Понедельник - день тяжелый - Аркадий Васильев

Получив от директора Соскова строгий наказ доставить ящик с вазой на квартиру Соловьевой, тетя Уля задумалась— куда же ей заехать? Отвезти эту «чертовщину», как мысленно окрестила тетя Уля вазу, сразу по назначению было выше ее сил, тем более что лошадь ей давали не часто.

Как только телега выехала из заводских ворот, тетя Уля приказала:

— На Мельничную!

На Мельничной жила ее старшая сестра.

Кучер для порядка возразил:

— Сказали — на Солнечную!

— Мало ли что! Мне виднее! Давай газуй!

Кучер не возражал, тем более что сам жил на Мельничной.

Пока тетя Уля делилась с сестрой последними новостями, кучер сходил домой пообедать. На Солнечную, к дому Соловьевой, попали часа через три.

Тетя Уля долго стучала в дверь, но никто не отзывался. Потом выглянула соседка.

— Нет никого. Сама на службе, муж в отъезде, а дети на Сети купаются. И не жди. Не придут, пока не посинеют…

На коротком производственном совещании, где тетя Уля играла главные роли — председателя и оратора, а кучер только слушателя, решили везти «чертовщину» в горпромсовет и сдать Соловьевой или самому Стряпкову.

А несчастный Кузьма Егорович в это время метался по городу. Убедившись, что вазу к Соловьевой не привезли, заведующий гончарным сектором понесся на своих двоих в горпромсовет. Он опоздал. У крыльца стояла пустая телега, а тетя Уля с кучером выходили из горпромсовета.

— Куда поставили? — прохрипел Стряпков.

— В кабинет товарища Соловьевой. Все руки обломали…

В темном коридоре Стряпков едва не сшиб Соловьеву.

— Что с вами, Кузьма Егорович?..

— Давление поднялось, — не моргнув, соврал он. — Жарко сегодня…

— Печет. Что это вы мне прислали?

— А вы разве не посмотрели?

— Тороплюсь. А что там?

— Новая продукция… Образец. Разрешите, я ее к себе перенесу.

— Не хочется возвращаться. Пути не будет. В понедельник посмотрим.

Стряпков злорадно подумал:

«В понедельник тебе, матушка, будет не до новинок. Дела сдавать будешь».

Затем его осенила деловая мысль: «А вдруг кабинет Соловьевой открыт?»

Он подергал ручку — дверь не поддавалась, Кузьма Егорович выскочил на улицу, подвел итоги, поставил перед собой задачи. Задач было три: первая — проникнуть в кабинет» вторая — сковырять с вазы портрет Соловьевой, третья — найти портрет Каблукова. Любой, в крайнем случае — самый маленький, для увеличения.

Все надо успеть сделать до утра понедельника. И еще две задачи: наиглавнейшая — сообщить радостную весть Якову Михайловичу Каблукову и второстепенная — информировать Христофорова.

Кузьма Егорович заглянул в отдел к Христофорову, но того на месте опять не оказалось. «Ладно, — подумал Стряпков, — я ему вечером расскажу». И рысью кинулся выполнять наиглавнейшую задачу.

Разговор начался с огурца. Стряпков достал из ящика стола твердый, как камешек, пупырчатый огурец и разрезал его, приговаривая:

— Огурец! Казалось, мелочь. Одно вкусовое ощущение, а пользы, извините, никакой. Ухаживаем. Поливаем. И вообще бережем. Особенно от заморозков. Не желаете, Яков Михайлович?

Каблуков удивленно, как на привидение, посмотрел на сослуживца:

— Благодарю…

Разговор явно не вытанцовывался.

— Не душно у нас, Яков Михайлович? Может, вспрыгнуть, окно открыть?

— Пар костей не ломит.

Стряпков распахнул окно, потянул носом.

— Приятно свежим ветерком обдувает. Вот так и на работе — придет новый руководитель, и словно свежим ветерком повеет.

Каблуков интереса к беседе не проявлял. Кузьма Егорович перешел на лирико-семейный тон:

— Хорош у вас сынок, Яков Михайлович. Во всех смыслах. Собой красив и разумом не обижен… Да если разобраться по-настоящему, в кого ему быть плохим? Жена у вас — первый сорт, даже высший, с глазурью.

Каблуков оторвался от бумажек. Стряпков сообразил, что приманка добрая, начал развивать мысли дальше:

— Ваше семейство можно на выставку. Достойно диплома первой степени…

— Обыкновенная семья. Ничего особенного.

Стряпков вспомнил про огурец, протянул тарелочку:

— Прошу, отведайте. Сделайте одолжение.

Каблуков взял дольку, положил в рот.

— Хорош! Вязниковский или муромский?

