— Я тебе сказал, молчи! — шлепнул опять Кривенок по марлевому кочану. — Получишь по шее!

— Да что ты делаешь? — возмутился полковник. — Зачем ты его?

— Вот хулиган!

— Это что же такое?!

— Дайте ему самому по шее!

Зашумели все в автобусе.

— Растут же изверги, прости господи! — стукнула палкой старушка. — За что ты его по больной-то головке?

— Да-а, по больной! — чуть не плача, выговорил Кривенок. — Чугунок он на голову надел, а снять не может. Вся голова влезла. Везу его в слесарную мастерскую. Распиливать чугун.

— Как же это? — изумился полковник.

— Баловался. Вместо шапки надевал.

— А зачем же марля?

— Так стыдно же идти по городу с чугуном вместо головы!

В автобусе поднялся такой хохот, что шофер оглянулся. Кубарь крутил большущим кочаном и что-то гулко бубнил.

В слесарной сбежались все слесари и тоже хохотали до слез.

Старый, совершенно лысый мастер положил Кубаря на скамейку и осторожно подпилил чугунок, щипцами выломил кусочек, снял чугун с головы.

Испуганный Кубарь хлопал светлыми ресницами, щурился от яркого света и не мог понять, где он находится.

— Ну, пацан, выкинул фортель! — вытирал слезы ученик слесаря, а лысый мастер усмехнулся:

— Ничего, скажи, в жизни всякое бывает.

Кубарь внимательно осмотрел его лысую голову и удивленно спросил:

— Дядя, а как же так, у вас все лоб и лоб, а где же голова?

Смущенный Кривенок схватил Кубаря за руку и потащил, шипя по-гусиному:

— Подожди, вот приедет папа, тогда узнаешь!

Придя домой, Кривенок сердито полез на крышу выпустить голубей. Когда он открыл чердак, там было пусто. Ничего не понимая, Кривенок остановился. Тихо. Под ногами перья и слой птичьего помета. Кривенок побледнел, выскочил на крышу — в чистой синеве носились только стрижи. Снова метнулся на чердак. Даже гнезда пустые, и пискунят украли. «Это дело Шелопута», — подумал Кривенок и скупо заплакал. Никогда еще не знал он такого горя. Сел на балку стропил и принялся ковырять палочкой в пыли.

Солнечный день казался тусклым, как вечер. Во дворе кричал Кубарь:

— Вася, иди! Я уже отперел ключом дверь!

Но Кривенок не показывался. Когда же он спустился, глаза у него были распухшие, красные. Горбясь и ступая тяжело, прошел на кухню. Молча занялся уборкой: завтра приезжали мама с папой.

Весь день Кривенок мыл, подметал, стирал, гладил. К вечеру в доме было так, как при маме, когда она готовилась к Первому мая.

— Не сори, не пачкай, — тихо предупредил Кривенок брата и вытащил зачем-то учебники, листал их.

— А я знаю, что такое анекдот, — сообщил Кубарь, взбираясь на кровать.

— Что же? — рассеянно спросил Кривенок.

— Это когда я что-нибудь рассказываю. Тогда все говорят: «Это прямо анекдот».

Ночью Кривенок спал беспокойно.

На рассвете он вскочил и выбежал во двор. Тихо, пусто. Взбежал по лестнице на чердак — пусто. Медленно спустился на землю. Лицо его было серьезным.

Принялся готовить обед — маму и папу нужно было встретить как следует. Никогда и ничто он не делал так старательно. Сварил уху, поджарил рыбу. В белой тарелке пламенела мокрая редиска, словно покрытая блистающим ярким лаком. На весь дом пахло свежими огурцами и укропом.

Кубарь уже с утра дежурил у ворот, боясь испачкать чистую рубаху.

В полдень послышался радостный визг, хлопнула калитка, раздался оживленный говор.

— А где же Вася? — спрашивал отец.

— Дай я тебя заключу в обнятия! — кричал Кубарь.

Лицо Кривенка вспыхнуло, он зевнул несколько раз.

Отец вбежал в кухню, шумно обнял Кривенка. Мать смеялась и плакала, держа на руках ликующего Кубаря.

— Вытирайте ноги! — кричал он.

От чистых лиц ребят пахло земляничным мылом.

— Ну как, сынок, все в порядке? — спросила мама.

— В порядке, — скупо ответил Кривенок.

— Как вы жили-то?

— Ничего. А как бабушка?

— Слава богу, поправилась!

Мать оглядела чистую кухню, быстро обошла прибранные комнаты и переглянулась с отцом. Тот молча, с гордостью, похлопал Кривенка по спине.

— Тут обед вот… если хотите, — небрежно бросил Кривенок и покраснел.

— Обед? С удовольствием! За ушами затрещит! — Артем Максимович внимательно смотрел на сына. Кривенок стоял перед ним немного выросший, немного похудевший, в белой чистой рубашке, отглаженных брюках. Два его светлых намоченных вихра мягко лежали со всеми волосами.

— Как твои голуби?

Кривенок опустил глаза, тихо ответил:

— Украли. Всех до одного.

— Та-ак, — отец прошелся из угла в угол, — неужели эта беда непоправимая? — Он еще раз прошелся, глаза его хитро сверкнули. — Между прочим, скоро день твоего рождения. Все ломаю голову: что тебе подарить?

Лицо Кривенка порозовело. На щеке и подбородке засмеялись ямки, и вдруг оба высохших вихра быстро поднялись, словно хотели что-то увидеть вдали.

Синий колодец

Электропила визжала, выла, входя в крепкую древесину. Вырывалась тугая струя опилок, пахло сосновой смолой.

Семен, тяжелый, широкий, с засученными до локтей рукавами, вывел пилу из надреза и, волоча резиновый кабель, забежал к дереву с другой стороны. Пила снова взвыла, вгрызаясь.

На место Семена встал помощник Сашка Ягодко, стройный и гибкий даже в старом, мешковатом комбинезоне, и, взмахнув несколько раз топором, сделал надруб — сюда падать дереву. Схватив багор с острой железной вилкой на конце, Ягодко вонзил его в сосну.

По медному лицу Семена катился пот. Через брезентовые рукавицы он ощущал, как мелко дрожит ручка визжащей пилы.

Густая, увешанная шишками, вершина огромной сосны казалась недосягаемой. Но вот она слегка дрогнула, важно качнулась. Ягодко уперся в багор, его худое лицо покраснело. Сосна начала валиться сначала медленно, а потом все быстрей и быстрей. Срываясь с пня, застонала, закряхтела. Сучья со свистом рассекали воздух. Лесной великан с гулом, треском и шумом ветвей грохнулся на землю. Взметнулись куски бронзовых сучьев, хвойные лапы, чешуйки коры.

Семен опустил горячую пилу, кулаком стер с густых бровей капельки пота, подмигнул напарнику и подбежал к другой сосне.

— Ты загонял меня, Сенька! — крикнул Ягодко, едва успевая подтащить кабель и багор. — Чего ты как на пожаре!

— Не робей, паря! — загремел Семен, сверкнув маленькими глазами, и задрал голову: если дерево стоит ровно, то оно обязательно упадет в ту сторону, с которой больше ветвей.