Грехи дома Борджа - Сара Бауэр

– Нужно взять по крайней мере девять частей меди, видишь ли, в два раза больше, чем для литья колокола.

Донна Лукреция с серьезным видом кивала, и ее слабая улыбка свидетельствовала о том, что ей интересно, просто сейчас она очень устала. Потом он переходил к другому своему страстному увлечению – горшечному делу. Все ночные горшки, все тарелки, с которых мы ели по пятницам и дням поста, изготовил дон Альфонсо. Его майолику затейливо украшали птички и цветы, крошечные сцены охоты, миниатюрные фигурки, занятые домашними делами: они варили пиво, пекли хлеб, развешивали мокрое белье по кустам на берегу реки. Это была одна из тайн Создателя, как мужчина с огромными ручищами, пальцами толщиной с сосиску и больными суставами мог создавать такие детальные мелкие картины.

Иногда к дону Альфонсо во время его визитов присоединялся кто-нибудь из братьев, но только не дон Сигизмондо, который страдал воспалением мозга и был слишком занят, готовя военную кампанию против крыс, обитавших в земляных берегах рва вокруг замка. По его утверждению, они планировали заговор с целью свержения рода Эсте. Больше всего мы веселились, когда приходил Ферранте. Несмотря на недовольство герцога Эрколе своим вторым сыном, по его словам пустышкой, фатом и льстецом, Ферранте нас веселил. Он был невероятно смешон, хотя его острые шутки произносились с такой томностью, что напоминали скорее придворную лесть, а нам, римлянкам, еще и то общество, которое мы оставили. Двор Феррары считался изысканным и прославился главным образом своей музыкой, но был холоден и официален. С тех пор как умерла мать дона Альфонсо, а затем и его первая жена, здесь установилось строгое мужское царство.

Ферранте умел показывать фокусы и соперничал с Фертеллой, доставая из ушей дам безделушки, а из воротника дона Альфонсо бесконечные цветные ленточки. Даже Перро и Гатто тянулись к нему и хохотали как безумные над его шутками, хоть и не всегда их понимали. Фонси, который быстро жирел, часами лежа поперек живота донны Лукреции, пока она скармливала ему марципаны и засахаренные фрукты, с удовольствием балансировал на своих коротких лапках этаким маленьким бочонком и восторженно лаял, стоило появиться Ферранте. То, что Ферранте решил развлекать свою невестку в период ее вынужденного бездействия, возвысило его в моих глазах. Я знала, что Витторио вернулся в Рим с остальными людьми Чезаре, и прекрасно понимала, как одиноко ему без своего друга. Я бы поговорила с ним об этом, но возможность ни разу не подвернулась.

Кардинал Ипполито привез нам из Рима свежие сплетни, как светские, так и церковные, правда, все они сводились в основном к одному и тому же: кто дает лучшие обеды, кто больше тратит на свои собрания произведений искусства и древностей, кто посещает салоны Фьямметты и ее соперницы, Империи, какие самые смешные и неприличные объявления появились на Пасквино [31] . Сезон, похоже, продлится и после Пасхи, сообщил кардинал, бросив взгляд на донну Лукрецию, так как герцог Валентино остался в городе, хотя погода улучшается с каждым днем и в войсках, которые он разместил на подступах к Риму, растет нетерпение. Испания и Франция вновь затеяли ссору из-за Неаполя, Чезаре с отцом наверняка намерены использовать эту ситуацию так или иначе, остается лишь вопрос, как именно. Даже понтифик, видимо, не знает, поскольку не раз жаловался на сына, с которым никак не может найти общий язык. Тот, видите ли, ложится спать на рассвете и спит весь день, а апартаменты покидает лишь после наступления темноты, притом в маске. Сплетники утверждают, будто его лицо снова уродует французская болезнь, а другие, глядя на растущее волнение во Флоренции, теряются в догадках.

Тут Ипполито, вероятно, вспомнил, что несколько раз видел в Ватикане моего отца, и передал от него привет.

Все это донна Лукреция выслушала внимательно с собачкой на руках, сидя рядом с мужем.

– Как несправедливо заставлять меня волноваться о здоровье брата, когда я сама так слаба, – пожаловалась она по завершении рассказа кардинала. – В своих письмах он ни словом об этом не обмолвился, они лишь полны веселья и похвал моему дорогому мужу. – Она послала любящую улыбку дону Альфонсо, а тот в ответ почесал собачку за ухом.

Я внимательно следила за рассказом о Чезаре и заметила, как дон Альфонсо быстро переглянулся с Ипполито, словно говоря, если она что-то и знает, нам не вытянуть это из нее таким образом.

