Дети железной дороги - Эдит Несбит

– Но дядя Эдвард ведь умер еще до того, как стал взрослым? – спросила Филлис, когда мама уже зажигала свечи в их спальне.

– Да, милая, – подтвердила она. – Уверена, вы бы очень его полюбили. Он был таким храбрым мальчишкой. Просто не мог обходиться без приключений. Постоянно что-нибудь вытворял, но при этом всегда оставался со всеми в дружбе. А ваш дядя Реджи сейчас на Цейлоне. И папы сейчас тоже с нами нет. Но, полагаю, они бы обрадовались, узнав, что мы с вами сейчас с удовольствием говорим об их дружбе и прошлых проделках. Вам разве самим так не кажется?

– Но уж наверняка не про дядю Эдварда, – решительно возразила Филлис. – Он ведь в раю.

– Если Бог его взял к себе, это еще не значит, будто он должен забыть о нас и о всем прекрасном, что было с ним в этом мире, – покачала головой мама. – Ну, вот я-то его не забыла. Нет, он, конечно же, помнит. Просто он как бы от нас уехал, и когда-нибудь мы с ним встретимся вновь.

– И с дядей Реджи? И с папой? – поглядел на нее внимательно Питер.

– Да, – подтвердила мама. – Только с ними, даст Бог, куда раньше. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, – откликнулись дети, а Бобби, крепко ее обняв, прошептала ей на ухо: – Ой, я тебя так люблю.

Когда Бобби потом надо всем этим размышляла, то старалась не думать, что за такое ужасное горе постигло папу и маму. Однако совсем не думать об этом не получалось. Папа же не умер, как бедный дядя Эдвард. Мама ей совершенно определенно тогда сказала. И явно не болен. Иначе, уж тут-то Бобби не сомневалась, мама бы непременно была рядом с ним. То, что они теперь стали бедными? Но Бобби отчетливо чувствовала, это горе с деньгами не связано.

– Но я не должна. Не должна думать, что это, – усиленно уговаривала она себя. – Мне не нужно об этом думать, и я не стану. Зато я очень рада, что мама заметила, как мы теперь стараемся. Надо и дальше вести себя так же.

Увы, на другой же день у нее разразилось с Питером то, что он сам называл «первоклассным скандалом».

Еще до исхода первой недели жизни в Доме-с-тремя-трубами они с разрешения мамы отвели себе в засаженной персиковыми деревьями южной части сада по собственному клочку земли, который каждый был волен использовать, как ему вздумается.

Филлис посадила резеду, настурции и виргинские левкои. Семена весьма быстро дали ростки, и, хотя больше напоминали сорняк, она не сомневалась, что настанет прекрасный день и они зацветут. Виргинские левкои полностью оправдали ее ожидания, и маленький садик вскоре раскрасился множеством небольших, но ярких розовых, белых, красных и лиловых цветов. Остальные побеги не столь торопились принести радость своей хозяйке, и она по этому поводу говорила:

– Сорняки выпалывать не могу, потому что не знаю, где они, а где будущие цветы. Зато не приходится делать лишней работы.

Питер, отдав предпочтение овощам, посеял морковь, лук и турнепс, семена которых подарил ему фермер, живший сразу за мостом через канал в красивом доме с белыми оштукатуренными стенами и черными балками. Он разводил индеек и цесарок и вообще был очень приятным человеком. Впрочем, посадки Питера практически не имели шансов созреть, ибо он постоянно прокладывал на своей земле каналы, возводил форты или строил другие военные укрепления для своих игрушечных солдатиков. А семена овощей обычно не приживаются на земле, которую постоянно тревожат в военных или ирригационных целях.

Бобби решила растить на своей земле розы, однако листочки на ее кустах съежились и засохли. Вышло это, наверное, из-за того, что посадила она их в мае – совершенно неподходящем времени года для пересадки роз на новое место. Бобби, однако, еще какое-то время надеялась, вопреки очевидному, на их возрождение и признала свою неудачу лишь после того, как зашедший на них посмотреть мистер Перкс без обиняков объявил:

– Да они у тебя здесь мертвее обойных гвоздей. Только на то и пригодны, мисси, чтобы костер из них развести. Выкопай да сожги. А я дам тебе свежие саженцы из своего сада. Анютины глазки, левкои, турецкую гвоздику и незабудки. Могу прямо завтра принесть, коли успеешь землю мне для посадки сготовить.

Бобби прямо с утра пораньше и принялась за работу. И было это всего лишь на другой день после их разговора с мамой, когда она так похвалила детей за то, что они стали редко ссориться. Выкопав засохшие кусты роз, Бобби отнесла их в другую часть сада, где они с Филлис и Питером давно уже складывали сушняк, чтобы на День Гая Фокса разжечь из него хороший костер.

В это же самое время Питер решил разровнять свою землю и возвести на месте окопов и фортов модель железнодорожного туннеля с путями, каналом, акведуком и прочими достопримечательностями.