Стряпков сорвался со стула, протянул Каблукову руку:

— Не могу больше скрывать от вас, Яков Михайлович, как самый искренний друг. Нарушаю слово, данное товарищу Завивалову, — но не могу.

— Что такое?

— Сам видел. Так и написано: «Утвердить».

Каблуков на секунду опешил. Но только на секунду. Лицо у него стало непроницаемым, меж рыжеватых, кустистых бровей появилась продольная складка.

— Это уже не секрет, Кузьма Егорович. — Он ничего не знал, но, не желая показаться неинформированным, важно повторил: — Не секрет, Кузьма Егорович, не секрет. Это предполагалось. Брат Петр давно мне писал: «Пора тебе, Яков, на самостоятельную должность», — соврал Каблуков. — Подбор кадров — это не фунт изюма.

— Позвольте от всей души, от всего расширенного сердца. Одним словом, поздравляю.

В кабинет влетела счетовод, комсомолка Зина Часова, и с порога прощебетала:

— Вы, наверное, не поедете. Но на всякий случай сообщаю — завтра коллективная прогулка по реке до Остапова. Лодки забронированы. Будут два баяна. Сбор у лодочной станции. Водки брать не разрешается. Будет в буфете — по двести граммов на человека, то есть на мужчину. Все!

Стряпков всплеснул руками:

— Товарищ Часова, почему вы врываетесь без стука? А если мы заняты? И вообще, что у вас за вид?

Зина удивленно посмотрела на него и, ничего не сказав, хлопнула дверью.

— Возмутительно, Яков Михайлович. Придется приструнить.

— А тут многие распустились. Брат Петр в последний приезд говорил, что либерализм для администратора противопоказан. Тут, знаете, порядки надо наводить и наводить. Но ничего. Выправим.

Стряпков, взглянув на часы, радостно воскликнул:

— Батюшки-светы! Да ведь сегодня суббота! Вы домой, Яков Михайлович?

— Что вы! Посижу, подумаю. А вы уже уходите?

— Если я вам нужен, я с удовольствием. Я даже могу домой к вам вечером…

— А это мысль! Приходите. Одну минуточку! Я надеюсь на вашу скромность. До получения официального документа мне бы не хотелось, чтобы это сообщение широко популяризировалось.

— За кого вы меня принимаете? Я ведь только вам. Лично. Кстати, Яков Михаилович, почему бы вам но поехать завтра на прогулку? Увидите ваших подчиненных, так сказать, в естественном виде. Вам, как руководителю, это полезно.

— Подумаю… Сейчас я пас отпускаю и жду вечером.

И Яков Михайлович Каблуков остался один.

Первые пять минут власти! Их, наверное, переживают по-разному. Одни ведут себя просто: «Ну, назначили! Ну и что? Будем работать!» Другие слегка теряются, даже стесняются, пытаются оправдываться: «Уговорили, ей-богу, уговорили!» Третьи сразу перестают улыбаться и понимать шутки, четвертые звонят знакомым, справляются о здоровье и между прочим сообщают: «Я так устаю на своей новой работе, просто ужас». Пятые… одним словом, у всех по-разному проходит первый сладостный миг обладания руководящей должностью.

Не обходится и без недоразумений. Один товарищ за первые три минуты отдал три приказания — снять у предшественника на квартире телефон, запретить ему вызывать машину, вызвать ревизоров для тщательной проверки предыдущей деятельности. Все это едва не кончилось инфарктом миокарда у вновь назначенного, потому что через две минуты он узнал, что его предшественник назначен на еще более высокий пост.

А потом начинается медовый месяц: пересмотр штатного расписания, реконструкция аппарата, ремонт кабинета, перебивка мебели, — боже ты мой, сколько приятных забот и хлопот!

Яков Михайлович Каблуков первые пять минут уделил размышлениям.

«Вот жил я обыкновенно. Читал всякие входящие: «Просим отпустить без наряда партию стаканов». Сочинял разные исходящие: «Стаканы без наряда по себестоимости не отпускаем. Рекомендуем обратиться в торговую сеть непосредственно». Последнее слово желательно подчеркнуть. А подписывал исходящие не я. Подписывал Бушуев, а потом Соловьева. А почему я не мог? Почему? А потому, что я был не на первой роли. Теперь подписывать буду я сам. Буду вносить коррективы и подписывать. У меня теперь право первой подписи. Первой! Могу наносить резолюции: «Тов. Кашкину — для сведения и руководства». Или: «Тов. Каш-кину — для неуклонного руководства». «Неуклонного» подчеркнуть.

Могу сказать Рыбиной: «Пригласите ко мне весь аппарат!» Некоторые допускают вольности: «Свистать всех наверх!» Это неприлично, несолидно. Вот именно — несолидно.

Все соберутся. Будут выжидательно смотреть, гадать: зачем позвал? Можно слегка побарабанить пальцами по столу: