Баба Люба. Вернуть СССР 4 (СИ) - Фонд А.

Я кивнула, сдерживая себя изо всех сил и стараясь излучать оптимизм и, хотя бы, не расплакаться.

— Да прекращай ты, Любка! — добавил Комиссаров. — Зато здесь на завтрак бананы дают.

Он находился в соседней кабинке, но мы разговаривали все вместе, просто переключались по очереди.

— Ага, — оптимистично добавил Кущ, — а ещё здесь можно спортом заниматься. Прямо как на курорте.

— И выспаться, — мстительно поддел его Комиссаров.

А когда мы с Валентиной Викторовной вернулись в пансионат, все наши сидели в малом зале у телевизора и слушали новости.

— Что там случилось? — тихо спросила Валентина Викторовна у Анны Александровны, которая сидела с краю, вместе с мужем.

— Да ужас какой-то! — охнула та, — представляете, тут уже целая серия канализационных терактов случилась. В Норс Ривер, Порт Ричмонд, Кони Айленд, Аулс Хед, Рокавей — и это только те, что я запомнила… а там их много…

А Пивоваров, который сидел чуть дальше, вдруг зыркнул на меня и весело подмигнул.

Глава 15

— Рассказывайте! — прицепилась я к Пивоварову, лишь только получилось отделаться от Валентины Викторовны и остаться с ним наедине.

— Гы! — довольно осклабился тот, — хорошо же придумано, правда?

— Супер! — похвалила я и опять прицепилась, словно репей, — так как вам удалось провернуть всё это?

— И главное — как вовремя! — благодушно поднял указательный палец вверх Пивоваров и расплылся в довольной улыбке. — Теперь нашим американским братьям будет гораздо сложнее доказать вину Ефима и Фёдора.

— Ну, не томите, Пётр Кузьмич!

— Да что там рассказывать, всё просто, — объяснил Пивоваров, еле сдерживая смех. — Пришлось подключить ребят Гольдмана. Хороший такой клан у них, дружный. Точки с нужными местами дала Циля, племянница его. Ну, Циля Гольдман которая! А парни просто сделали то, что следовало сделать…

— А много точек было?

— Да уж немало, — самодовольно ухмыльнулся Пивоваров и вытащил откуда-то из внутреннего кармана замусоленную бумажку. — Вот считай: Бовери Бей, Хантс Пойнт, Тойлен Айленд, Водз Айленд, Ньютаун Крик, Норс Ривер, Оуквуд Бич, Порт Ричмонд, Ред Хук, 26-я Вод, Кони Айленд, Джамейка, Аулс Хед, Рокавей… Сколько уже насчитала?

— Тринадцать или четырнадцать, — наморщила лоб я и охнула, — ой, сбилась. Там названия такие дурацкие, ужас. Запуталась я, в общем.

— Это да, названия такие — язык сломаешь, — хмыкнул Пивоваров и добавил, — ну вот сама и оцени теперь масштаб бедствия. Это я перечислил только основные. А ведь там ещё какие-то мелкие узлы были. И на всех ребята Гольдмана похозяйничали.

— Какой же вы молодец, Пётр Кузьмич! — от чистого сердца сказала я, — такое дело провернули. И ребят наших фактически отмазали.

— Ну, это тебя благодарить надо, Любаша, — с довольным видом проговорил Пивоваров, лесть он любил, — если бы ты всё это дело не затеяла, то ничего и не было бы.

— Ну, то, что вы подключились, я ещё как-то объяснить могу, — задумчиво сказала я, — но как вам удалось Гольдмана и его родственников привлечь — ума не приложу!

— Да что их привлекать? Они настолько на местных обижены, что с превеликой радостью включились. Причем, Циля говорила, что там даже ссора была, кто пойдёт, а кто нет. Все хотели поучаствовать.

— Ого! — вырвалось у меня.

— Они же здесь — даже не второй сорт, а так, на уровне негров, если не хуже, — со вздохом развёл руками Пивоваров, — у нас Гольдманы были уважаемыми людьми. Решили эмигрировать, думали, что и тут пробьются. А оно вон как вышло…

Он на миг задумался и продолжил:

— Вон старший сын Гольдмина, художник-монументалист, он в Киеве очень востребованным в советское время был. А здесь он с сыном мебель реставрируют. Ты можешь только представить, Люба⁈ — голос Пивоварова налился металлом, — талантливый художник, а делает табуретки для толстосумов! Я, конечно, утрирую, они антикварную мебель реставрируют, в основном, но для художника-творца — это всё равно смерть!

