Светован. Штудии под шатром небес. - Мирослав Иванович Дочинец

шутку, острое слово, с ясным умом. Самособойнаполненный, словно неиссякаемый родник, из которого мне тогда посчастливилось черпать.

Он не собирал грибы, он выходил на них, угадывая запахи леса, полян, кустов. На дальних длительных пленерах часто пекли мы болотные сыроежки и рыжики. Первые, говорил старик, богаче на витамины, чем шпинат и помидоры. А вторые не менее питательны, чем хлеб и телячья печень. Я легко этому верил, потому что грибы и в самом деле приносили телу легкость и энергию.

Возвращаясь памятью сквозь пласты лет, вижу нас — обветренных до костей, обкуренных дымами и пылью, затерянных среди зеленых гор, спокойных и радостных. Где-то за горными грядами гудят заводы и тракторы, верстаются грандиозные планы прогресса, где-то идут войны народов, вспыхивают бунты и манифестации в помощь голодающим. Голодным еды и правды… А мы печем себе на грабовых прутиках сыроежки и щуримся от ласкового дымка. Тепло первозданного жилища, к которому все время порывается душа. И здесь своя особая сытость, данная щедрой землей, — как дар, как радостная находка. И умиротворенный голос, голос уставшего задень собирателя, который поудобнее устраивается на лежбище из папоротника:

— Все на свете переменчиво, братец. Не бывает такого горя, которое бы время не стерло из памяти, нету такой боли, чтобы ее смерть не утихомирила…

Он обращался ко мне. Мне это уже можно было знать, потому что ветры наших вольных странствований стерли из памяти злобу вчерашнего дня. И давящая боль из грудины перешла разве что в руки и ноги, которые приятно ноют после работы и ходьбы. Привычная боль жизни, боль служения.

Всякая птичка своим носиком живет

Как-то раз, припоминается, он сказал задумано: "Может, мы рождаемся не единожды… Возможно, мы уже приходили на этот свет каким-то животным. Иначе почему бы меня так манили птицы?!"

Это было не простое любопытство к пернатым. Птицы "голосами ловили сердце" и были для него "самым родным товариществом и первыми новинарями". Он знал, что зерно цепко ухватится за землю до того, как прилетят ласточки, потому что потом уже почва становится капризной; ежели кукушку слышно ясными вечерами — к неурожаю; если воробьи гнездятся с северной стороны крыши — к жаркому лету; жаворонок поет без устали — неделя будет погожей; на Онуфрия соловей давится колосом — следует приступать к жнивам; если на Тихона кукушка прекращает куковать — надо завершать жатву; женским криком "га-га-га!" можно привлечь коршуна, а он принесет во двор благосклонность неба; соловей поет всю ночь — день будет погожий; хороший выводок гусят — к сытому лету; вороны каркают перед дождем, а филин зовет "пугу" к ясному дню; дятел кричит к холодак; кулик оставляет болото, когда чует длительное тепло; грачи пасут траву перед влагой; журавль перед потеплением танцует; скворцы подают голос — к ночному дождю; ласточки летают высоко — к ясной погоде, низко — перед тучами; воробьи купаются в пыли — после обеда ожидай дождь…

В разных местах птицы поют по-разному. Это зависит и от поры дня, и года, от погоды, и даже от состава воды в той местности.

"Всякая птичка своим носиком живет", — любил говорить. Эта "крылатая мелочь" была для него отдельным царством под высоким небесным шатром. Припоминаю, как он обрадовался, когда увидел небольшую юркую серую пичужку на нашем подворье.

— Прибился тишок. Видать, хорошо ему здесь. Дрозд-омелюх, редкостная птица, любит тишину. Илько-баильник знал, что делает, когда ставил здесь избу. Место удивительно свежее и тихое…

Баильниками он называл характерников — своего рода колдунов. Сам себя таковым не считал: "Они обычно слово берут из темноты и выносят на свет, а я, наоборот, — из света во тьму. От страдания — к терпению. От опыта — к надежде…" Не все, о чем он говорил, я понимал, но все больше догадывался.

На нижних лугах, случалось, находили мы ямки с гнездами, увитыми корешками и конским волосом. С них слетали желтенькие птички, похожи на воробьев. И сеяли над травами свою нехитрую песню: "синь-синь-синь-синь…"

— Овсянка. Указывает косарям на доброе сено. Где вьет гнезда, там буйные травы. А почему ее так называют? Потому что держится возле конского следа, теребит в навозе овсяные зерна. Эта пичужка тем дорога, что самая первая возвещает о весне. Только подаст голос — как снег начинает таять.

В наших полевых ночевках не один раз слышали мы при первых сумерках долетающее откуда-то странное мурлыканье: "уэррэррр… эрр. Прерывистое и недолгое. Потом громко хлопали крылья. И больше ни звука с той стороны.

— Вот и дремлюга уже собрался спать, и нам пора, — говорил Светован. — Ночь в поле отмеряет лучше, чем петух.

Ночь под открытым небом пролетала в один миг. Ее седую мглу мелко пробивал знакомый голос: "тэ-кэ, тэ-кэ, тэ-кэ, тэ-кэ, тэ-кэ, тэ-кэ…" В рассветной поволоке на старом пне угадывалось серое птичье очертание. Понемногу с него вырисовалась смирная бурая в крапинку птица. "Тэ-кэ, тэ-кэ, тэ-кэ, тэ-кэ, тэ-кэ", — живо на что-то указывала она. Я с любопытством подкрался, но что это?

— птица, которая, казалось, дремала, закрыв глаза, как только я бросался ее схватить, в последний миг легко взлетала из-под самых рук.

— Увы! — смеялся старик. Этот ленивец видит сквозь сон. Спит на лету, может ошибиться и сесть на голову человеку либо корове, но поймать его невозможно. Дремлюга. Днем дремлет, а ночью стремителен, как стрела. Мошку гонит. Поэтому и держится возле скота, где для него много корма. Его еще называют козодой.

— Почему?

— Потому что ухитряется подлететь к козьему вымени и пососать молоко. И коза этому не противится. Возможно потому, что в уголках его клюва щетинистые перышки, которые козу и щекочут…

Рассказал дед, что ленивый дремлюга даже гнездо не строит. Кладет два яйца прямо на землю и дремлет себе на них. Птенцы вылупливаются уже зрячие и оперенные, наверное, чтобы было поменьше с ними возни нерадивым родителям. Это летние птицы. Как только повеет осенью — собираются в дорогу к заморскому теплу. А может, козье молоко для них уже горчит от пожухлой травы.

В своих рассказах о "лесном бытии" старик как-то обронил фразу: "И научился я спать, как пищуха, стоя". А чуть позже показал мне и саму птичку — маленькую, юркую, с крючковатым клювом. Она зацепилась им за волокно под корой, хвостиком уперлась в край и так спала.

Под корой — ее пища, приют и гнездо. Поэтому пищуху называют еще и "подкоришником". Я видел мудро устроенное гнездышко. На веточках, выложенных между стенками дупла, прикреплены лубяные