Карнавал судьбы - Кристиан Гарсен

— Уверяю вас, месье Смоленко, — ответил я, — это действительно очень трудно объяснить. Очень. Это история из приватной жизни — в двух словах, чуть забавная. Мне нужно было повидать его, вот и все. Лучше не расспрашивайте меня. Оно того не стоит, правда.

— Послушайте, — сказал Евгений Смоленко, — не знаю, почему, но у меня такое ощущение, что это связано с историей моего товарища Эдварда Чена. Что каким-то образом это касается его странной кончины. Я не ошибся?

— И да, и нет, — улыбнулся я.

Помолчав немного, он сказал:

— Об этом мне уже ничего не узнать.

В его словах не было вопроса. Человек с прекрасными манерами, он не стал настаивать. Мы допили кофе, поболтали о том, о сем. Затем он ушел, опасаясь опоздать на последний, как он выразился, раунд своей конференции геологов, но прежде оставил мне свой адрес в Москве.

— Just in case[88], — сказал он с улыбкой.

Позже, после обеда, я прогулялся наугад, довольно долго, по улицам, вернулся к себе в гостиницу и сложил чемодан. Время еще оставалось: самолет должен был вылететь утром, в шесть часов. Однако выходить из номера уже не хотелось. Решил просто поваляться на кровати, глядя в потолок и рассуждая о том, что у меня в любом случае не было возможности проверить, насколько были жестоко безумны или невероятно правдивы утверждения Шошаны Стивенс о взаимосвязи судеб Шенна, моего отца и малыша Чена, спрашивая себя, какой же кроется смысл в этой многоступенчатой басне о переселении душ. У меня появилось смутное ощущение, что, пусть от разгадки я по-прежнему далек, начинает вырисовываться некая новая хотя бы догадка. Нечто бесспорно связанное со всем этим.

На прикроватном столике у меня лежали «Записки из мертвого дома». Когда я посмотрел на книгу, вспомнилась моя любимая игра с книгами: найти фразу точно по середине текста или прочитать сразу финальную, или открывать книгу наугад и зачитывать что попадется — в стиле гадания по Вергилию[89] в древности, особенно по его «Буколикам». Иногда оказывалось, что это не лишено смысла — получить предсказание на скорую руку. Что же касается книги Достоевского — начальная фраза в ней уже подтолкнула Евгения Смоленко рассказать мне историю об Эдварде Чене, прозвучавшую для меня словно эхо злоключений Шеридана Шенна. А еще можно вспомнить, Шошана Стивенс процитировала мне крылатую фразу с одной из первых страниц, запавшую мне в память накануне нашего знакомства, когда я сам прочитал ее в этой книге.

Взяв книгу в руки, я разделил число страниц пополам и прочитал слова, которые оказались по середине центральной страницы, об одном из персонажей, Булкине: «(…) ломал свои руки, обколотил их чуть не в кровь об стены и об нары и страдал, видимо страдал». Конечно («Ну конечно же», — скажет завтра Марьяна), я тут же вспомнил о страданиях и печальном конце Шеридана Шенна: по словам Шошаны Стивенс, он искромсал свои руки, остервенело роя нору, где, в конце концов, и задохнулся. И кончина Эдварда Чена, о которой рассказал Евгений Смоленко, была, в общем-то, похожей. Что ж, неплохой метод, — подумал я. — Продолжим.

Без промедления открыл последнюю страницу. Книга заканчивалась словами: «(…) новая жизнь, воскресенье из мертвых… Экая славная минута!».

Я почти не удивился, положил книжку на место.

«Классный метод! — скажет завтра Марьяна, сидя лицом ко мне на продавленном диване, со второй или третьей порцией виски в стакане. — Название книги, вступительная фраза, другая где-то в начале, заключительная и еще одна посередине: кучные выстрелы!»

Она была почти в восторге. Глаза сияли.

«Согласен, — отвечу я, подливая себе водки, — это занятно, но не более того. Просто дуракам везет. Толку от этого никакого».

«Ну как знаешь, — неохотно отзовется Марьяна. — Однако о чем-то ведь говорят все эти фразы и упоминание „новой жизни“ в конце. Ты же сам недавно сказал: „Начинает вырисовываться нечто новое“, — разве нет? Конечно, толку в этом искать не следует. Это всего-навсего знаки. Но они очевидны».

Остаток второй половины дня я провел перед телевизором, перескакивая с канала на канал, сохраняя свой ум безупречно пустым и горячо надеясь не встретить на экране ничего такого, что могло бы так или иначе напомнить мне истории о норах и переселении душ. И мне это несомненно удалось: на следующий день я признаюсь Марьяне, что совершенно не способен вспомнить, что за картинки крутились у меня перед глазами в течение трех с чем-то часов.

Около восьми я почувствовал, что проголодался. Спустился по лестнице, поздоровался с Энди Гарсией, все таким же невозмутимым и вышел из гостиницы, тотчас погрузившись в уличный грохот. С низкого серого неба сочилось нечто похожее на влагу печали, слегка маслянистое на ощупь, как затасканный мятый брезент, до которого, казалось, можно легко дотянуться, если поднять руку над головой. Я прошел мимо японского ресторанчика с его аквариумом, свернул без всякой причины на поперечную улицу и пошел вдоль длинной автомобильной пробки навстречу сотням пешеходов, которые меня не замечали, свернул еще раз, на более широкую и менее людную авеню, шел все дальше и дальше, с по-прежнему пустой головой, высматривая какое-нибудь заведение, но не snack[90] и не fast-food[91], где я мог бы поужинать сидя и в более уютной атмосфере. Устроило бы и первое попавшееся.

Попался мне ресторан с уклоном в испано-португальский стиль, просторный и живописный, украшенный афишами о боях быков и вымпелами футбольных клубов. К моему большому удовольствию, он был почти пустым, когда я вошел, но оставался таким он не долго. Очень скоро ресторан погрузился в неслыханный, раздирающий уши гам: вслед за мной прибыли несколько компаний молодых людей — видимо, завсегдатаев, и хозяин не только включил фоновую музыку из проигрывателя на полную громкость, но к тому же раздал гостям бубны и металлические тарелки. За пару десятков минут ресторан превратился в сумасшедший дом, некоторые из сотрапезников вскочили на стулья или столы, чтобы лучше были слышны их пронзительные крики. Я тоже утонул в едком густом веществе слипшихся оглушительных звуков, однако, к собственному удивлению, сохранил самоконтроль и ясность мышления — примерно как в бурю мы иногда созерцаем из укрытия разгул стихии за стеклами окна. Грохочущую музыку и рев толпы вокруг меня сопровождали беспорядочные жесты, движения рук, ступней и коленей, взмахи шевелюрами над вспотевшими лбами — чувствовалось, что пляшущие вот-вот войдут в транс. Сидя в одиночестве за своим столом, я понял тогда, что внезапно исчез, —