Когда приходил дон Джулио, дон Альфонсо приносил виолу. Все братья превосходно музицировали, но Джулио был лучше всех. Он умел играть на любом инструменте и хорошо пел. Если бы он не мог прятаться за музыку, то, наверное, вообще не приходил бы. Стоило ему и Анджеле оказаться в одной комнате, как они начинали вести себя как пара потерявших разум телят: краснели, бледнели, подолгу пялились друг на друга, а потом в панике отводили глаза, если вдруг их взгляды встречались. Донна Лукреция обучала дона Джулио испанским песням и любила аккомпанировать ему на своей гитаре, топоча необутыми ножками по спинке кровати. Когда она уставала, то передавала гитару Анджеле, тоже умелой музыкантше, хотя этого никак нельзя было сказать, если судить по тому, как путались ее пальцы в струнах, когда звучал чистый тенор дона Джулио. Он пел с закрытыми глазами. Наверное, в этом был его секрет, хотя сомневаюсь – когда не видишь своего возлюбленного, сердце не бьется медленнее и благоразумие к тебе не возвращается.

Я внимательно следила за их пантомимой. Анджела являлась моей подругой, и я опасалась, как бы она не угодила между Сциллой и Харибдой двух братьев. Это, кстати, давало мне возможность подумать еще о чем-то, кроме музыки. Даже сейчас при звуках испанской гитары я мысленно переношусь обратно в Толедо. Закрываю глаза и наслаждаюсь, вспоминая, как сидела на отцовских плечах и мы все вместе смотрели выступление уличных комедиантов на площади перед нашим домом. Вечернее небо окрашивалось в темно-синий цвет, а свет факелов мигал на раскрашенных физиономиях актеров, заставляя танцевать тени деревьев. Я даже улавливаю запах сладких шариков из теста, жарящихся в масле, и рот наполняется слюной. Тощими детскими ножками я ощущаю силу отцовских плеч, и моя любовь освобождается от всяких сожалений. Но подобные воспоминания обычно доводят меня до слез, а это означает, что я предаю отцовскую заботу о моем будущем и щедрость донны Лукреции. Я изгоняю музыку из своего сердца и начинаю думать о подруге и ее новом поклоннике.

Однажды визит мадонне нанес сам герцог Эрколе, который заявил, что хочет поговорить с ней наедине. Он разрешил остаться черной рабыне, чтобы та исполняла поручения мадонны, но остальных попросил удалиться. Я сразу отправилась в нашу с Анджелой комнату, где моя подруга лежала свернувшись калачиком на кровати и дрожала, хотя день был теплый. В комнате стояло стойкое зловоние, гудели комары.

Она еще накануне стала жаловаться на лихорадку и колики в животе. Я тогда не придала этому значения, полагая, что Анджела съела что-то не то. Накануне вечером подавали устричный соус со странным, как мне показалось, запахом, но мой еврейский нос проявлял излишнюю чувствительность к продуктам, которые я с детства считала запретными. Я приготовила для нее рвотное из смеси вина с порошком сурьмы, выклянченной у литейных дел мастера дона Альфонсо, после чего ее вырвало, и мы отправились с донной Лукрецией смотреть скачки в День святого Георга, устроенные в Барко. Анджела вела себя непривычно тихо, бледная, измученная, она не делала ставки, хотя донна Лукреция позволяла нам играть на мелочь и булавки, считая, что если заключать пари на такие пустяки, то греха в том нет. Даже когда началась драка между победившим жокеем, выступавшим, разумеется, под флагом донны Лукреции, и тем, чья лошадь финишировала первой, но без всадника, она, безучастная ко всему, раскачивалась, скрестив руки на животе. К вечеру Анджела уже не могла скрывать свое недомогание, и донна Лукреция, встревожившись, ее отпустила.

– Ступай с ней, Виоланта, – приказала она. – Ты знаешь, чем лечить. Ведь в обычаях вашего народа изучать искусство врачевания, я права?

В свое время я набралась кое-каких практических советов от Мариам, хотя, видимо, знала не больше, чем донна Лукреция, но неевреи склонны полагать, будто все иудеи лекари, поскольку лекари – единственные евреи, которых они пускают в свои дома.

– Да, мадонна, – ответила я и поспешила к Анджеле.

Ночь прошла неспокойно. Подруга стонала и металась от боли, часто покидала постель, чтобы облегчиться, говоря, что ей от этого станет лучше, но лучше не становилось. День никаких изменений не принес. Маленькая служанка, принесшая вино с печеньем и воду для умывания, пришла в ужас, увидев серое осунувшееся лицо Анджелы на промокшей от пота подушке, и унесла ночной горшок на вытянутых руках, словно он был заразный. Я не сомневалась, что это отравление – то ли от плохой пищи, то ли по другой, более серьезной причине. Неужели Ипполито догадался о ее чувствах к Джулио? Но Анджела настаивала, что боли напоминают наступление месячных, только они более сильные, да и время не то.