Дважды кажется окажется - Елена Николаевна Рыкова

заискивающе скакал позади. – Мне вот тоже до сих пор обидно, если хочешь знать. Как тебе что-то дарить, если ты всё теряешь?

– Я не терял твоё кольцо. И не выкидывал. Я его уничтожил. Столько власти – это слишком опасно.

– Бу-бу-бу бэ-бэ-бэ, – Столас передразнил его, скривив рот вбок. – Вот и пожинаешь теперь плоды всю оставшуюся жизнь… Скитаешься, разбойничаешь, глаз выкололи, в конторе этой мерзкой служишь… всё твоё добро Гасиончик по ту сторону утащил… А так… сидели б щаз на золотом насесте, ели б финики…

– Не нужно мне добро это, сам знаешь. Вот Гнездо – другое дело. Гнездо я люблю.

– Ты странный – жуть. Юродивый. – Ворокот любовно смотрел на своё искажённое отражение в стене из стеклоблоков.

На полке было пусто, лишь что-то блеснуло в глубине. Тима дотянулся, уколол палец, достал на ладонь. Небольшой тёмно-синий осколок.

– Ты что, разбил мою любимую чашку? – Он поймал себя на том, что копирует интонацию Зейнеп.

– Случайность, – Столас прижал уши. – Не надо было её на край ставить. Я потом прибрал.

– На край чего? Она за закрытой дверцей стояла!

– Я дверцу открыл, она сразу на меня – бах! Еле успел увернуться, так бы она мне голову проломила. Ты её специально на самый край поставил, чтобы как ловушка. Мина замедленного действия.

Соловей уставился в стену. С кафельного фартука на него смотрела морда: два скола плитки – насмешливые глаза, волнистая трещинка – рот.

– Что-то ещё там в Крыму случилось, что тебя беспокоит. – Столас расхаживал по обеденному столу как ни в чём не бывало.

Соловей вздохнул.

– Демерджи кто-то сильно искалечил, – сказал Тима, – кто-то из ифритов.

Столас перепрыгнул на столешницу и по-совиному вывернул голову, заглянув Соловью в глаза своими жёлтыми кошачьими:

– И ты думаешь о том же, что и я.

– Должна контора об этом знать, как считаешь? – спросил Тима.

4

Громыхнула калитка, залаял Бобик, Вырин понял: Рэна. Он курил на кухне, поглаживая Хорту, он устал за день и хотел побыть один. Как бы объяснить ей, чтобы ходила пореже? Сейчас за спиной послышатся её шаркающие шаги. Ну, может, хоть чего-нибудь вкусненького принесёт, в холодильнике шаром покати. Вырин напрягся в ожидании, не оборачиваясь.

Рэна не появлялась. Тишина. Он посмотрел на Хорту. Собака ответила ему тревожным взглядом, спрыгнула с кухонного диванчика. Она очень быстро росла, была уже размером с небольшого медвежонка.

Вместе они вышли во двор. Поднялся сильный ветер. Лампа раскачивалась над крыльцом. Глаза Хорты в темноте отливали красным. Вырин мельком подумал, что у той, первой Хорты были точно такие же.

– Рэна? – негромко позвал он.

Никто не ответил.

Ему захотелось, чтобы Хорта пошла вперёд, но она стояла на крыльце неподвижно. Григорий спустился по ступенькам во двор. Он был небольшим: посередине – груша, под ней – обеденный стол, три стула. Вытоптано, выжжено. Сбоку сарай.

Рэна застыла возле калитки. Ветер колыхал её сарафан, хлопала юбка. Жидкие волосы собраны в хвост, в руках – сумка (очевидно, с гостинцами). На лице горели красные губы. Перед ней стоял Бобик и вилял хвостом.

– Рэна, что? – спросил Григорий.

Она показала пальцем. Уличный фонарь светил Вырину во двор, делая шерсть собак серебристой. Тень Бобика падала на косую стену сарая. Григорий проследил взглядом: то, что должно было быть собачьим абрисом, топорщилось и мерцало, чудовищно искажаясь. Будто бы Бобик был не дворнягой, а львом. Львом с торчащими из головы во все стороны козлиными ногами.

Хорта подошла к Бобику и потёрлась носом о его нос. Они всегда так делали: нежность, несвойственная собакам. Вырин моргнул, и тень исчезла.

5

С первой же минуты Соловей понял, что время неподходящее: дверь в кабинет Гасиончика приоткрыта, секретарша Леночка растрёпана и будто бы не в себе.

– Могу я пройти к Валерию Гавриловичу?

Леночка пролепетала не ему, а плану эвакуации при пожаре, висящему на стене:

– Присядьте. Подождите.

Соловей послушно присел. Люди, сновавшие мимо него прямиком в кабинет, разрешения у Леночки не спрашивали. Под мышками у них сплошь торчали папки на тесёмках, а из кабинета, стоило им зайти, нёсся взволнованный разговор на повышенных тонах.

Тима прикрыл глаза, наслаждаясь этим словосочетанием. Повышенные тона. Обалдеть. Можно же было подумать просто: крик. Ор. Нет же, он подумал вот так. Как из инструкции номер шесть дефис эн восемь. «ОпОРа захватила мой разум. Гаврилович, Гаврилович, Гаврилович. Никаких горилл, Тима, ладно?»

На улице с утра лил дождь, Москва отдавала жестяным привкусом. Ливень посбивал первые жёлтые листья. Из окна приёмной виднелась будка постового на перекрёстке, похожая на стакан в подстаканнике, вся в пыльных подтёках.

– Тимофей? – На пороге стоял Гасионов, отливая синюшной кожей. – Заходи.

В кабинете были закрыты все окна, и оттого духота. На столе разбросаны те самые папки. Тесёмки развязаны, и оттуда, как из-под пол банных халатов, нижним бельём торчали служебные записки, схемы, какие-то списки. Соловей заметил чертёж: что-то типа множества бочек, соединённых трубами сверху и снизу. Гасиончик быстро прикрыл его рукой.

– Я отчёт принёс, – Тима вытащил из внутреннего кармана джинсовки сложенный вчетверо листок.

Гасионов посмотрел на него непонимающе.

– О поездке, – уточнил Тима. – В Крым. Мне теперь нужно поставить девочку-двусторонника, оставшуюся тут, на учёт.

– А, – вспомнил Гасиончик. – Да, конечно. Положи вот сюда.

Соловей кинул листок на стол. Он сразу же затерялся среди других бумаг.

– Что-то ещё? – спросил Гасионов. Он явно торопился.

– Да. – Тима подавил раздражение. – Там, в Гурзуфе… пропал наш сотрудник, которого вы мне велели отыскать. Местная скогсра утверждает, что после землетрясения он остался на той стороне. Разломы я зарастил, несмотря на это.

– Правильно, – кивнул Гасионов. – Ты действовал согласно инструкции. Кто пропал, напомни?

– Ахвал Букрябов. – Соловей не без удовольствия смотрел, как вытягивается у Гасионова лицо. Он прекрасно помнил, как много лет назад его нынешний босс пресмыкался перед Ахвалом, как заискивал и трепетал перед его силой.

Но сейчас Гасиончику явно было не до него. Валерий Гаврилович быстро взял себя в руки.

– Соловей, – вдруг спросил он, – скажи, как давно ты контактировал с кем-нибудь из телевизоров?

– Э-э-э… с неделю назад. С Плутовским.

– Ты не заметил в его поведении ничего необычного?

Тима вспомнил расстроенного, помятого Плутовского, пытавшегося отдать ему последние пакетики с тээм.

– Ну, вообще-то… – начал он.

– Что? Да? Тоже? – Гасионов по-обезьяньи напрыгнул на него. – Он видит сны? Скажи мне!

– Нет. Перестал.

– Я так и знал. – Гасиончик в отчаянии упал в кожаное кресло. – Так и знал. Они все перестали. И мы не понимаем почему. В резервуарах срок годности истекает… Она же разряжается… портала не хватает, чтобы перезарядить, – бубнил Гасионов, прикрыв синей рукой глаза. – И потом, перезаряженная, она