Капсула бессмертия - Бильжо Антон

Герман кивнул. Это он уже где-то слышал.

Попытавшись расслабиться, присел на липкий поручень рядом с ней, немного почесал кедом собачонку, разглегшуюся на теплом асфальте.

Вскоре подъехал брат Баблу, Бабар, степенный лысый, маленький и почти совершенно черный индус с пузом и тонкими ручками-ножками, на которые пластилина не хватило. Даже Надя была на голову выше.

Бабар с большим чувством достоинства раскланялся, потом коротко сообщил:

– Баблу из ил.

После чего вцепился в кейс одной рукой, в сумку NBA другой и, не пискнув, закинул их в багажник. Надя села впереди. Герман влез на раскаленное заднее сиденье. Машина была годов 80-х, без кондиционера.

На дороге кричали, сигналили, везде мелькали огни ехавшего сразу во всех направлениях транспорта. Хорошо выспавшаяся Надя без конца трещала с почти не улыбавшимся, сурово бормочащим что-то в ответ Бабаром.

«Вот я и в Индии», – подумал Герман, глядя на уплывавшего назад моторикшу.

– Ну, что? Нормально?

Герман огляделся. Это был бамбуковый гестхаус с большой двуспальней кроватью по центру. Дверь с постером Ганеши вела в душ и туалет. У окна стоял стол и стул. На полу – циновка. На стене кондиционер.

– А змеи не проберутся? – уточнил Пророк.

Надя улыбнулась.

– Если ты не будешь о них все время думать – не проберутся.

Герман сел на жесткую кровать. Немного попрыгал. Она выбрала номер с двуспальной. Это что-нибудь да значит.

– Тогда нормально.

Если все время думать о ее лобке, значит, все получится! Так действует метод превизуализации, обратный методу не-думания о змее.

– Итс гуд. – Надя обратилась к пожилой женщине, завернутой в сари, у двери. – Вы тэйк ит.

Женщина вдруг искренне закивала, заулыбалась и исчезла, показав два стертых, как у бегемота, клыка.

– Хорошая, – оценила хозяйку Надя. – Что скажешь?

Она прошлась, подошла к кровати и обессиленно села рядом с Германом.

– Отлично, – выдал Герман. – Только то что надо. Ничего лишнего.

– Я тебе говорю, тут это во всем. Изи гоинг.

– Да, стиль минимализм. Тебе самой-то нравится? – Он провел рукой по ее спине, от лопаток до талии.

– Главное, что океан близко. И лав тэмпл за углом. Ты туда должен ходить – каждый вечер в семь йога для начинающих и другие практики. Запомнишь или тебе записать?

Третьяковский улыбнулся.

– Запомню, – и помолчав, добавил: – Может, полежим немного?

Надя вскочила как ужаленная.

– Герман. Блин, ну, ты всегда все портишь.

– Да что такого?

– Ничего.

Бывшая любовница, казалось, действительно обиделась. Снова походила по номеру, посмотрела в окно.

– У тебя тут вид такой, а ты?

– Что я-то. Садись.

– Не хочу, – разочарованно махнула рукой. – Ладно. Пойдем завтракать.

Третьяковский не мог есть, ему хотелось спать, слегка пучило, в глаза как будто песка насыпали.

– Вставай, вставай. – Надя схватила свой кейс. – Я тебе покажу лучшее место. Дабл Датч называется.

– Чемодан-то оставь, – предложил Пророк.

– Нет, – отрезала Надя. – Вставай, ленивец.

Солнце только взошло, в охристых лучах рассвета их встретила утопавшая в тумане широкая полоса пляжа, высокие, как борщевик, пальмы, перевернутые длинные лодки. Классические гоанские палевые коровы в соответствии с фотографиями из журнала «Домодедово» плелись вдоль воды. Волны накатывали размашисто.

– Ну как тебе? – спросила Надя.

– Немного на Прибалтику похоже, – сказал Герман. – В пляже… что-то есть. Мы там с родителями в детстве отдыхали. Хорошее место…

Он сначала волочил белый кейс по мягкому песку, потом вступил на ржавую землю, осторожно глядя под кроссовки. Тут и там шастали куры, бык лежал возле помойки, в кустики прошмыгнула шустрая стая мелких свиней. Белая кошка сидела и молча смотрела на вновь прибывших: тестообразного веснушчатого мужчину и его просветленную Надежду. Они протащились по улице между рядами плотно натыканных циновочных выгородок, где продавцы уже развешивали на связанных бамбуковых палках полотенца и льняные рубашки, чуридар-камизы, сары, саронги, пижамы, чурбаны и прочие тряпки, названия которых Герман не знал.

