Опоздать на казнь - Фридрих Незнанский

В камере триста шестьдесят четыре, где в данный момент содержался Корень и где сутками раньше был удавлен Андрей Бурцев, действительно содержалось двадцать пять человек — на четырнадцать койкомест. И разумеется, Корень тут был признан главным. Паханом. По крайней мере, в Крестах с его авторитетом никто не спорил.

Коренев Степан Корнилович оказался не слишком-то разговорчив. Спокойный, рассудительный Мяахэ уже начинал злиться. Старый вор не шел на контакт.

— Да вы что, гражданин начальник! С какой стати я ссучиваться должен? За какие-такие блага и радости?

— Никто тебе ссучиваться не предлагает, Коренев, — строго сказал начальник тюрьмы.

— А как это называется, интересно? — иронически поинтересовался Корень.

— Ну, Коренев, я же тебе говорю — мы можем посодействовать в плане назначения суда. Не надоело тебе его в Крестах дожидаться?

— А я никуда не тороплюсь! Нам, знаете ли, и тут неплохо. — Корень нагло улыбался, но был настороже.

— Ну я могу за тебя и походатайствовать!

— Вот еще, чтоб за меня начальник Крестов ходатайствовал! Да я от такого позора не отмоюсь. Ерунду говорить изволите!

Уговоры, неоднократно причем повторенные, уже иссякали. Распалившийся Николай Петрович решил перейти к угрозам и обвинениям:

— А не кажется ли тебе, мил друг, что твое нежелание содействовать может быть расценено как причастность? Быть не может, будто в камере что-то без твоего ведома творилось. К тому же убийство! Небось сам инженера и заказал. Откажешься сейчас говорить — на тебя и повесим.

— А ты не судья — на меня мокруху вешать! Ты хоть дело мое почитай, крыса тюремная! Когда это я на мокрое шел? Я тут по всем краям чистенький! А коли ты за вверенным тебе контингентом уследить не можешь и у тебя на глазах молодежь самоуправничает, ты на меня это не вешай! Я тебе за деньги не нанимался в камере порядок мести.

Видя, что разговор заходит в тупик, в дело вступил Гордеев:

— Степан Корнилович! Вот вы слова такие упоминаете — «контингент», неглупый вы все же человек, образованный, сразу видно. Но при этом проговорились, сказали «молодежь самоуправничает», значит, знаете кто?

Но старый вор и сам понял, что ляпнул лишнее, и снова замкнулся, отвечал только «да-нет», или не отвечал на вопросы вовсе.

Гордеев все же решил воззвать к его совести, если не к гражданской, то хотя бы к человеческой.

— Степан Корнилович, да поймите вы, ради бога, что на этот раз тут не разборка творится — кто у кого что украл, кто кого обманул, подставил, убил. Тут речь идет о большой опасности.

— А ты гэбэшник, что ли? В органы безопасности меня вербуешь?

— Нет, я не гэбэшник и не мент. Я вообще лицо гражданское, — признался Гордеев. — Но о помощи вас прошу. Если мы их сейчас не найдем, не остановим, то дело тут не ограблением банка пахнет. А взрывом. Большим взрывом. Причем атомным.

— И какой же ты помощи от меня ждешь? Я же тебе сказал, что стучать не стану.

— Но у нас же это единственная ниточка к преступникам — найти того, кто Бурцева убил. Разобраться надо.

— Тебе надо, ты и разбирайся.

— А я разбираюсь. — Гордеев уже сильно нервничал. Эта карта оказалась не козырной. Видимо, придется вернуться к сомнительному плану внедрения в камеру к уголовникам, дабы провести там собственное расследование, но теперь он засвечен перед паханом и вдвойне нуждается в его помощи.

Однако Корень будто читал его мысли:

— А что, лицо гражданское! Вот садись к нам за компанию, да и разбирайся. Я тебя сдавать не буду, но и их тебе не сдам. А молодежь воспитывать надо. К тому же, если ты говоришь, что они бомбу делать хотят, по-хорошему останавливать придется. Но тут я тебе не помощник, одно могу обещать, ежели ты не мент, — я тебя не сдам.

На том и порешили. Гордеев решил отправиться в гостиницу, отдохнуть и выспаться, а заодно при участии Лены сочинить себе легенду — покрасивше да поправдоподобнее.

