Ночь ворона, рассвет голубя - Рати Мехротра

– Смотри.

– О нет, этого не будет.

Дакш взмахнул рукой. Травинки взметнулись с земли, и, превратившись в серебряные веревки, полетели прямо к ней. Пораженная, она выронила манго. Веревки затянулись вокруг ее запястий, надежно связав ее руки за спиной.

Она застыла, все веселье испарилось.

– Айрия Дакш, – сказала она, подчеркивая почтительное обращение, – ты собираешься держать меня связанной все три дня?

– Столько, сколько потребуется.

Он подошел к ней ближе и пнул манго подальше. Она с болью наблюдала, как плод откатывается в сторону. Вот и пропал ее обед.

– Ты наверняка должен присматривать и за другими учениками, – возразила она. – Более важными, чем я.

– Все ученики одинаковы в глазах своего учителя, – безмятежно сказал он.

Теперь, когда она оказалась в менее выгодном положении, к нему вернулись спокойствие и самоконтроль. Невыносимый человек! Она не собиралась спускать ему это с рук.

– Это все лишь отговорки, – сказала она, подражая его тону. – Ты хотел связать меня вот так с самого начала.

Он моргнул.

– Что? Нет.

Но она продолжила гнуть свою линию, полная решимости воспользоваться доступным ей преимуществом и сбросить с него эту маску спокойствия.

– Интересно почему? Что ты хочешь со мной делать, пока я связана и беспомощна?

– Ничего, – сказал он, глядя на ее губы.

– Лжец, – сказала она и улыбнулась.

А дальше произошло то, что она никак не ожидала.

Одним шагом Дакш сократил расстояние между ними, и кончиками пальцев коснулся ее губ.

– Я бы хотел поцеловать тебя, – сказал он, прожигая ее взглядом. – Можно?

Она ошеломленно на него посмотрела. Открыв рот, она произнесла первое, что пришло ей в голову.

– Конечно, если ты вообще знаешь как.

Тогда он приподнял подбородок Катьяни и прижался своим ртом к ее. Его мягкие и податливые губы идеально легли поверх ее губ. Щеки Катьяни ласкало его теплое дыхание, еще сильнее сводя ее с ума.

Мысли Катьяни замерли. Ее сердце колотилось так сильно, что ей казалось, он тоже должен это слышать. Она закрыла глаза, отдаваясь нахлынувшим на нее невероятным ощущениям, поражаясь как самой себе, так и ему.

Он скользнул одной рукой ей за голову, а другой – к ее связанным запястьям, и, обхватив их, прижал ее к себе. Поцелуй стал более глубоким, более требовательным. Она издала тихий горловой звук, и он ответил, прижав ее тело еще ближе к своему. Она могла чувствовать каждый контур его стройной, мускулистой фигуры. Как раз в тот момент, когда она подумала, что если они сейчас не остановятся и не переведут дух, то она развалится на части, он прервал поцелуй и отпустил ее. Дакш уставился на нее, тяжело дыша. Его лицо было таким живым, таким теплым и пылким, что от прежней холодности не осталось и следа. Как будто все это время он и правда носил маску и теперь снял ее ради Катьяни.

Она была потрясена до глубины души. Ее губы горели, а сердце готово было выпрыгнуть из груди. Она не могла ни говорить, ни ясно мыслить и знала лишь, что хочет, чтобы он поцеловал ее снова. Она уже давно хотела, чтобы он это сделал, но не признавалась в этом даже самой себе. Она все время пыталась вывести его из себя, но теперь, когда он и правда потерял контроль, она была в ужасе. Она боялась, что кто-то из них пожалеет об этом. Что он увидит, как сильно она его хочет и что это вызовет у него отвращение. Он был вне ее досягаемости, и она была бы дурой, если бы позволила себе открыться.

В водовороте эмоций, бушевавших у нее внутри, одна мысль явно звучала громче всех остальных: она не могла позволить ему понять, что этот поцелуй почти свел ее с ума.

Катьяни сделала глубокий вдох.

– Неплохо. Но у меня бывало и получше, – сказала она дрожащими голосом.

Он сжал губы и отступил на шаг назад. На его лицо вернулась маска равнодушия. Несмотря на всю решимость, внутри нее поднялась волна боли. Как ему это удалось? Она бы с удовольствием вот так скрывала от мира свое истинное лицо.

Путы ослабли и спали на землю. Она потерла запястья, не глядя на него, но уже сожалея о своих словах. Но что еще она могла сказать? О, Дакш, поцелуй меня еще раз и не отпускай, и неважно, что твой отец – могущественный мудрец, который не любит женщин вообще и, кажется, меня в особенности, и неважно, что я связана узами с королевой Чанделы и что никакие романтические отношения между нами невозможны.

Да, так было бы идеально.

– Мне жаль, – сказал он холодным, отстраненным голосом.

И этот безразличный тон заставил ее продолжить говорить то, что причинит ему боль. Такую же боль, какую испытывала она сама.

– За что? Что поцеловал меня? Или что не сделал это лучше?

Его глаза расширились.

Черт. Она делала все хуже и хуже. Ей нужно было заткнуться.

– Просто уходи, – сказала она, сумев не дать своему голосу сорваться. – Пожалуйста.

Он повернулся и ушел, не сказав больше ни слова.

Только тогда она дала волю слезам. Выплакавшись, она перешла ручей, забралась на камень посередине, села в позу лотоса и попыталась опустошить свой разум.

Стемнело, и с деревьев донеслось уханье сов. Холодный ночной ветерок покалывал ее кожу. Она не двигалась до тех пор, пока ее конечности не обмякли и она не впала в полусонное, полутрансовое состояние, которое странно напоминало опьянение. Она смотрела, как звезды кружатся по небу, и думала о том, как они с Дакшем будут смотреть на одно и то же небо каждую ночь, пока живут на этой земле.

Покинув гурукулу, она никогда больше его не увидит. Это было к лучшему. Их параллельные миры никак не могли пересечься. Пока он не поцеловал ее, она даже не осознавала, что хочет, чтобы это случилось. Глупая Катья. Захотела невозможного.

Скоро она вернется к своим обязанностям в Аджайгархе, а Дакшу предстоит продолжать свою образцовую, безбрачную жизнь до тех пор, пока ему не исполнится двадцать пять. Тогда, возможно, его отец устроит для него брак. Он плавно переходил от одной фазы жизни к другой, следуя советам древних текстов.

Катьяни останется одинокой. Даже освободившись от своих уз, она вряд ли найдет кого-то, кто будет равен ей в том, что имеет для нее значение, и кого не будет заботить ее происхождение.

И так ли уж плоха была та жизнь, что у нее была? Она наслаждалась роскошью, которой не было ни у кого из обитателей