Чужие и свои. Русская власть от Екатерины II до Сталина - Юрий Мухин

Насколько эффективнее на месте председателя был настоящий хозяин, хорошо описал мой соавтор по книге «Отцы-командиры» А. З. Лебединцев. По его собственным детским воспоминаниям и рассказам его матери, Александр Захарович сообщает, что еще до коллективизации молодежь их кубанской станицы выселилась на построенный хутор, так как из-за разросшегося населения станицы стало далеко ездить на поля. И когда началась коллективизация, то колхоз сначала был организован на их молодежном хуторе, «голодомор» колхоз пережил без потерь, мало этого, казаки станицы, еще не организовавшие колхоза, спасались от голода у своих родственников в их колхозе. Но нам интереснее председатель этого колхоза.

«Многое помнил из прежних ее (матери. — Ю. М.) рассказов, но немало услышал интересного впервые, в том числе о девичестве и первых годах коллективизации. Она открыла мне секрет нашего бурного роста колхоза и источников финансирования под руководством нового председателя колхоза Шапетина. Прибыл он к нам со станицы Сторожевой, что располагалась в десяти километрах южнее хутора. Он хорошо знал местные обычаи и казачий уклад жизни, хозяйственную деятельность и, самое главное, не имел в хуторе родственников, что наиболее благоприятно отражалось на его руководящей репутации. Был он молод, энергичен, знал повадки земляков. В 1932 году впервые построили детский садик и детясли. Это вызывалось крайней необходимостью, так как старушек-домоседок в хуторе просто не было. Все они остались со старшими сыновьями в станице. Матери председатель предложил место стряпухи в детсадике. Членов правления он подбирал по деловым качествам, даже невзирая на неграмотность. Таким путем и она оказалась членом правления. Мне было очень интересно услышать от нее об источниках финансирования всех затрат на покупку динамо-машины, водной турбины, проводов, столбов, радиоприемника с усилительной аппаратурой. Ведь все это стоило денег, и немалых.

Мать улыбнулась и чистосердечно рассказала мне об источниках поступления денег. Приступая к строительству, Шапетин все это рассчитал заранее. Именно в том, наиболее голодном и трудном тридцать третьем он приобрел самое необходимое, расплачиваясь, как сейчас говорят, бартером. Более того, он велел откармливать отходами при детской кухне двух кабанов, которые не проходили по свиноферме, откормили и забили бычка, выходившего в хуторском стаде, а не на ферме. В те годы был замечательный медосбор, и на пасеке собрали бочку меда сверх плана. Все это было продано на рынке и пошло на покупку электро— и радиооборудования. Районное начальство было занято организацией МТС и ослабило контроль над ревизионной работой в колхозах. Припомнилось все это председателю позднее, когда были установлены «нормы по выявлению “врагов” народа, “террористов”, “оппортунистов” и прочих недоброжелателей. А тогда, когда впервые в сельской местности загорелась «лампочка Ильича», когда заговорило радио в хуторе, когда целиком вся бригада одновременно могла мыться в колхозной бане, когда все праздничные торжества и свадьбы начали проводиться в колхозном клубе, тогда это восхвалялось в газете как «Великий почин». В 1937 году это обернулось арестом председателя и «червонцем» в не столь отдаленных местах. Но он и там оказался нужным как организатор. Поэтому и выжил. Но в колхоз его не вернули, хотя колхозники очень жалели о нем и вспоминают и поныне. Вряд ли кто на хуторе помнил эти подробности так, как запомнила и рассказала мне моя неграмотная мать тридцать семь лет спустя».

Должен немножко прокомментировать. Что касается двух кабанов, выкормленных на отходах детской кухни, то это «лапша на уши» городскому жителю. Что касается «бартера», то это еще «лапша», смысла которой, возможно, и мать не понимала. Все эти кабаны, бычки и мед, весь этот «черный нал» — это только то, что шло на взятки людям, от которых зависела продажа оборудования этому колхозу, а взятки до 1937 года были крайне распространенным явлением. На покупку такого чрезвычайно дорогостоящего оборудования, как турбина и генератор, провода и электромоторы, да еще и такого оборудования, которое не спрячешь за сараем, для строительства таких, бросающихся в глаза сооружений, как баня и клуб, нужны были «белые» деньги, проведенные по бухгалтерским отчетам колхоза. И они, как видите, у колхоза были уже в 1933 году — году «разгара голодомора». И в этом же году у колхоза было зерно не только для хлебосдачи, не только на семена, но и для того, чтобы откармливать свиней, как на свиноферме, так и нелегально. А свиньи — это конкуренты людей в еде, поскольку их откорм ведется ячменем или кукурузой — тем же, что ест и человек, и выращенным на тех же полях, на которых растет и хлеб.