— Долгие проводы — лишние слезы, — сквозь сон пробормотал Гордеев. Вчера они четко и ясно проработали его легенду. Легенда заключалась в следующем: он, предприниматель Ольховский, решил стать медиамагнатом, для чего взял денег на газету, которой не существовало в природе, у двух серьезных предпринимателей. Но газету выпускать не стал, а вложил эти деньги в партию итальянской обуви, на чем и наварился. Сначала наварился, а потом попался. Встретились два серьезных предпринимателя на неком фуршете, и один другому возьми да и похвастайся, что у него скоро своя газета будет, вот скоро, вот уже буквально завтра. И для понта достает из кармана распечатку «пилотного номера» и показывает другому. А другой очки на носу поправляет, газету рассматривает и не может поверить своим глазам: ведь в эту же самую газету он вкладывал деньги! И теперь выясняется, что придется делить ее с конкурентом! Но и этого мало: так называемый «пилотный номер» оказался всего лишь распечаткой одного довольно популярного интернет-ресурса, на котором, в плане развлечения, отметились в разное время всяческие известные и не очень авторы. Замели предпринимателя Ольховского и поместили в камеру. Эта история не была такой уж вымышленной и надуманной: пару месяцев назад Юрий слышал в Москве о подобном деле, даже фамилию запомнил — Ольховский. Красивая фамилия; только москвичу с красивой фамилией несказанно повезло — за него вступились какие-то совсем уж запредельно высшие силы, и новоявленный Остап Бендер отделался легким испугом и большим штрафом, который за него и заплатили все те же высшие силы. Юрию, то есть предпринимателю Ольховскому из Питера, повезло меньше.

Когда легенда была проработана в мелочах и подробностях, часы показывали одиннадцать тридцать вечера. Это такое время, в которое спать ложиться как-то глупо, а идти куда-то, особенно если завтра ждет ответственное дело — еще глупее. Так, слово за слово, Лена и Гордеев оказались в одной постели, хотя совершенно не собирались таким образом проводить вечер перед ответственным делом.

— Я буду ждать тебя. Надеюсь, срок навесят небольшой, — сказала Лена на прощание.

— Да знаю, как ты ждать будешь, — вошел в образ Гордеев. — Завтра же к соседу в гости зайдешь телевизор посмотреть, а через неделю домой вернешься — за вещами!

— И с этим идиотом я прожила пять лет! Заберите его, глаза бы мои не видели твою рожу, аферист, жизнь мою погубил, детей без куска хлеба оставил!

Гордеев улыбнулся и покачал головой. Лена явно заигралась. А ему сейчас необходимо сосредоточиться.

— Имейте в виду, — сказал Гордееву Мяахэ, — в камере есть весьма опасные люди.

— Да, я знаю, меня ознакомили с их делами.

— Я бы на вашем месте отказался от этого, — заметил начальник тюрьмы. — Либо опетушат, либо задушат. И неизвестно, что лучше.

— Я бы на вашем месте с такими мыслями ушел в ночные сторожа, — хмыкнул Гордеев.

Николай Петрович помолчал.

— Ну, впрочем, раз сам Гоголев за вас ручается, я тоже не против.

— Спасибо.

— Оружие есть? — спросил начальник тюрьмы.

— Какое? Вы же, волки, еще при первом обыске все отобрали, вплоть до мобилы! — машинально ответил Гордеев.

— Вы вот так не говорите. Вы нормально говорите. Так говорят только уголовники, которые уже успели зону потоптать. А оружие вам там ни к чему, это я на всякий случай спросил.

Камера оказалась лучше, чем ожидал Гордеев. В ней было двадцать пять человек, ожидающих приговора. Откровенных отморозков, от которых можно получить ночью заточкой под ребро просто потому, что лицо твое им чем-то не понравилось, вроде нет.

Гордеев вошел и бегло оглядел диспозицию. Кто-то лениво посмотрел на него, кто-то с заинтересованным видом тут же сел на лежанке, в ожидании хоть какого-то развлечения, но большинство сокамерников не обратило на Гордеева никакого внимания. За столом шла игра в шахматы между щеголеватым парнишкой и крепким как дуб матерым уголовником, поросшим седым и пегим волосом. Даже из ноздрей торчали пучочки шерсти. Парнишка против него был — как Давид против Голиафа, но пока вроде держался.

Все нары были заняты, разве что можно было бы найти местечко в самом стратегически и субординационно нейтральном месте — на верхних нарах, и скорее ближе к окну, чем к параше. Главное, чего опасался Гордеев, что свободное место окажется в петушином углу и придется начинать свое пребывание в камере с того, что прогнать какого-нибудь несчастного. Иначе никто с ним разговаривать не станет. Да и гипотетического несчастного жалко — сгонит его Гордеев, а назавтра уйдет отсюда. А на человеке уже до конца отсидки клеймо будет.

«Посадили? А ты не воруй!» — сказала, помнится, Лена. Она была безжалостна к уголовникам любого сорта. Словно забыла, как сама однажды попала в подобную ситуацию, и если бы не Юрий, неизвестно еще, как бы сложилась ее жизнь. Ну на свободе бы она сейчас точно не разгуливала.