Вот так и вышло, что, когда Бобби, оттащив на кучу сушняка последнюю порцию засохших кустов, возвратилась обратно, брат уже завладел граблями и вовсю орудовал ими на своем участке земли.

– Вообще-то я ими работала, – сказала она ему.

– Ну, а теперь я работаю, – даже не повернулся к ней Питер.

– Но я ведь первая их взяла, – не собиралась мириться с таким произволом она.

– Значит, теперь моя очередь, – невозмутимо бросил ей Питер, и именно тут разгорелась ссора.

Вернее, сперва последовал крайне непродолжительный, но весьма нелицеприятный спор, вслед за которым Питер ей заявил:

– Вот тебе вечно приспичивает упираться по пустякам.

– Я первая взяла грабли, – раскрасневшись от негодования, вцепилась в их древко Бобби.

– А ну отпусти, – столь же решительно уцепился за сами грабли Питер. – Я же предупредил тебя еще утром, что собираюсь ими работать. Правда, Фил? – обратился он за поддержкой к младшей сестре.

Фил немедленно заявила, что не желает быть втянутой в эту ссору, после чего оказалась, конечно, немедленно втянута.

– Если ты помнишь, то просто обязана подтвердить, – сказал Питер.

– Разумеется, она ничего не помнит, – сердито проговорила Бобби. – И вот это как раз и должна подтвердить.

– Ох, с каким бы я удовольствием обменял этих двух ноющих пигалиц на одного нормального брата, – сквозь зубы процедил Питер, а подобные заявления вырывались из его уст только в моменты крайнего гнева.

И Бобби тоже ему ответила то, что всегда отвечала, когда ее охватывал крайний гнев:

– Вот чему удивляюсь, так это зачем придумали мерзких маленьких мальчиков.

Тут взгляд ее словно сам собой устремился вверх, к трем высоким окнам маминого кабинета, стекла которых шли красными бликами под лучами яркого солнца. И в памяти Бобби вспыхнула моментально вчерашняя мамина похвала: «Думаешь, я не заметила, как вы стали теперь хорошо вести себя. Раньше-то постоянно ссорились, а теперь – почти нет».

И Бобби жалобно вскрикнула, будто ее ударили, или прищемили ей дверью палец, или ее внезапно пронзила зубная боль.

– Что случилось? – вздрогнула Филлис.

Бобби хотела воскликнуть в ответ: «Ой, давайте не будем ссориться! Мама этого ведь терпеть не может!», но у нее ничего не вышло, потому что Питер смотрел на нее с оскорбительно разъяренным и агрессивным видом. И вместо того, что считала нужным сказать, она выпалила совсем другое:

– Ну и пожалуйста. Можешь взять себе свои гадкие грабли!

И это было единственным, что она в тот момент оказалась способна произнести. А потом она с неожиданной резкостью отпустила древко граблей. Питер, который изо всех сил их тянул на себя, после такой внезапной капитуляции противника опрокинулся на спину, и зубья граблей угодили ему по ноге.

– Так тебе и надо! – вырвалось у Бобби, прежде чем она успела сдержаться.

Питер лежал на земле безмолвно и неподвижно, может, всего какие-то полмгновения, которых, впрочем, было достаточно, чтобы перепугать Бобби. А затем он, перепугав ее еще больше, сел, громко взвизгнул, с побелевшим внезапно лицом снова лег и зашелся в тихом, но неумолчно-хриплом вое, от которого кровь стыла в жилах, потому что напоминало это доносящиеся очень издалека предсмертные вопли свиньи.

Мама, выглянув из окна кабинета, считаные секунды спустя уже стояла подле него на коленях, а он по-прежнему продолжал завывать.

– Бобби, что здесь случилось? – спросила она.

– Это грабли, – ответила вместо старшей сестры Филлис. – Питер тянул их к себе, а Бобби к себе. А потом она отпустила, а он упал.

– Прекрати орать, Питер, – велела мама. – Прекрати, что тебе говорят.

Питер, взвыв еще раз напоследок, умолк.

– Ну, и где тебе больно? – спросила мама.

– Будь ему больно, он бы такого ора не поднял, – еще кипела от ярости Бобби. – Питер не трус.

– Да у меня нога, по-моему, отломалась, вот всего и делов-то, – проворчал Питер и сел.

А потом лицо его вновь побелело. Мама крепко его обхватила руками.

– Нет, ему очень больно, – сказала она. – Видите, он от этого даже сознание потерял. Бобби, садись-ка рядом и положи его голову себе на колени.

Мама быстро расшнуровала ему ботинки, и едва сняла правый, как из его ноги стало сильно капать на землю. И это было не что иное, как самая настоящая кровь. А когда мама стащила с него и носок, на ноге и на щиколотке обнажились три красные раны от зубьев граблей. И весь этот участок ноги был в потеках крови.