Темные числа - Маттиас Зенкель

зависимости от того, о чем шла речь. Когда на висках у него вздувались жилы, он замолкал посреди предложения и менял тему, поэтому некоторые истории и рассуждения дробились на части, растягиваясь на несколько дней, а то и недель. Лишь постепенно Леонид полностью узнал биографию Фомы.

Он родился в Твери и много лет не выезжал за ее пределы. «В Твери я переболел скарлатиной, но как только город переименовали в честь Калинина, я подхватил краснуху, ветрянку, потом свинку и перенес сотрясение мозга». Подростком Фома неуклюже играл в городки и не подавал надежд как аккордеонист. «В юности что-то еще могло измениться к лучшему, но что поделаешь?»

Иногда звучала и другая версия. Маленький Фома, играя в городки, был грозой противников и аккордеонистом от бога. «Мне были открыты многие пути, но что поделаешь?»

Не было сомнений, что уже в школе он мастерски строил модели кораблей, обожал сказочные повести Волкова и фильм «Остров сокровищ» Вайнштока, да, «Кто не с нами, тот трус и враг!». Его мировоззрение подверглось серьезному испытанию, когда немецкая армия пересекла границы Советского Союза. «Великий и ужасный волшебник Изумрудного города молчал дней десять, а потом вдруг обратился ко мне как к гражданину и брату».

Но не все, как скоро выяснилось, подхватили новую песню Сталина. Усталый военный комиссар вытолкал Фому из призывного пункта в приемную и мрачно крикнул, что если еще какой-нибудь идиот пропустит несовершеннолетнего, то сразу же сам отправится на передовую.

Когда фронт угрожающе приблизился к Калинину, в первую очередь эвакуировали фабрику, где мать Фомы работала наладчицей станков. «Так я и попал за Урал».

Вокруг завода, в кратчайшее время выстроенного в чистом поле, возвели стены. «На заводской цех стройматериалов хватило, а на жилые бараки уже нет. Мама, как и большинство рабочих, после смены оставалась спать у работающих станков. Там было сухо и тепло».

Фома же обустроился в пещере, собирал дрова, грибы и ягоды, познакомился с несколькими неприятными микробами. Он представлял, как будет героически бороться со снежными заносами, но уже осенью мать отправила его в близлежащий поселок Папанинское работать на фабрике. «Фабричный корпус возвели незадолго до войны из ничего. Рабочее общежитие находилось еще в стадии строительства, одна коробка. К счастью, трубы для вывода отработанного тепла с фабрики уже проложили, и их можно было временно подключить к системе отопления с помощью пожарных шлангов, которые из-за перепадов температур становились хрупкими и переламывались».

Наконец Фома достиг возраста, когда из него в ускоренном порядке можно было выковать стрелка и отправить в Венский лес. Там он получил ранение. Взрывной волной его швырнуло о ствол сосны. «…И все почернело».

Во всяком случае, такая версия звучала в пяти-семи рассказах. Дважды он говорил, что его швырнуло о телеграфный столб, но это мелкая нестыковка. Факт остается фактом: Фома очнулся уже в лазарете. Мир восстанавливался из кусочков, при этом некоторые из них явно встали не на свое место. К примеру, цифры теперь доходили до сознания Фомы быстрее, чем слова. В этом состоянии внезапно прояснилось множество взаимосвязей, «скажем, что между любым числом и его квадратом находится как минимум одно простое число».

К тому времени, когда Фома поправился, война в Европе давно закончилась. Он успел сделать новые открытия: у австрийских поварих никогда не получаются приличные блины, только какая-то размазня; граната безвозвратно лишила цвета его волосы; а мир – это корабль, построенный из уравнений. «Вот что я тогда понял».

Твердо решив использовать новые знания, Фома поступил в университет. Он изучал в Москве политэкономию и математическую экономику. Из интервалов между знаками он с лунатической уверенностью делал правильные выводы. Юные выпускники школ и преждевременно поседевшие мужчины в тусклых костюмах считали, что он далеко пойдет.

Так и было, пока однажды на занятиях студенческого кружка, где обсуждали восьмую главу «Краткого курса истории ВКП(б)», все не испортил союз «но». «Я сказал, что о Троцком можно говорить что угодно, но… а потом то одно, то другое, просто мысли, которые пришли мне в голову, пока я служил в армии. А кто-то с хорошей памятью доложил об этом „но“ куда следует».

Там заключили, что реакционные взгляды Фомы неразрывно связаны с антигуманистическим мировоззрением. Он было бросил на другую чашу весов медали «За отвагу», «За взятие Вены» и «За победу над Германией», но металл не перевесил. Ему настоятельно рекомендовали перейти на производство и там найти точки соприкосновения с прогрессивным образом мыслей победившего пролетариата. «Профессор Кагги-Кар спас меня, отправив к своему бывшему аспиранту. Так я попал в Кыргызский государственный университет во Фрунзе, началась своего рода академическая ссылка».

В сфере вычислительных машин история КПСС играла меньшую роль, чем в политэкономии. Фома, хорошо зарекомендовавший себя во время строительства первого в Киргизской ССР вычислительного центра, остался там работать преподавателем. Вдобавок ему позволили продолжать исследования арифметико-логических устройств. «Самые быстрые и самые мелкие элементы с технической точки зрения чаще всего самые сложные. Задачей было найти приемлемые компромиссы между скоростью и сложностью технического исполнения, основные принципы для последующих поколений ЭВМ. Я, можно сказать, в какой-то степени остался экономистом и вдобавок стал инженером. Пожалуй, ничего лучше того „но“ не могло сорваться у меня с языка».

Однако время от времени в его голосе звучало сожаление, что он так и не получил диплом по специальности «политэкономия». «Как знать, может, я стал бы важной птицей, а?»

Когда ему наконец позволили вернуться в Москву, он был уже кандидатом наук – не говоря о том, что между делом Фома освоил множество печальных мелодий на аккордеоне. «Городошную биту я, правда, уже много лет не держал в руках. И модели кораблей забросил, с тех пор как занимаюсь своей маленькой ГЛМ».

Увидев куб в кабинете Фомы, никто бы не сказал, что это универсальная вычислительная машина. Устройство объемом кубический метр находилось на металлической стойке высотой около полуметра. Жестяной лакированный кожух в бело-голубую полоску крепился барашковыми гайками. Виски Фомы сияли от гордости, когда он впервые привел Леонида к себе в кабинет. Еще никто не удостоился чести заглянуть во внутренности машины, и Фома сказал Леониду: «Как ни грустно тебя разочаровывать, ничего не изменится, пока машина не будет полностью готова и я не закончу все контрольные испытания».

Тем не менее по инструментам часовщика и крошечным деталям на верстаке можно было понять, насколько сложно устроена ГЛМ. Хотя Фома держал в тайне технические подробности, он охотно объяснил Леониду, почему конструкция обязательно должна быть механической.

– Иначе мир никогда не узнает, было ли