Главный вывод, который можно сделать из этих примеров Лебединцева, понятен: хороший хозяин, кроме этого, независимый в своих решениях от кого-либо в самом коллективе, уже является безусловным фактором прогресса такого коллектива. Даже при наличии иных, неблагоприятных факторов.

Загонщики

И еще один аспект, который большевики применили бессознательно, но верно, но уж очень неартельно! Речь идет о передовиках производства, стахановцах и прочих ударниках. Поскольку Энгельгардт приводит пример истинно русской артели на примере артели граборов, то я его словами немного расскажу о том, что это была за профессия. Это были землекопы, но сказать так — это ничего не сказать: велика ли мудрость землю копать — кто этого не умеет? По большому счету, граборы были и ландшафтными дизайнерами в сегодняшней терминологии, и мелиораторами. Причем ландшафтами их работы и немцы восхищались, а граборы могли и осушить все, что возможно. Но, конечно, они в первую очередь были землекопы.

«Исконные, старинные граборы, из поколения в поколение занимающиеся граборским делом, достигли в земляном деле высочайшей степени совершенства, — пишет Энгельгардт. — Нужно видеть, как режет грабор землю, вырывая, например, прудок, — сколько земли накладывает он на тачку, как везет тачку! Нужно видеть, как он обделывает дерном откосок! До какого совершенства, до какого изящества доведена работа! Грабор работает, по-видимому, медленно: он тщательно осматривает место работы, как бы лучше подладиться, тщательно выбирает такой дерн, какой ему нужен, режет землю тихо, аккуратно, так, чтобы ни одной крошки не осталось, ни одной крошки не свалилось с заступа, — он знает, что все это будет потеря работы, что все эти крошки придется опять поднять на ту же высоту, с которой они свалились. Нельзя не залюбоваться на граборскую работу, тем более что вы не видите, чтобы грабор делал особенные усилия, мучился на работе, особенно напрягал мускулы. Ничего этого нет. Он работает, как будто шутя, как будто это очень легко: дерн, глыбы земли в пуд весом грабор отрезывает и выкидывает на тачку, точно режет ломтики сыру. Так это все легко делается, что кажется, и сам так бы сделал. Только тогда и поймешь, как трудна эта граборская работа, сколько она требует науки, когда рядом со старым опытным грабором увидишь молодого, начинающего, недавно поступившего в артель. Старый уже выкидал свою дольку земли и сел трубочку покурить — залогу делает, а молодой еще возится на своей дольке, и глыбы земли у него не такие, и земля крошится, и подчистки много, и тачку опрокинул, не довезя до конца доски — подчищать нужно. Старые позаложили, отдохнули, пора за новые дольки браться, а ему и отдохнуть некогда, потому что нужно выгнать столько же, сколько и другие товарищи артели. Положим, в артели каждый получает за то количество кубов земли, какое он вывез, но ведь едят сообща, совестно отставать от артели. И вот, нервно пососав трубочку, отдохнув всего какую-нибудь минуту, молодой грабор опять берется за заступ и спешит на свою дольку. Искусство граборов в земляном деле еще более ярко выделяется, если посмотреть на эту же работу, когда ее делают обыкновенные крестьяне, не граборы. Мне достаточно посмотреть то место, с которого брали землю, чтобы безошибочно определить, кто работал: граборы или крестьяне. Где брали землю не граборы, тотчас видно, что люди делали огромную массу непроизводительной работы, бесполезно растрачивали силу. Крестьяне, впрочем, за настоящие граборские работы никогда почти и не берутся, и если в деревне нужно вырыть канаву или пруд, то нанимают граборов».

И если для крестьянина хорошим заработком в те времена были 50 копеек в день, то граборы зарабатывали и рубль, и рубль двадцать. А в России в это время был бум на земляные работы — нужны были насыпи для железных дорог. Казалось бы, вот где граборы могли стать миллионерами. Однако на вопрос Энгельгардта, почему граборы не работают на железной дороге (чугунке), последовало разъяснение:

«Пробовали наши и на чугунку ходить. Заработать там много можно, если бог здоровья даст, да что толку. В одно лето так собьешься, что потом в год не поправишься. Там, на чугунке, сибирная работа, сверхсильная, до кровавого пота — за непочтение к родителям такую работу делать. Там работают с загонщиками — гони за ним. А загонщиками-то подобраны молодцы, притешают их тоже. Ну, и убивается народ. Нет, наши граборы на чугунку не ходят — туда безрасчетный народ идет, за большими заработками гонятся, или от нужды, на задатки их тоже ловят. И много их там пропадет, умрет, либо калекой вернется».