Тоска по окраинам - Анастасия Сергеевна Сопикова

на окнах не было ни карнизов, ни тем более штор – по вечерам она садилась на кровать и тупо смотрела в освещенное миллионом чужих огней пространство. Вот так же, как тогда, на Обводном. Нет, не совсем так.

На занятия мы едем, добираемся два часа. Ровно два часа – с той минуты, как она выбегает на остановку, привычно заталкивается в выстуженный салон маршрутки, отсчитывает полтинник, – и до самого крыльца университета. Я болтаюсь на коленях, нафаршированный Поповой-Казаковой, тетрадью на крупных кольцах, кошельком, ключами, перчатками. Термоса не бывает – чай нужно долго заваривать, закручивать, остужать. А у нас пока даже чайника нет, и мы ходим на кухню кипятить воду в маленькой кастрюльке без ручек. Но иногда не успеваем и этого. У нас вообще утекает всё мимо, мы только и делаем, что бежим.

Поэтому-то на прошлой неделе у нас кончились деньги. Просто взяли – и кончились.

Конечно, она сама виновата – надо было сделать льготный проездной и ездить, как все, стоя, на муниципальном автобусе. Конечно, нужно было варить серую гречку с сосисками, и обедать капустным супом, и жевать оранжевый витаминный салат, и глотать осклизлые макароны в столовой. Немножечко терпишь, потом привыкаешь. Мы смотрели на эти тарелки, мы смотрели на рачительных одногруппников – Таня с бараньей челкой, которую подстригает сама портняжными ножницами, дохлик Антон с компотом, кто-то греет на батарее контейнер с хлебной котлетой. «Завтра, – кивала она. – Завтра – непременно. Купим контейнер, сварим осклизлых макарон, кетчуп своруем в буфете. Завтра». И она даже заранее страдала и гордилась собою завтрашней, при этом судорожно, быстро-быстро сгружая на поднос наваристый борщ, куриный шницель, оливье с говяжьим языком и чай горячий, и еще пирожное «Наполеон». Есть хотелось больше обычного, нестерпимо, от холода и сквозняка вечно сосало под ложечкой. И никакой витаминный салат заглушить этой тяги не мог. В подвале, где первокурсники занимались грамматикой, было холодно даже мне, лопались мои кожзамовые ушки, трескались мои вышитые леской глазки. Хотелось есть, хотелось под казенное одеяло, к батарее, в тишину, в тепло. Я изо всех сил грел ей колени, пуховик обнимал плечи, она натягивала даже шапку и без конца дышала на кулачки и стержень фиолетовой ручки.

Отец по телефону буркнул что-то невнятное. Мол, денег на весь этот переезд и так потрачено немерено. Мол, конечно, в беде не оставим, но у самих нет… Мол, вообще-то здоровая ты кобыла, пора бы научиться и готовить, и экономить уже. Подработку бы взяла, а?

Сначала она даже задохнулась от возмущения. Я учусь, учусь бесплатно в лучшем вузе страны, подслушанным где-то в сериалах тоном, который должен звучать ледяным, отвечала она. У меня занятия каждый божий, да-да, каждый божий день. Куда я пойду работать? Вы знаете, где я живу? Отец попытался возразить, но тут она – уже очень умело – прервала его обиженной тирадой, в хлюпающий нос. Ладно, буду питаться одной гречкой. Гречей. Сидеть на хлебе и воде. Да. До свидания. Спасибо.

И бросила трубку на соседнюю – застеленную целлофаном, пустую – кровать.

Отец перезвонил через полчаса – крепкий! Ну не пузырись. Считай лучше деньги. На́, возьми, гречку же ты не ешь. Но учти, это последнее. Она примирительно вздохнула и положила трубку уже тихо, по-нормальному. Сморщилась даже от неловкости и стыда. И задумалась.

Смеркалось, дуло в щели, на форточке снаружи раскачивались, как флаг, ее продукты. Сиротливый пакетик. Холодильники в общежитии и не предполагались, желающие могли купить их сами, – поэтому почти на каждом окне болталось по вот такому пакету. Она еще повздыхала, даже всплакнула – наверное, при мысли о гречке с сосисками – и погасила свет.

А наутро нас разбудил стук. Мерный, настойчивый стук в двойное стекло. Она потерла глаза, встала на коленки – и дальше я, валявшийся за шкафом, слышал только ее визг, какой-то особенно отчаянный, местами тонувший в шуршании несчастного белого пакета.

– Сука! Ну как это возможно? Сука! Ну что это за жизнь, а, ну что за жизнь!

Она выбежала в коридор, куда-то мимо меня, держа двумя пальцами за край несчастную пачку майонеза, проклеванную в десятке мест.

– Ворона съела мою ветчину, прикиньте! – Шуршание. – И даже майонез! На кой черт он ей сдался, а?

Послышались чьи-то смешки и охи.

– А она не помрет теперь? – спросил кто-то.

– Это я такими темпами могу помереть! – воскликнула она. – От голода.

Она вернулась обратно и обреченно упала обратно в кровать, лицом вниз. На завтрак больше ничего не было – и деньги, последние, теперь уже точно последние, – теперь нужно было считать аккуратно. Сверхаккуратно.

Выдержала она ровно десять минут. Потом рывком вскочила с кровати, накинула розовую парку и в одних тапочках побежала куда-то. Догадка моя оказалась верна – назад она пришла спокойная, вальяжно раскачиваясь, с шоколадным батончиком в одной руке и бутылкой газировки в другой. Из-под капюшона торчала ее виноватая улыбка. Желудок победил в неравной борьбе.

Поэтому-то на следующий день во мне и оказалась une réclame.

Обычно мы шли мимо этого стенда – огромная пробковая доска между первым и вторым этажами. «Ищу помощницу», «Ищу репетитора по арабскому, желательно носителя языка». «Студенческий киноклуб». «Потерялись перчатки лайковые».

И вот это – «магазин букинистики возьмет на работу студентов». Много жирных подчеркиваний. Восклицательные знаки. Длинный номер с восьмеркой. Спрашивать Ольгу. Ответственность, внимательность, знание WORD! и Ексель. ОПЛАТА ОТ 100 В ЧАС!!! Она усмехнулась и cорвала объявление – внизу не прорезали лохматушек с номером, пришлось брать листок целиком. Свернула вдвое, бросила бумажку в мое нутро и побежала в свой мерзлый подвал под аккомпанемент звонка.

Она сильно нервничала. Это с ней бывало постоянно, она постоянно думала: как бы кто не опередил, как бы чего не вышло, как бы не отняли, не обидели, не обманули… Объявления были расклеены, как оказалось, по всему корпусу – даже в столовой повесили два. На большой перемене она нашла закуток потише, тоже где-то в подвале, и набрала длинный номер. Она давила какие-то слова, по ее мнению, солидные: филолог, знаю литературу блестяще, – но мне показалось, что я слышал из трубки сдавленные смешки. «Сегодня? До семи? А раньше? А, только в шесть… Хорошо, да, конечно, я буду! До встречи!» И со вздохом положила трубку.

Мы досидели до пяти часов, целых три часа ожидания – куда ты рыпнешься? Je suis née, tu es né, il est né, nous sommes nés, vous etes nés, ils ont… sont nés.[3] Она повторяла