Я ошарашенно молчала, а Пивоваров продолжил:

— А невестка его — очень неплохой врач-кардиохирург, в Одессе когда-то работала, в больнице. У нас была на высоте, люди её уважали. А здесь трудится в гериатрическом хосписе то ли медсестрой, то ли вообще санитаркой, клизмы старым пердунам ставит. Ты это можешь представить⁈

— Но ведь они сами выбрали свою судьбу, — пискнула я, а Пивоваров загрохотал:

— Какую судьбу, Люба? У нас, в СССР, образование, особенно высшее, на пять голов лучше, чем в этих ихних Америках! Они нашим специалистам в подмётки не годятся, а всё обставили так, что наши артисты, учёные, инженеры, учителя, художники, — не могут у них по специальности работать, понимаешь? Ихние приезжают к нам, и мы их чуть в попу от радости не целуем, носимся с ними, как с писанной торбой. А наши у них тут на уровне бомжей котируются, если не ниже. Специально вся система у них так построена, несправедливо! Вот Гольдманы и обиделись…

— Слушайте, Пётр Кузьмич… — мне вдруг в голову вдруг пришла прекрасная идея, — я тут вот что подумала…

— Что? Говори! — заинтересовался Пивоваров.

— Если то, что вы говорите, правда, то таких обиженных, как Гольдманы, здесь пол-Америки, если не больше… — я замолчала, но Пивоваров мысль уловил и аж затрясся от смеха:

— Вот ты даёшь, Любка! А ведь ты абсолютно права! Если мы отыщем всех этих обиженных, то здесь всю систему изнутри раскачать можно!

— Но мы сейчас не успеем, времени до отъезда мало осталось, да и о ребятах больше думать надо… — расстроенно поморщилась я. — А в следующий раз, скорей всего, нас уже сюда не возьмут.

— Ничего страшного! — потирая от удовольствия руки, сказал Пивоваров, — пойду-ка я и сегодня же поговорю с Гольдманом. Пусть берут в свои руки и начинают вербовать наших. Ох мы тут им Армагеддон устроим, мама не горюй!

— А ребята…? — меня беспокоили прежде всего Кущ и Комиссаров, ведь это я их втянула во всю эту историю.

— А за них даже не переживай, Люба, — успокоил меня Пивоваров, — эти сегодняшние диверсии полностью обелили их. Так что, думаю, не сегодня-завтра их и вовсе выпустят.

— А ко мне Ляхов приходил, — наябедничала я, — вчера поздно вечером.

Я быстренько, в двух словах, пересказала наш странный разговор.

— А вот это вообще хорошо! — расцвёл Пивоваров, — я с ним прямо сейчас и поговорю. Припугну его хорошенечко. Он ради своей карьеры и тёщу родную не пожалеет. А нам нужно, чтобы он заявление о её старческом слабоумии написал. Тогда они от наших ребят уж точно отстанут.

Мы расстались на мажорной ноте, и я отправилась к себе в комнату.

Там я занялась сбором чемоданов. Скоро уезжать, потом может не быть времени. Мой жизненный опыт подсказывал, что всегда, перед самой дорогой, когда нужно идти собирать сумки, обязательно или что-то интересное случается, или какая-то неприятная неожиданность. И поэтому на сумки всегда нету времени, чтобы нормально ими заняться.

Я решительно вытащила чемодан из шкафа и принялась выгружать оттуда наспех наваленные пакеты с барахлом. Заодно и ревизию подарков проведу. Нужно точно понимать, что ещё докупить надо. И прикинуть — влезет всё или нет.

Я так увлеклась процессом переупаковки, что стук в дверь сперва и не расслышала.

Когда стук повторился, я крикнула:

— Открыто! Заходите! — а сама торопливо сунула несколько самых дорогих упаковок обратно в чемодан и прикрыла крышку (не обязательно всем знать, что нам удалось разжиться «собачьими» деньгами и так неплохо скупиться).

— Любовь Васильевна! — в комнату заглянула Сиюткина. — Я на минуточку только.

— Да что вы, что вы, что вы, Ольга Ивановна! — ответила я, — заходите!

— О! Вы уже и чемоданы складываете, — похвалила меня агрономша, — а я вот всё никак заставить себя не могу. Ненавижу сумки складывать. Прямо трясёт меня всю от этого.

— Бывает, — кивнула я, — я тоже ненавижу это дело. Но всегда стараюсь себя отвлечь какими-то мыслями, чтобы не психовать, когда складываюсь.