Понедельник - день тяжелый - Аркадий Васильев

Онуфрий Пеликанов, радостно отметивший отсутствие самого могучего противника, бодро начал творческую встречу:

— Ну что ж, давайте поговорим. Прежде всего разрешите представить нашего гостя, известного поэта-мариниста, уроженца и певца одного южного порта Григория Грачика.

Раздались жидкие аплодисменты. Поэт-маринист поклонился, но в глазах у него мелькнули недобрые огоньки. Пеликанов, не заметив предвестников литературной бури, продолжал:

— Имя поэта Григория Грачика, я надеюсь, вам более или менее известно…

— Что он написал? — спросил девичий голос.

— Как что? — искренне изумился Пеликанов. — Стихи!

Я же сказал, что Григорий Грачик известный поэт… Попросим его почитать стихи.

Грачик криво усмехнулся и демонстративно положил на стол тоненькую книжечку в белом переплете.

— Я пока воздержусь. Послушаю сначала местных коллег.

Слово «местный» он подчеркнул, покровительственно похлопав Пеликанова по ребрам — до плеча он дотянуться не смог.

Вася и Зойка, решившие в этот вечер побывать всюду, попали на литературную встречу в тот самый момент, когда паренек, с густой копной льняных волос, со значком парашютиста на белой рубашке, забрасывал вопросами Пеликанова, а заодно и гостя. Судя по настроению окружающих, по их репликам, симпатии аудитории были явно не на стороне профессионалов.

— Костя! Ты еще прочти! Пусть отгадают.

— Это же несерьезно, дорогие товарищи, — заикаясь говорил Пеликанов. — Что с того, что товарищ Грачик не узнал стихов Фета, Бунина и Маяковского. Не может же человек все знать.

— А мы и не требовали этого, — возразил паренек. — Но он сам сказал, что поэзия — его родной дом и он знает в нем все закоулки… Ну, давайте, последний раз. Слушайте, только внимательно!

Подошел директор клуба Потягайлов.

— Откуда вы этого кроху раскопали? — спросил Вася.

— Сам приехал. Хочу, говорит, жизнь пощупать. Пусть щупает. Он парень компанейский, заводной. А самое главное — бессребреник, денег за выступление не берет. «Мне, герою обороны, — это стыдно. Мы кровь не за это проливали!» В общем — симпатяга.

— Малограмотен, — с сожалением заметил Вася. — И много форсу…

А в отдаленной комнате Дворца культуры горпромсовета происходило необычное заседание.

Председательствовала Марья Антоновна. Рядом с ней сидели Анна Тимофеевна Соловьева и только что вернувшийся из отпуска, веселый, загорелый секретарь парткома Солодухин. Вокруг разместились Марина Симакова, Тоня Архипова, Миша Часов, Петя Солдатов и Степа Брянцев.

Марья Антоновна объявила:

— Слово имеет товарищ Солодухин!

Секретарь парткома вынул записную книжку и начал:

— Говорить тут нечего, надо действовать. Я приехал сегодня и полностью в курс дела еще не вошел. Но задача ясна — надо ударить по хапугам со всей силой. Сигналы и раньше были, но тут уж наша вина — не сообразили вовремя. План, ребята, такой. Завтра вечером вы пойдете в «Сеть». Там заказан товарищеский ужин для участников совещания общества слепых. На двадцать две персоны. Вы придете и превратите ужин в контрольную закупку. Вот вам удостоверения. В «Сети» зрячих обсчитывают, а уж слепых наверняка. Все проверьте. Посмотрите наклейки на пивных бутылках — подают жигулевское, а берут за ленинградское, в бутылки из-под «столичной» наливают красную головку, к коньяку звезды пририсовывают. Конечно, не буквально, а в переносном смысле. Они стол с выпивкой и закуской заранее накроют. Вы, как увидите, что все готово, начинайте: позвольте, дескать, проверить! Один — на кухню, второй — в буфет, порции проверять! Перед хозяевами стола, конечно, извинитесь. Ясно? Стало быть, с объектом номер один покончили. Латышев там по воскресеньям не бывает. А если прибежит по тревоге, еще лучше — заставьте его акт подписать.

— А если откажется? — спросил Миша.

— Что вы! — усмехнулась Королькова. — Он же трус. Подождите, он еще вам взятку будет предлагать.

— Ну и как? — поинтересовалась Марина.

— Что как? — удивилась Королькова.

— Брать взятку или воздержаться?

Ребята захохотали, а Марина обиженно сказала:

— А может, надо. Для пользы дела. Взять — и в протокол.

— Я тебе, Марина, потом отдельно объясню, — улыбнулся Солодухин. — Все ясно?

— Ясно, Михаил Иванович.

— Идите. И помните — полная конспирация. Никому ни слова!

— Здорово! — сказал Петя Солдатов. — А я и не знал, что это так интересно — жуликов ловить. Романтика!

— Не знаю, романтично или нет, — пожимая ребятам руки, сказал Солодухин, — но что полезно — это наверняка. Желаю успеха!

Через полчаса Петя Солдатов привел в эту же комнату еще шестерых комсомольцев.

— Актив для оперативных надобностей построен, — весело отрапортовал Петя. Глаза у него горели.

На этот раз инструктаж проводила Анна Тимофеевна.

— Утром надо проверить все ларьки и палатки, где продают нашу колбасу. Сначала сделайте покупку. Много не берите, хватит грамм по триста. Потом потребуйте накладные, уточните сорт, цену. Поняли?

— Еще бы не понять! Возьмем за самые жабры…

— Петя! Веди остальных.

Петя весело ввел еще двух парней — Альфреда Носова и Геннадия Лебедева, спокойных, сосредоточенных.

— От шахмат оторвал, — объяснил Петя. — Перворазрядники.

— Вам, ребята, — начал инструктаж Солодухин, — мое ответственное дело. Утром в понедельник надо нагрянуть в колбасный цех…

Проводив парней, Петя спросил Солодухина:

— А ничего, что Лебедев беспартийный?

— Что ж вы его в комсомол не вовлечете?

— Руки не дошли… А вот сегодня мы его пригласили. Ничего?

— Подойдет, — с улыбкой ответил Солодухин. — Блок комсомольцев с несоюзной молодежью… Спасибо, Петя! Иди, а то уж твоя Тоня Архипова отплясывает. Иди…

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ,

из которой можно узнать, как Яков Михайлович Каблуков собирается реорганизовать аппарат

Некоторые работники отдела кадров допускают серьезные ошибки…

Вот я написал эти строчки и подумал: эк ты, братец, расхрабрился! Несколько лет назад ты бы так едва ли поступил. Многие тогда, да и сам ты, подходили к двери с суровой табличкой «Отдел кадров» с душевным трепетом. Зачем вызвали? Именно вызвали, потому что добровольно, по собственному желанию, в этот отдел ходили тогда редко.

Неудобно, да и не к чему о себе лишний раз напоминать. Так вот, идешь, бывало, и волнуешься: зачем вызвали? Может, подозрительная родня открылась? Вдруг какая-нибудь троюродная тетка замужем за служителем религиозного культа, или, не дай бог, внучатый племянник…

И как бывало радостно, когда начальник отдела кадров просто протягивал тебе чистую анкету и говорил: «Заполните, пожалуйста. Мы переучет проводим».

Расцеловать хотелось начальника, только субординация и удерживала.

Да разве можно было думать, что человек, сидящий в кабинете за обитой черной клеенкой и всегда запертой дверью, с окошечком посередине, тоже всегда закрытым, — разве можно было думать, что такой человек способен на ошибку?

Казалось, в этих кабинетах люди сидели всезнающие, всеведущие. Выходили они из кабинетов редко, только по самым неотложным коммунальным нуждам. Выходя, запирали дверь и несколько раз ее дергали, проверяя: выдержат ли замки, пока хозяин в течение пяти минут будет в некотором отдалении.

В конце рабочего дня двери опечатывались. Даже машинистки — самые несерьезные представители канцелярского населения, проходя мимо отдела кадров, когда производилась сложная операция по прикладыванию горячего сургуча, и те умолкали, понимая, что происходит важный, почте государственный акт.

И вдруг допускают серьезные ошибки! Спешу оговориться — ошибки не в подборе кадров, а в том, что думают, будто их действия никогда не осуждаются, а только благословляются.

Кузьме Егоровичу восторгаться назначением Каблукова было не с кем. Желая извлечь из нового служебного положения Якова Михайловича как можно больше пользы, Стряпков ни с кем этой сногсшибательной новостью не поделился. Христофорова он так и не нашел. Разговаривать о Каблукове с племянницей Капой тоже не стоило. Поэтому Кузьма Егорович анализом важного события занимался в одиночестве. Первые, самые волнующие впечатления улеглись, и Стряпков совершенно определенно подумал:

«Посадили дурака на нашу голову! Ну ладно, поживем — увидим».

Яков Михайлович в домашней обстановке разговорчивостью не отличался. И вдруг в субботу за обедом он произнес почти подряд две фразы.

Первую: «Трудновато будет!»— перед первым блюдом. Вторую: «На вершине всегда опаснее, чем на середине» — после компота.

Елена Сергеевна, убирая посуду, с опаской спросила: