Веймар 1918—1933: история первой немецкой демократии - Генрих Август Винклер

в трактовке Висселя и Меллендорфа вызвала в коалиционном кабинете сопротивление как со стороны социалистов, так и со стороны либералов. Министр продовольствия социал-демократ Роберт Шмидт заявил, что социализм в смысле Эрфуртской программы СДПГ 1891 г. означает не только контроль над производством, но и переход владения из частной собственности в общественную. Совершенно другого плана были возражения представителя ДДП рейхсминистра финансов Георга Готейна. Для него «регулируемая плановая экономика» Висселя сводилась к «увековечиванию принудительной экономики в капиталистическо-цеховых формах».

Определенную конкретизацию проект «коллективной экономики» получил после принятия в марте и апреле 1919 г. Национальным собранием двух законов, подготовленных имперским министерством экономики — об угольной и калийной промышленности. Оба закона не затрагивали прав частной собственности, а превращали эти отрасли, уже в высокой степени картелированные, в принудительные синдикаты. Как в Угольном, так и в Калийном имперском советах предприниматели были представлены существенно сильнее, чем рабочие. При такой конструкции было маловероятно, что в сфере ценовой политики будут приняты какие-либо решения не в пользу предпринимателей. Оба закона в любом случае не уменьшали политической власти горнопромышленников. Столь же мало мог что-либо изменить в общественном соотношении сил предложенный СДПГ закон о социализации, принятый Национальным собранием 13 марта 1919 г., несмотря на голоса против со стороны правых партий. В соответствии с его положениями рейх имел право за соответствующую компенсацию переводить в «общественное хозяйствование» определенные годные для этого предприятия. Однако закон не предусматривал обязательного обобществления какой-либо отрасли.

Доклад Комиссии по социализации угольной отрасли, представленный в середине февраля 1919 г. и являющийся одним из самых проработанных документов, порожденных дебатами по проблеме социализации, правительство Шейдемана направило в Национальное собрание лишь после того, как оно уже одобрило оба законопроекта Висселя, т. е. когда вопрос о социализации был уже фактически решен. В этом документе большинство экспертов обосновывало свою поддержку идеи обобществления угледобывающей отрасли не только тем, что уголь составляет основу всей промышленной жизни, но и тем, что благодаря своему монопольному положению угольная промышленность обладает властью, уже давно требующей общественного вмешательства. Однако Комиссия трактовала «социализацию» не как огосударствление, скорее, она планировала сделать собственником предприятий угольной отрасли самостоятельное хозяйствующее образование — Германское угольное общество. В контрольный орган, Угольный совет, должны были, по предложению комиссии, входить в равных пропорциях представители руководства предприятий, рабочих, рейха и «потребителей», к последним относились промышленные покупатели угля. Из 25 представителей рейха 10 предполагалось избирать парламентом, причем чиновников не могло быть более 5 человек. Комиссия считала, что статус Угольного общества как самостоятельного юридического лица будет иметь для Германии особое преимущество: в этом случае в отличие от государственной собственности угольное общество не могло считаться «общественным имуществом», которое Антанта, согласно договору о перемирии, рассматривала в качестве гарантий по своим репарационным требованиям. Посредством такой конструкции эксперты надеялись лишить силы один из стандартных аргументов противников социализации.

Обобществление угольной промышленности в том виде, к которому стремилась Комиссия по социализации, могло бы существенно изменить соотношение сил в немецком обществе. Модель, предложенная экспертами, отличалась в положительную сторону от синдикалистских и бюрократических решений; она обеспечивала общественный контроль над важнейшим сектором немецкой экономики, не угрожала его производительности и учитывала претензии работников на участие в управлении предприятиями. Если бы эта модель была воплощена, то одна из властных элит, отрицательно настроенная по отношению к новому демократическому государству, потеряла бы свое влияние. Менее вероятно то, что таким решением, не имеющим ничего общего с рабочим самоуправлением, удовлетворилась бы радикальная часть пролетариата. Однако все свидетельствовало о том, что республика могла увеличить поддержку в рабочей среде, лишив главных врагов рабочих хотя бы части власти{71}.

Провал социализации угольной промышленности произошел в первую очередь не оттого, что эта идея не нашла поддержки большинства в Национальном собрании. Коалиция СДПГ с умеренными буржуазными партиями вряд ли распалась, если бы социал-демократы выступили с предложениями Комиссии по социализации как со своими собственными. Важнее было то, что социал-демократы и Свободные профсоюзы не считали, что время изменений в отношениях собственности уже пришло. Сначала восстановление экономики, потом социализация: такой последовательности придерживалась крупнейшая политическая партия в Германии даже тогда, когда стало очевидно, что время работает против социализации угольной промышленности. Укрепление власти собственников шахт усилило правый фланг промышленного лагеря, а это, в свою очередь, способствовало усилению крена влево в рабочем движении. В проигравших оказались умеренные силы как среди буржуазии, так и внутри рабочего класса, на сотрудничестве которых основывалась не только Веймарская коалиция, но и республика в целом.

Глава IV

Проблемный мир

Моральный разрыв с прошлым кайзеровской империи удался в 1918–1919 гг. в столь же малой степени, как и в сфере экономики. Хотя шанс для этого предоставлялся исключительный: правда о развязывании Первой мировой войны стала доступна широкой публике уже весной 1919 г. В ноябре 1918 г. народные уполномоченные поручили независимому социал-демократу и помощнику статс-секретаря министерства иностранных дел Карлу Каутскому, а также представителю социал-демократического большинства Максу Кварку, занимавшему аналогичную должность в имперском бюро внутренних дел, собрать и опубликовать все германские документы, относящиеся к возникновению войны. Несмотря на разрыв между СДПГ большинства и НСДПГ в начале января 1919 г., Эберт специально просил Каутского направить все свои усилия на издание документов. После того как Кварк оставил свой пост, Каутский занимался подготовкой публикации в одиночку.

Незадолго до завершения Каутским этого труда, 22 марта 1919 г., кабинет Шейдемана в отсутствие Эберта рассматривал вопрос о вине Германии в развязывании войны. Как отмечал ранее рейхспрезидент, на парижских мирных переговорах потребуется четкая позиция Германии по этому вопросу. После отказа Англии передать экспертизу вопроса нейтральной стороне, Германии придется осуществить ее самостоятельно. При этом было необходимо, по мнению Эберта, «как можно серьезнее осудить грехи старого правительства», а позицию нового изложить в специальном меморандуме. Кроме того, Эберт предложил создать специальный Государственный суд, который мог бы установить степень вины в развязывании войны отдельных высокопоставленных лиц.

Большинство министров согласились с рейхспрезидентом, за одним характерным исключением. Министр финансов Ойген Шиффер, ранее член партии национал-либералов, в ноябре 1918 г. перешедший в ДДП, предостерег коллег, заявив, что «признание вины отнимет у нашего народа остатки самоуважения, а противников превратит в триумфаторов». Шиффер назвал войну «превентивной» и не усматривал никакой вины Германии в том, что она пыталась вырваться из враждебного «окружения», которое «через год или два накинуло бы нам петлю на шею». Публикация немецких документов о начале войны, полагал он, «лишь навредит нам как внутри страны, так и за ее пределами». Ответ социал-демократа Эдуарда Давида, рейхсминистра без портфеля, был не менее показателен. Он заявил, что