– Тут очень простая и красивая одежда, – комментировала Надя. – Стоит копейки. Качество так себе, но ходить по Арамболю самое то.

С каждой минутой атмосфера накалялась. Кое-где под навесами из пальмовых листьев уже сидели и толковали о чем-то голые, такого же, как и все здесь, бежеватого цвета европейцы с дрэдами, втянутыми животами, наколками и фенечками. «Они притворялись философами, – подумал покрывшийся липкой пленкой, с трудом передвигающий ноги Герман, – вдали от цивилизации, размышляющими о тщете всего сущего, ценящими простые удовольствия, смиряющими гордыню и умеющими обходиться малым…»

– И возьми мопед, – продолжала целеустремленная Надя. – Тебе обязательно нужно съездить в Хампи и на Сладкое озеро.

Наконец Надя остановилась у деревянной стрелки, на которой было намалевано Double Dutch. Стрелка указывала на тропинку меж двух плетней.

– Вот. Запомни. Самое богемное место тут.

Они прошли под сень высоких пальм и еще каких-то густых растений, где были расставлены пластиковые стулья и столы.

На покосившейся изгороди висела доска объявлений: холотропное дыхание, игра на барабанах, общество сознания Кришны, уроки езды на мопеде, концерт… Стояло в ряд несколько старых книг, среди которых почему-то Сталин и Кир Булычев. На длинном столе были разложены: электрический чайник, старая пластмассовая лопатка для выбивания пыли, керосиновый фонарь, моток бечевки, пленочный магнитофон, стопка CD-дисков.

– Благотворительный блошиный рынок, – пояснила Надя, направляясь к индианкам, толпящимся за стойкой.

Они поздоровались с Надей, как со старой знакомой, смешливые кривляки, похожие на школьниц-переростков.

– Хау ар ю дуинг, Раджни, – громко радовалась Надя, тиская улыбчивую белозубую толстушку.

– Гуд. Энд ю?

– Гуд.

– Хау лонг ю хиа?

– Джаст арраивд. – Надя обернулась к Герману. – Зыс из май френд. Лав хим.

Индианки переглянулись, захихикали, что-то сказали друг другу на хинди.

– Хи из сингл, – пошутила Надя.

– Вообще, это место принадлежит двум датчанкам, которые уехали сюда на велосипедах и больше домой не вернулись… – рассказывала Надя, открывая меню и жадно пробегая по нему голодными глазами. Она выбрала столик в глубине тенистого навеса, села лицом ко входу. Герман же мог видеть только ее на фоне вездесущего жухлого бамбука. – Но сейчас тут больше, конечно, индусы работают.

– Две датчанки уехали на велосипедах в Индию? – уточнил Третьяковский. – И почему-то назвали свой ресторан Double Dutch?

Надя оторвалась от меню, подняла невидящие глаза и взглянула куда-то мимо Пророка.

– Да. А что? Тут куча таких историй. Тебе нужен шоколадный кекс. Это тут самое знаменитое.

Они заказали фруктовый салат, шоколадный кекс, лесси и манговый сок.

– Надя. – Герман снова взял ее за руку, гавайская рубашка противно липла к телу. – Это же на самом деле удивительно, что мы с тобой здесь, в Индии, да? Я до сих пор прийти в себя не могу. Прочувствовать все это как-то… не просто.

– Гуру Таня! Извини…

Надю снова перекрыло от позитива, кажется, она никак не могла успокоиться от накатывающего здесь волнами счастливого безумия: бедная девушка вскочила из-за стола и ринулась мимо Германа.

Он тяжело обернулся. В кафе вошла длинная, как смотровая башня, дама лет пятидесяти, в набедренной повязке, в старомодных очках, с мокрыми, всклокоченными волосами.

– Надежда, – зычно выпалила гуру Таня и прижала влетевшую в нее с наскока подругу. – Ты как? Надолго?

– Да нет.

– А чего? Твой менеджер где? Не приедет?

– Работы много.

– Он все там же?

– Все там же.

– Пусть бросает все. Ганеши будет злиться…

Надя отчего-то засмущалась, поймав взгляд Германа.